Но кроме дома еще и добра много осталось. Новая, бархатная мебель с этими самыми финтифлюшками и прочими аксессуарами. Тут же набежало родственничков со стороны бабки до фига и больше. Добро поделили, разобрали, ну и детей в придачу. Маму забрала какая-то троюродная тетка. Детей у нее было шибко много, а мама им нужна была, чтобы этих детей поднимать.
Какая из нее нянька, с таким животом, на котором кожа только-только наросла. Но им-то что? Это же еперинская, из пришлых. Мама моя этих чужих детей на своем животе и таскала, как только не надорвалась? Иногда бывало такое, что ей в доме места не хватало, тогда ее отправляли спать в сени. Летом оно ещеничего было, а зимой в Сибири не жарко, поэтому она, чтобы не замерзнуть, залезала к собаке в будку. Там и спали в обнимку, там и ели вместе.
В общем, довели маму до того, что у нее началась дистрофия. А тут приехала из города еще какая-то родственница. Тетка на воде киселя. Пелагея Ивановна. Полина, по-нашему. На маму посмотрела, да и решила забрать ее к себе. Но поинтересовалась:
– Девка-то хоть работяща?
– Да-а-а. Роботяща! Вона, как моих-то голозадых-то на себе тащы-ы-ыт! Да и все по дому рабооотат.
А у Полины Ивановны тоже полы мыть надо, да некому. Она хоть и начинающая, но в местном драмтеатре актриса. Личность! Прислугу пора нанимать, муж главный бухгалтер ремонтного треста, да денег жалко. А тут такая халява! Вот так моя мама попала в Тобольск.
Стирала белье, гладила, готовила, но еще и училась в школе. Сама, как умела. Никто и никогда не заглядывал в ее тетрадки и не интересовался про учебу, она только и слышала:
– Зойка, че туфли не чищены? Че посуда не помыта? Че печь холодна?
Так и выросла у чужих людей. Потом школа закончилась, можно было поступать в техникум. Когда она сказала Полине Ивановне про техникум, та взбунтовалась:
– Ой! Чё удумала! Да тебя туда никогда не примут! Ты ж дочь врага народа!
Но мама ей не поверила, документы в техникум сдала, а потом и поступила. Назло судьбе. Так она впервые в жизни стала жить и работать сама по себе. И для себя. В общежитии. Жила и завидовала детдомовским детям. Они все в техникум поступили обутые, одетые и сытые, да еще и повышенную стипендию получали. Мама до сих пор жалеет, что их по рукам разобрали, лучше бы сдали в детский дом.
Училась в самое страшное, военное время. И даже завела себе первую любовь, которая не сложилась, потому что мама стеснялась своего живота. А когда закончила техникум, шел год сорок шестой. Всех детей по миру разбросало. Старший брат Сашка погиб на войне. Второй брат Коля оказался на севере, в поселке Аксарка, недалеко от Салехарда. Сестра Мария жила в Тюмени. А тут маме дают, после военной голодухи, прошедшей в учебе, направление на вольную жизнь. Куда пожелаешь. Во все концы Советского Союза. Она выбрала город Салехард. Все-таки к брату поближе. Родная кровь, хотя и конец географии.
Обошла она всех своих знакомых. Ей в дорогу и собрали, кто что смог. Одна бабка подарила валенки без подошвы. Вторая калоши к ним, вот тебе и подошва. Третья солдатское одеяло, которое у нее в сенях вместо половика на полу лежало. Пелагея Ивановна отдала две старенькие, тоненькие, штапельные кофточки, из которых выросла сама. На Север под пальтишко на рыбьей чешуе в самый раз. А девочки из техникума подарили чемодан из фанеры.
И поехала. С пересадкой в городе Свердловске, где ее благополучно ограбили, подсунув подержать новорожденного младенца. Увели чемодан вместе со всем потрясающим гардеробчиком. Класс! Во, кто-то разжился!
Стояла она с этим писклявым кульком на платформе и ревела белугою, на весь вокзал. А в это время мой будущий папа мимо шуровал. Ну и тормознулся помочь. На всю жизнь.
А у папы другая история. Они попали под добровольное освоение Сибири перед самой войной. На самом деле под «раскулачку». Подняли всю семью из Белоруссии и отправили. Тогда никто ни у кого ничего не спрашивал. Там они всю войну и прожили. Бабушка Юля, дед Сергей, и дети: Антон, Оля и младший, мой папа Николай.
Деда и Антона призвали на войну, Ольга и папа остались с бабкой. Папа не дорос чуть-чуть, не взяли. Бабка у меня из крестьян, хотя фамилию носила знатную, польскую, Лепешинская. Это от прабабки. Прабабка красавица была, а как пела!!! Бабку мою родила от пана, он ей и фамилию свою дал, но умер рано, вот его красавицу и запорола старая жена пана до смерти.
Моя бабушка Юлия была труженица-максималистка, я тоже где-то краем в нее. Развела хозяйство в Сибири, как у кулаков. Хорошо, что был не тридцать седьмой год, а то бы… Судите сами: три коровы, несколько свиней, куры, гуси, утки и индюшки без счета и огромный дом. Вернулся с войны только дед, да и то только после японской, через черт знает сколько времени. Без зубов из-за цинги, но целый. А Антона война съела. Моего папу призвали в сорок третьем, в самом конце. Он даже успел в военном училище в Ленинграде поучиться, но поймал там туберкулез на учениях в холодной, морской воде, его и списали, а через три дня война закончилась. Он в госпитале отвалялся и к бабке подался на откорм. Приехал он домой, а там бабка Юля по родине тоскует, по Белоруссии. И подбила всю семью обратно ехать. Они своехозяйство продали, и два дома, и коров, и свиней, и кур, и гусей, и индюков…С целым мешком денег, в Свердловске пересадка.
Представляете? Мой крутой папа, денег лом, идет по перрону, а тут какая-то тощая, маленькая, облезлая, белугою воет. Ну, ему и стало жалко.
Жалость, как и оттопыренные уши, наш семейный знак качества. Если бы не жалость, то и у меня, и у папы, и у сына вся жизнь сложилась бы совсем по-другому.
Папа влюбился сразу и на всю жизнь. Для того чтобы еще круче выглядеть, даже наврал маме, что учитель сельской школы. А она и поверила. Тогда поезда унесли их в разные стороны, согласно плацкарте, но он помог маме и с младенцем, и с деньгами.
А мама приехала к чукчам, или ненцам, я не очень в этом секу, в далекий город Салехард и сразу к начальнику:
– Я к вам на работу приехала.
Посмотрел он на нее и говорит:
– Девочка, я детей на работу не беру, детский труд у нас запрещен.
Тогда мама направление на работу показала, тут он аж за голову схватился. И велел маме валенки снять. А там вы сами знаете что – ни чулок, ни носок, ни подошвы нету. Он еесразу же на склад и привел. Там ее обули и одели. Она в первый раз и разрыдалась от человеческого тепла. Развезло. И от тулупа, и от валенок с чулками и теплыми шерстяными носками, и от теплых штанов с начесом до колена, вы таких и не видали, наверное. Согрелась по-настоящему.
Ровно через год за ней приехал мой папа. Все это время они переписывались. Я толком так и не поняла, почему мама согласилась выйти за моего папу? Она говорит, из-за того, что они все продуктовые карточки быстренько съели. Деньги тогда были не в ходу, поэтому ей пришлось принять его предложение. Но я думаю, дело тут в другом…
Поехали они в Белоруссию. А к этому времени случилась денежная реформа и у наших дедов все деньги сожрала. Стали они обыкновенным мусором. Коровы и свиньи, куры и индюки, даже дом стали стоить ноль рублей и ноль копеек. Если совсем точно, то всех денег хватило на мешок картошки.
Мешок денег на мешок картошки. Класс!!!
А тут приезжает папа в дом, где все стены, как решето, прострелены. В их избе, по-белорусски – хате, немцы партизан периодически отлавливали. Только они кое-как дыры заделали, начали жить, а тут папа прибыл и подарочек нарисовался. Бабка как маму увидала, рано утром по весне, всю замерзшую, промокшую, тощую и зеленую, так и запричитала:
– Дитятко! Якая ж з тябе жонка? Ды тябе ж нада аткармливаць хутчэй!
На свадьбу им подарили кусок домотканого холста на матрас, в матрас набили соломы, и папа сам сделал деревянную кровать. Я ее еще помню. Через год родилась я! Ох! Краса ненаглядная!
Я вступила в жизнь в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году, в октябре. Недоношенная, тоже зеленая, тощая, один килограмм пятьсот грамм. И вся в струпьях. Наверное, от голодухи. И на всю жизнь одна. Маме и меня-то нельзя было рожать с ее животом. Первый год жизни меня держали на печи, боялись летального исхода, но я выжила. Наверное, Господь решил, что я должна пройти свой «путь от утробы и до гроба», как говорила наша любимая Раневская, повеселив окружающее пространство своей дурью и оптимизмом.
Представляете, что с мамой было, когда я привезла кучу золота и бриллиантов. Мама как увидала, так и шарахнулась от меня, как от чумы. И это после такого детства, когда у нее отняли все. Жизнь человеческую, родителей, любовь отца и матери, радость любви всей семьи, даже историю рода! У нас даже фотографии все в доме сгорели!
Вообще удивительных людей нарожала земля наша матушка. Их убивают, а они поют «Интернационал». Их сажают в лагеря, а они рассуждают там о величии Ленина и Сталина. Спорят до хрипоты о том, что вожди наши самые лучшие в мире, просто они были просто не в курсе, как издевается и что вытворяет нижний эшелон власти. У них отбирают все, а если Господь решает восстановить справедливость и вернуть хотя бы часть утраченного, они готовы бежать вприпрыжку, тащить все в клювике и сдавать сволочам коммунякам.
