И начались у нас новые контрабандные будни. Бобсон с Менделеевым производили отбор, потом свозили доски во вторую квартиру, потом Саша-таксист производил переброс товара ночами в посольство, попеременно то с Доком, то с Джозефом, иногда перегружая на дипмашины. Я же вместе с Мадам по ночам сортировала и упаковывала в ящики, описывая и составляя каталог. Ночью пашем, а днем спим. И все должно быть тихо-тихо, чтобы ни одна душа даже в самом посольстве не могла догадаться и заподозрить. В наше дело был посвящен только повар. Звали его очень смешно. Посебул. Перевод с английского: возможно, может быть. Просто он всегда приговаривал: «посебул, посебул»…
Работали мы с Мадам, не покладая рук, целых две недели, и целых две недели я жила в посольстве. Через четырнадцать дней мы подвели итог. Икон было упаковано на сумму около пятисот тысяч рублей. Самая большая была размером с окно. Все остальные чуть-чуть поменьше. Послы оплатили триста тысяч, а еще на двести с хвостиком мы взяли на комиссию. Пришлось скрести по собственным сусекам. Это было сложно, потому что золотые монеты все еще не были проданы, да и вообще они не имели к послам и иконной команде никакого отношения.
Доски на комиссию взяли на один месяц. Значит, надо было как-то пережить этот месяц на подножном корму. Обратно нам должны были привезти товар.
Много товара. Очень много товара.
Платки, часы, аппаратуру и еще носильных тряпок для себя. Приодеться надо же. Мы же еще молодые.
Приняли такое решение: Толик уезжает на гастроли, а я и Менделеев переезжаем жить к Бобсону. Во-первых, экономнее, во-вторых, у Бобсона маленький ребенок, куда с ним подашься. А еще у Бобсона трехкомнатная квартира. Места много.
Я оставила адрес и Доку, и в посольстве. Дом, в котором теперь мы все жили, был совершенно новый, квартира на десятом этаже не до конца обставлена, даже телефона нет. Только автомат на углу. В самой большой комнате был диван, который достался мне. Напротив прямо на полу стоял видюшник со всеми примочками. Менделееву достался пол в детской комнате с надувным пляжным матрасом. В спальне на новой большой кровати – Бобсон и его жена Лена.
Лена это вообще отдельная история. При всей Бобсоновской элегантности и заматерелости он мог бы выбрать что-нибудь и получше. Это было такое бледное создание, маленькое, тощенькое, всегда ходящее в старом и рваном халате, из-под которого впереди торчала старая ночнушка. Сам халат был когда-то стеганным, а теперь все нитки порвались и висели бахромой. А еще он был весь в пятнах и с пуговицами, выдранными снизу ровно до талии.
Спать мы укладывались под утро, потому что почти всю ночь жили на моем диване в бледно-молочном свете мерцающего экрана телевизора, а просыпались после обеда, делать-то все равно было нечего. У нас наступило время Полного Ничегонеделания. Дольче фар ньенте – как говорят немцы. Шить я не могла. Клиентам незачем знать, почему я не дома.
Проедая мизерные остатки денег, мы ждали. В конце концов выяснилось, что денег нет даже на хлеб. Ни копейки. Спасла нас соседка. Дала нам в долг сто рублей. Стали жить дальше. Месяц медленно-медленно, но заканчивался. Вот уже два дня осталось.
От видеофильмов меня стало тошнить. Одно и то же. Стрельба, кровища, монстры, инопланетяне в соплях, трупы, вурдалаки, оборотни да порнуха… Тоска.
«Скорее бы это все закончилось», – молила я Бога и не представляла, что все еще только начиналось…
Прошел месяц, прошло еще два дня. На последние деньги я поехала к Доку. И получила потрясающую новость:
– Мадам нету. Машина с товаром потерялась, поэтому она вместе с Джозефом уехала ее искать. Обычно большую отправку делали через Брестскую границу, но так как на этот раз груз был ну уж очень хорош, решили переезжать в Финляндии. И так это дело законспирировали, что даже мне про это не сказали. «Рафик» ушел и с концами. С тех пор про него ни слуху, ни духу.
От злости я выгребла у него денег, сколько нашла. Хоть на жизнь.
Док рекомендовал ждать Мадам. А что еще делать? Я звонила втихомолку Лене. Он обещал все бабки выдать через две недели. Сумма-то большая, и покупатель ее пока собирал. Я, конечно, поняла, что никакого покупателя нет, а деньги ищет сам Леня. Не каждый день ювелиру попадается настоящий товар, а не подделка.
Мы ждали еще… целый месяц. К тому времени вернулся Толик, у которого мы тоже забрали все деньги. Но и они быстро закончились. Мы еще три раза опустошали соседский кошелек. Скоро деньги кончились и там. Остальных соседей мы не знали. Брать деньги больше было неоткуда. И вот на последний пятак в метро мы снарядили в путь-дорогу Менделеева. Пусть у друзей хоть что-то займет.
– Без еды и денег обратно даже и не возвращайся! А то помрем голодной смертью.
На улице уже была зима. Заезжали мы по осени. И «пошел он, метелью гонимый» по голому, застывшему и замороженному полю, весь какой-то скукуеженый в тоненькой курточке и ужатый от ветра и снега. Вернулся через пару часов. С деньгами. И привел с собой друга с авоськой еды и водки.
Мы продержались еще одну неделю.
Хуже всех было Ленке. Ведь ей надо было не только нас кормить, но и своего двухлетнего сына. А он кричал: «Мать! Карми музыка! Музык есь хоцет». Я, конечно, была самая виноватая. Виновата, что негры мои. Виновата, что в их квартире сидели. Виновата, что с Ленкой на кухне не маялась в творческой тоске. Виновата, что денег не было…
Так продолжалось еще целый один месяц. Месяц общественных мучений.
Но вот однажды поздно вечером, по прошествии двух месяцев с длинным хвостом, когда мы в душе уже поставили на этом деле крест, выяснив, что от Мадам ничего не слышно, раздалось неуверенное царапанье в дверь. Услышала этот скреб Ленка и позвала знаками Бобсона. Мы все к двери на цыпочках подались. Решили, что нас вычислили «комиссионщики». Хотят получить свои бабки.
Мы решили отбиваться. Взяли, кто что мог. Я нашла на кухне тесак. У Менделеева был в руках собственный зимний сапог. А Бобсон где-то подцепил железный ломик. Смешнее всех вооружилась Ленка. При ее весе в тридцать килограммов и росте ниже цыплячьего, в руках у нее оказалась гантель, которую она тощенькой ручкой гордо и как-то криво держала над головой. При этом казалось, что ручка вот-вот переломится, гантель непременно упадет ей на голову и прибьет насмерть.
– Кто там? – тихо спрашивает Бобсон.
– Я… – говорит дверь неуверенным женским голосом.
Кто я? Может, соседка? Бобсон приоткрыл дверь до малюсенькой щелочки и просунул туда один глаз. И вдруг резко распахнул ее настежь. За дверью стояли Док и Мадам собственной персоной.
Вот тебе и немая сцена: впереди, с фомкой наперевес, стоит, широко расставив крепкие, накачанные ноги, Бобсон. Над ним нависает длинный и тощий Менделеев, с сапогом, занесенным над головой Бобсона, и готовый к броску. Правее и сзади я с тесаком, а левее сзади – цыпленок Елена с гантелью.
Я тут же совсем обессилила и чуть не упала в обморок! Этот несчастный тесак вывалился у меня из рук и упал прямо на ногу бедному Менделееву! Как он взвыл на весь подъезд! У Мадам и Дока глаза выскочили из орбит, и они чуть не заорали следом!
Первым пришел в себя Док. Он посмотрел на мои ошалевшие глаза, на ощетинившуюся толпу, все понял и засмеялся. За ним Мадам. Ну и мы заржали на весь подъезд, от нервов.
Потом был рассказ, полный ужаса и драматизма. Мадам говорила, Док переводил. Оказывается «Рафик» так нагрузили, что, как только он переехал границу и двинулся по территории Финляндии, у него лопнула рессора. Разгружать машину было невозможно, он был опломбирован. А бедный водитель, негр, в чужой стране, без денег, стал пытаться отремонтировать это горе. Мучился он долго. Никто за такое дело не хотел браться. Наконец он нашел большой грузовик, в который наш «Рафик» и вошел целиком. После через всю Финляндию подались к парому. Но беда не ходит одна. На пароме сломался сам грузовик. Выгружали подъемным краном. Потом выгружали из него «Рафик». Потом ремонтировали грузовик…
Наш бедный черный водитель запросил у своих родственников из Африки денег. Молодец. Ума хватило не засвечиваться разговором с посольством в Москве. Потом они деньги ждали. Потом нашли подъемник и заменили целиком рессору, на которую задние колеса вдеваются. Починились и, наконец-то, добрались до Берлина. Пока там, пока обратно, вот тебе и два месяца с хвостиком.
Прибывший за иконы товар разгружали в Немчиновке ночью, так что все обошлось без ментов и приключений. Еще неделю сбывали товар оптом, потом раздавали долги «комиссионерам». Еще пару дней разбирались с прибылью. За это время я съездила на разборку к Леньке в ювелирную мастерскую. Приехала злая, как мегера, но вместо ругани получила увесистую кучу бабла, которую после и поделили.
Потом мы пили у Бобсона до полного свинячего состояния в обнимку под столом пару дней. Когда мы с проснулись как-то поутру, в детской, на полу, на надувном менделеевском матрасе, нами были обнаружены бездыханные тела Толика и Менделеева с какими-то девицами. Они были так похожи, что я наклонилась поближе присмотреться, может быть, мне показалось? Нет! Не показалось и в глазах не двоилось. Это были двойняшки! Спали они поперёк менделеевского ложа, подложив под головы чью-то шубу и одетые. В спальне на кровати с Ленкой, спали какие-то две девицы, сильно накрашенного вида и один мужчина, прилепившийся с краюшку и цеплявшийся за одну из девиц, пытаясь не упасть на пол. На моём диване спала какая-то неизвестная мне пара.
