Глава 31
Слава
В ожидании каждая минута была длиною в час.
Давида все не было. В этот момент, я кажется, испытывала к нему ненависть, так осты были мои чувства.
Как мог он так поступить со мной, с моим сыном? Бросить все на карту, не спросив, не предупредив ни о чем. Просто — поставив перед фактом.
От этих мыслей горечь оседала на кончике языка. Так мне не хотелось видеть Давида плохим. Я знала, что он далеко не ангел, но то, что было когда-то между нами казалось мне почти святым. А потом я вспоминала о другом.
Я сама пришла к нему, чтобы предать и цена моего предательства была непомерно высокой.
— Ты все это знала, Мирослава, — шепнула сама себе. Только легче от этого не становилось.
Сколько я не стучала в дверь, охрана больше не появлялась. Видимо, решили не связываться со мной просто так, а может, Давид не велел.
Я пробовала колотить посуду, даже в окно запустила чашку, но окно выдержало, а чашка нет. Разбилась, раскололась на две неравные части. Я подняла одну, ту, на которой уцелела ручка, покрутила ее в руках, а потом швырнула еще раз, уже об пол.
Удовлетворения от этого не получила, и дышать легче не стало. Мне нужен был Давид.
Я чувствовала, что скоро он объявится. Не мог уйти надолго, не сейчас, когда мы с ним официально мертвые, и по городу передвигаться, значит, рисковать своей легендой.
Подтащила кресло поближе к коридору, уселась напротив входа и принялась ждать. Дверь гипнотизировала, поторапливая мысленно Чабаша.
Я не знала, какими словами, какими способами должна была заставить его спасти Сережу, но сегодня я сделаю это во чтобы то ни стало.
Я не могу рисковать жизнью сына.
Наконец, ключ в двери повернулся, щелкнул замок. Давид распахнул дверь и замер на пороге, оценивая погром.
А я впилась в него жадно взглядом, разглядывая темные глаза, отросшую уже темную щетину, что сейчас синевой отливала. Давид стоит, покачиваясь с носка на пятку, руки в карманах брюк, и шагу не делает. На миг показалось — сейчас развернется, дверью хлопнет и уйдет.
А я опять останусь тут, в своем персональном аду, одна.
И Сережка там — один.
Я вскочила, бросилась к нему, под ноги совсем не глядя, босыми ногами почти не чувствуя осколков, на которые наступила несколько раз. Мелочь это все, боль физическая ничто, по сравнению с тем, что творилось в душе.
— Какого хрена ты тут устроила? — голос-сталь, голос-лед, меня как по сердцу полоснуло от его слов.
— Давид, — мы глазами встретились, я стою рядом и не смею его за руки взять, хотя больше всего на свете мне сейчас в него вцепиться хотелось. — Дай мне хоть позвонить ему. Сказать, что я живая.
— Нет, — и в этом его «нет» столько всего было, что словами не передать. Я отшатнулась как от пощечины, а потом прошептала:
— Ненавижу, как я тебя ненавижу!
Глаза Давида вспыхнули, он дернул щекой в нервном тике, а потом шагнул ко мне, расстояние сокращая. Под ногами хрустнули осколки чашки, он схватил меня шею, а я руками в грудь толкнула.
— Что ты сказала? — он сказал это обманчиво тихо и спокойно, но я понимала, что Давид сейчас на грани.
— Что слышал.
Никогда, ни разу в жизни я не была такой дерзкой с ним. Я всегда свои чувства скрывала, этому меня научил детдом. Там, с душой нараспашку долго не продержаться, особенно — если ты домашний ребенок, который знал, что такое любовь и ласка. А дальше, в жестоком мире мужчин, чувства и подавно стали табу.
Но сейчас я хотела задеть Давида, хотела сделать ему больно, так же, как и он сделал мне.
Не рассчитала только одного: что на боль у всех разная реакция. И его мне совсем не понравилась.
Давид встряхнул меня, а потом развернул к себе спиной, толкнул вперед, заставляя сделать несколько шагов. Я сопротивлялась, не желая двигаться с места, но в его руках это было бесполезно.
Он был чертовски силен, и сейчас, будучи злым, даже не думал обращаться со мной вежливо. Я уперлась животом в кресло, Давид наклонил меня вперед, удерживая за волосы, а свободной рукой сдернул вниз спортивные штаны вместе с бельем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Пусти! — заорала я, пытаясь вывернуться, но он надавил сверху, я чувствовала его горячее дыхание на своей шее:
— Ненавидишь, значит? — спросил еще раз. Я зло ответила:
— Я не буду с тобой трахаться! — готовая к тому, что он возьмет меня силой. А он вместо этого шлепнул меня по заднице ладонью.
В этом жесте не было ни капли нежности или сексуального подтекста, он просто меня порол. Кожу обожгло, я дернулась вскрикнув:
— Ты с ума сошел, Чабашев?!
А он ударил во второй раз, уже по другой ягодице, словно дурь из меня выбивал.
Меня никогда не пороли. Трахали, унижали, били так, что живого места на теле не оставалось — все, на что способны были мужчины, я испытала на собственной шкуре. А сейчас щеки полыхали, дыхание сбилось, я понимала, что сидеть сегодня на заднице не смогу — ягодицы огнем горели.
— Отпусти!
Давид выпустил меня, я выпрямилась с трудом, опираясь на спинку кресла. Наклонилась, чтобы подтянуть наверх штаны, а он меня схватил за локоть, заставляя встретиться взглядом.
— Я послал людей за твоим сыном. Пока накладка вышла, но скоро его оттуда вывезут.
Я застыла, ушам своим не веря. Боясь, что мне показалось, что сейчас Давид совсем не то сказал, и все это — лишь мне прислышалось.
— Скажи еще раз, — попросила его хриплым, сорванным от криков, голосом. Давид взглянул исподлобья, я думала, он сейчас пошлет меня с моими просьбами, но нет. Повторил терпеливо:
— Привезут его сюда.
Поднялся и ушел в другую комнату.
А я осталась стоять так, разглядывая раскуроченную гостинную, в осколках. Хлопнула дверь спальни, и меня, как магнитом потянуло туда, где сейчас был Давид. Он не закрылся на замок, я зашла следом, замирая.
Чабашев стоял сейчас в одном белье, в руках футболка чистая. Тугие мышцы под кожей перекатываются, спортивная, подтянутая фигура, темная поросль на широкой груди.
— Чего тебе нужно, Слава? — устало спросил он, натягивая футболку, — я вроде все сказал.
— Это твой сын, — ответила я ему, сцепляя пальцы за спиной. Он должен был это знать.
Тайну, которую я устала хранить в себе столько лет, тайну, непомерно большой ставшую для меня одной. — Ты — его отец.
Глава 32
Давид.
У меня кулаки сжались. Сильно, до ломоты в костяшках. Я давно не испытывал настолько сильного желания ударить человека. Тем более — девушку. Тем более — Славку. Смотрит на меня, глаза нараспашку, в них слезы блестят, смотрит в самую мою душу и лжет. Так нагло и откровенно мне никогда не лгали, ни разу в жизни.
И ударить хочется. Вымещая в ударе всю злость, все разочарование. Не так, как недавно по заднице шлепал, то только бабскую истерику унимать. По-настоящему ударить. Но…каким бы ни был мой отец, он все же воспитал меня мужчиной. Пусть жёстким, но не способным ударить женщину.
— Пошла на хуй, — чётко сказал я, по слогам почти.
Вышел в коридор. Вдохнул глубоко воздух. Потом ударил кулаком в стену — напряжение снять требовалось. Кулак обожгло болью, а стена окрасилась красными кляксами моей крови. Черт, легче только ни хрена не стало.
Славка бежала за мной. Говорила что-то. Я охране кивнул, её задержали. Не хочу её видеть сейчас, иначе точно не сдержусь. Я не был глуп. Я давно понимал, что её ко мне не случай привёл. Но я понимал и принимал игры во власть и деньги — они не бывают честными. Но то, что Славка ударит по самому больному, я не ожидал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Снова вернулся в машину. Охрана, получившая люлей от Шерхана, на всякий случай заняла соседний автомобиль.
