Мне бы думать о том, что завтра от Виктора новое задание, и чем оно для Давида обернется, неизвестно, а я не могу.
— Бывшая? — спрашиваю нейтрально, Давид плечами пожимает:
— Типа того.
— Давно расстались? — знаю, знаю, что вопросы эти лишние, но не спросить не могу. — Это же не твой? — намекаю на живот.
И тут же о словах своих жалею, сталкиваясь с его холодным взглядом. От игривого настроения, которое было пять минут назад, ни следа. Передо мной снова Чабаш — криминальный авторитет, один из главных людей этого города.
— Не мой, — отрезает он, — а был бы мой — отправил на аборт. Еще вопросы?
— Нет, — у меня и вправда больше нет вопросов никаких. Теперь я точно знаю, что делать.
Подставить его я не смогу. Помочь мне он не захочет.
Все, что остается — бежать.
Глава 30
Давид
Не было у меня никогда такой семьи. Не было и не будет. Детство свое я отлично помню. Единственным ребёнком в семье был, мама, как понимаю, испытывала за это чувство вины — пусть и не особо религиозными были, но восточный менталитет диктовал свое — отец хотел бы большой семьи. Много сыновей. Зачем они ему, если он и одного любить не умел — не понятно.
Мы вечно мотались по закрытым городам. Маленькой своей семьёй отец управлял так же, как и своими подчинёнными. Одним словом — военный. Жил я всегда по четко по графику, даже в каникулы. Спать до полудня — блажь. В любое время года подъем в шесть. Игрушки — блажь. Ты будущий мужчина. Одна радость, стрелять меня учил с детства, привил любовь к оружию. Вот по банкам на карьере я и возмещал все, чего мне не доставало. Да и если мазал — наказывал.
Славка мало говорила про своего сына. А когда говорила, я видел в нем себя, такого, каким мог бы быть. Наверное, я стал бы мягче. За шалости бы не пороли. Она про опыты говорит, я вспомнил, как дома химичил, занавески поджёг. Как сейчас помню, мама в магазин ушла, папа в гарнизон, я дома один. Мне лет пять-шесть. Интересно стало, как самолётик бумажный лететь будет, если его поджечь. Поджёг и выпустил из окна… А он возьми и обратно развернись. Шторы вспыхнули моментально, благо вернулась вовремя мать.
Как меня отец тогда ремнем порол… Сейчас я понимаю, что скорее всего, он испугался — я мог погибнуть. Но наказание для маленького ребёнка было несоразмерным. Так больно тяжёлым армейским ремнем было, что вскоре я и чувствовать боль перестал, голос в крике сорвал. Мать пришла, в дверях встала. Как я тогда мечтал, чтобы она вмешалась, но нет, постояла посмотрела и на кухню ушла, готовить.
Бессловесная тень отца. Вот Славка бы тигрицей бросилась… А потом ночью лежал на животе, на спине и на боку невозможно было, голодный, без ужина, и мечтал о том, что придёт. Пусть слово отцу поперёк сказать побоялась, но вот ночью придёт. Поцелует может, или хотя бы просто по волосам погладит. Но этого так и не произошло. А потом, в следующие эпизоды я и не ждал уже, терпел просто и ждал, когда закончится.
Поэтому смотреть на Шерхана было странно. Он — два метра татуированных мышц. Сколько лет оружием торговал, командовал кучей отморозков. А теперь сигару гасит, потому что сын маленький пришёл и на коленях посидеть хочет… и Белоснежку свою любит. Такие разные — небо и земля. А смотрят друг на друга так, что понятно — друг друга нашли и большего им не нужно.
Отец уверен был, что я пойду по его стопам. Он к тем годам дослужился до больших чинов. И служить в армию я конечно пошёл. Не к отцу, отец в распределение вмешиваться не стал, отправили меня служить ой как далеко…
И это было благом. Там, вдали от родных я вдруг таким свободным себя почувствовал, не смотря на армейскую дисциплину. Это было легче, чем муштра дома. Там мне по настоящему хорошо было и возвращаться домой не хотелось, но своего пути я не видел ещё тогда — слишком молод был. Там и завязал первые знакомства, которые мне потом пригодились.
— Ты звони, — сказал Ильхам, когда прощались.
Почти два года вместе, но я знал — не позвоню. Тогда от меня все это далеко было — Ильхам служить пошёл, потому что родители с трудом уберегли его от судимости и надеялись, что армия оторвет его от прошлого круга знакомств. Только вот горбатого могила исправит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И женат я был… Вернулся домой. Отец постаревший, но такой же деспотичный, такая же молчаливая мать. Зато в один из дней к нам пришли гости с дочерью. Молодая совсем, двадцати нет, да и я юнец. Хорошая семья, все дела… Милая девочка, которая стала моей женой. Такая же тихая и незаметная, как моя мать.
Служить дальше я пошёл в гарнизон отца. Жили с женой отдельно. Я получал первые свои деньги и понимал вдруг — это чертовски мало, не хочу так жить. Чтобы идти домой уставшим, а там жена молча наливает вчерашний борщ. Большего хочу. Но тогда я ещё ничего не предпринимал.
Через год брака я застал свою жену плачущей. Это было удивительно — она не позволяла себе никаких лишних чувств.
— Что-то случилось?
Она на меня посмотрела, щеки мокрые, ресницы стрелками… Тогда пожалуй, я первый и последний раз разглядывал её пристально.
— Фарида сына родила, — тихо сказала она. — Юлия беременна. А мы уже год женаты, и ничего…
Она по врачам пошла, я отправил почти насильно. Мне ребёнок не нужен был, но будет здесь реветь ещё. Денег не хватало, болеть дорого. Тогда я Ильхаму и позвонил…
— Работы нет? — спросил я.
И он и я понимали, какой будет работа.
— Есть, — обрадовался он. — Ещё как есть…
Так я провез первую партию левого оружия. Офицера армии и не трогали, хотя раз остановили, сердце в пятки ушло. Но честь отдали и дальше поехал… думал тогда ни за что больше, но лёгкие и большие деньги манили. Но уже тогда я понимал — лучше не ездить вот так, рискуя собой. Лучше быть тем, для кого они ездят. Ильхама посадили…
— Я умнее, — сказал себе. — Я не умру в глупой перестрелке. Я не сяду.
Жена моя оказалась совсем здорова. Пролетел ещё год, даже больше может. Отец что-то подозревать начал — я полностью почти ушёл в свой теневой заработок. Он увлекал меня куда больше армии. Жена снова реветь принялась, и к врачу пошёл я. Сделал все необходимые процедуры и услышал вердикт:
— Вы бесплодны, — заключил доктор. — Вы, можно сказать, стерильны. Ваша сперма нежизнеспособна. Сочувствую.
Тогда я принял решение. Домой пришёл, жене рассказал, она снова плакать. А я пошёл подал заявление на развод. Отец об этом узнал быстро, пришёл.
— Ты мужчина, — сказал мне. — Ты должен нести ответственность за свои поступки. Ты не имеешь права так поступать.
— Да, я мужчина, — кивнул я. — И я отдаю отчёт своим поступкам. Я не могу сделать её счастливой, а чтобы она погасла, как ты мать мою погасил, не хочу. Я все сказал.
Жена ревела. Поревела — успокоилась. Не было любви в нашем браке. Я уволился, хотя отец и пытался давить, используя все свои силы и связи. Ушёл, уехал. Потом нашёл своей жене, как бы смешно не звучало, мужа получше. Она чувствовала себя глубоко опозоренной разводом, в их семье было не принято. Как моя мать — несчастлива, зато замужем. Во и искал ей мужа, чтобы успокоилась. До сих пор они вместе. Четверых детей родила, я смотрю порой, чтобы все нормально было. Счастливая… значит, все правильно сделал.
Поэтому тот вопрос Славки семь лет назад врасплох застал. Не могла от меня забеременеть женщина. Никакая. А чужих подкидышей мне не нужно.
От Шерхана ехал домой окольными путями, этот параноик отправил с водителем, три раза меняли авто по дороге. Вроде враг, а за меня волнуется, смешно. Домой вернулся, долго в машине сидел курил, смотрел на тёмные окна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Поднялся. Славка спит в кресле. Глаза опухшие, плакала снова. Если бы меня кто нибудь, хотя бы немного так любил, как она своего сына… Глупая мысль.
— Я тебе не верю, — прошептал я спящей Славке. — Но ты мне доверься, пожалуйста…
