Вечером меня вдруг выдернули из тюрьмы. Приехал врач, осмотрел меня, поставил диагноз: межреберная невралгия. И вскоре мне дали свидание с женой.
Оказалось, что Люда добивалась встречи со мной, ей все время отказывали, и наконец она подошла ко входу в Министерство внутренних дел и пригрозила охранникам, что если ей не дадут встретиться с мужем в ближайший час, она ляжет прямо на ступеньки перед министерством и будет лежать. После этого ей сразу разрешили свидание.
Люда дала мне пятьсот рублей: сокамерники сказали мне, что у охранников можно купить все что угодно. Я спрятал их в носок, но, перед тем как отправить меня в камеру, меня обыскали и отобрали деньги.
Потом выяснилось, что мой приятель — милейший грузин Нико Топурия, корреспондент «Франс-пресс», быстро сошелся в Махачкале с серьезными уголовными авторитетами, которые договорились с прокурором города, что меня поместят в тюремную больницу, чтобы облегчить мне существование. Но заступничество бандитов не понадобилось.
Я провел в камере ночь. А на следующий день меня посадили в машину и без всяких объяснений повезли в аэропорт.
Меня завели в абсолютно пустой самолет. Охранники сказали, что это личный транспорт министра Рушайло.
Я попросил, чтобы мне разрешили взять с собой жену, даже не знавшую, что меня отправляют в Москву. Но на мою просьбу просто никто не отреагировал.
Мы прилетели в Москву за полночь — в аэропорт «Быково».
Меня завели в какую-то комнатку. Там сидел мужичок, представившийся старшим следователем по особо важным делам Игорем Данилкиным. Он сонно листал мое дело, ставшее к тому времени довольно пухлым.
— Я изучил документы и пришел к выводу, что вас можно освободить под подписку о невыезде.
Я расписался, и охранники отвезли меня домой.
Началась довольно противная жизнь. Первые два дня у подъезда моего дома на окраине Москвы дежурил милиционер, наводя ужас на соседей. Ежедневно в моей квартире бывало по десять-пятнадцать иностранных корреспондентов. Я лег в больницу с острой невралгией, истощением, потом прошел психиатрическую экспертизу в Институте Сербского по требованию следствия, ходил на бессмысленные допросы к тошнотворному следователю Данилкину.
— Игорь Нестерович, — говорил я ему, — ну что вы, сами не понимаете, что дело дутое, что стыдно его вести? Есть люди, которые реально виновны во всем. Я никакого паспорта не подделывал.
В октябре 2000 года в Махачкале состоялся суд надо мной по обвинению в использовании фальшивых документов.
А за два дня до процесса убили в Москве Гази Дениева. Кто-то связал его убийство с предстоявшим процессом, но я думаю, что это была чисто уголовная история. Гази пошел к какому-то чеченскому банкиру в Москве и потребовал миллион долларов. Банкиру, судя по всему, сумма показалась неподъемной. Он взял охотничье ружье и всадил заряд в грудь Дениеву.
На суде я узнал, что моя история рикошетом ударила по парню, с которым я ехал до Махачкалы и у родственников которого переночевал. У них были два обыска, во время одного из них украли двести долларов. А у Назима закрыли ларек в Дербенте, теперь он не мог работать.
На суде все подтвердили мой рассказ. Обвинение в подделке документов было снято, осталось только их «использование». Меня приговорили к уплате штрафа в 100 минимальных окладов (примерно 300 долларов) и тут же освободили от уплаты по амнистии в честь 55-летия Победы над фашизмом.
Очень тяжело пережили всю эту историю моя жена и маленькая дочка. Дочка все время плакала, когда по телевизору меня поливали грязью. Она не очень понимает, что такое Чечня, но когда слышит это слово — всегда подходит и говорит, что в Чечню ехать не надо. Не очень любит она и Путина. Когда он появляется на телеэкране, она говорит: «Путин — плохой дядя». Я ей не возражаю. Хотя понимаю, что дело не только в этом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
