— Пишите, я буду диктовать, — он подал Ожогину свою авторучку. — «Дорогой Костя! Посылаю свою копию с моим лучшим другом. Помоги ему во всем. Я ему обязан жизнью».
Марквардт навалился на стол, всматриваясь в то, что пишет Никита Родионович, потом добавил: «Как я живу, он расскажет подробно». Марквардт встал, и Ожогин только теперь мог заметить, что ростом он ниже Юргенса.
— Поставьте свою подпись...
Как только Ожогин покинул кабинет, Марквардт спросил Юргенса:
— Кто вам прислал этого, как его... узбека?
— Циглер. Он окончил школу.
— Давно?
— Шесть дней назад.
— Беседовали?
— Два раза.
— Ну и как?
— В Бреслау он на хорошем счету. Желаете его дело посмотреть? — Юргенс хотел уже открыть сейф.
— Не надо. Поговорим так. Пусть войдет.
Служитель пропустил в кабинет рослого, широкоплечего мужчину. Это был тот самый человек, за которым наблюдал Игорек. Остановившись посреди кабинета, вошедший вытянул руки по швам и представился по-немецки:
— Унтер-офицер Саткынбай.
Марквардт молча показал на кресло. Вошедший сел. Это был уже не молодой, лет за сорок, но хорошо сохранившийся человек без единого седого волоса. Уставившись неподвижным взором в пол, он ожидал начала разговора.
— Когда вы покинули родину?
— В двадцать четвертом году.
Юргенс заметил:
— Его отец, ханский советник и мударрис в медрессе, погиб от рук красных. Сам Саткынбай состоял кем-то при курбаши. После разгрома басмачей скрывался в горах, а затем перешел границу.
— Кур-ба-ши... кур-ба-ши, — поглядывая на потолок, произнес оберштурмбаннфюрер. — Это...
— Командир самостоятельного басмаческою отряда, — подсказал Юргенс.
— Сколько вам тогда было лет? — спросил Марквардт.
Саткынбай потер рукой лоб, подумал, потом сказал:
— Должно быть, двадцать.
— Сейчас вам сорок три?
Унтер-офицер утвердительно кивнул.
— Готовы вернуться на родину?
— Готов, — ответил Саткынбай без особого воодушевления, что заметил наблюдавший за ним Марквардт.
— Где жили все это время?
Саткынбай, не торопясь, рассказал, что с тридцать четвертого года живет в Германии, до этого три года был в Турции, откуда его вывез немецкий капитан Циглер, а в Турцию попал из Ирана. В Турции остался его старший брат — сотрудник эмигрантской газеты.
Тогда опять заговорил Марквардт. Он предупредил Саткынбая, что ехать придется надолго и оседать прочно. То, что предстоит сделать, требует не одного года. Надо освоиться с новой обстановкой, врасти в нее, восстановить старые связи, обзавестись новыми. С ним подробно будет говорить господин Юргенс, а он хочет обратите внимание на главное. Германии, да и не только ей одной, желательно видеть Узбекистан самостоятельным мусульманским государством, а не советской республикой. Задача состоит в том, чтобы найти людей, разделяющих эту точку зрения, и укрепить их уверенность в том, что такую цель можно осуществить. Надо искать проповедников, глашатаев этой идеи, всюду, где можно, приобретать новых, — пусть каждый из них осторожно внушает населению мысль о необходимости борьбы за мусульманское государство. Узбеки — мусульмане и религиозное чувство в них еще сильно. Это — первое, второе — хлопок. Большевики хотят превратить Узбекистан в страну хлопка. Они добиваются двух миллионов тонн сырца. Хлопок — это все. Это и ткань, и одежда, и вата, и порох. Имеющий хлопок сможет и нападать и защищаться. Пока Узбекистан остается советским, урожаи хлопка надо снизить до пределов возможного.
— Друзья у вас есть в Узбекистане? — спросил Марквардт.
— Есть, — ответил за Саткынбая Юргенс. — В конце ноября, мне сказали, два человека были заброшены.
— Хорошо, хорошо... дадим еще связь, которую надо использовать. На вашей родине живет русский инженер Ожогин, брат которого служит Германии, как и вы. Надо найти его и передать эту фотокарточку.
В половине второго ночи Саткынбая отпустили. Через пятнадцать минут подали лимузин для оберштурмбаннфюрера.
Проводив шефа до машины, Юргенс вернулся в кабинет. Верный своему постоянному правилу, он перед сном позвонил коменданту города и осведомился, все ли в порядке. С такой же целью последовал звонок начальнику гарнизона. Затем Юргенс проверил замки ящиков и сейфа. Когда рука его уже потянулась к выключателю, чтобы погасить настольную лампу, он заметил исписанный Марквардтом листок бумаги. На нем были небрежно начертаны музыкальный ключ, маленькая церквушка с колокольнями, парусная лодка, названия различных городов, женская головка... Юргенс хотел уже смахнуть листок в корзину. Внезапно он вздрогнул: на уголке бумажки рядом с большим вопросительным знаком было написано дробное число: 209/902.
Что это такое? Нелепое совпадение цифр или умысел? Неужели Марквардт знает о том, что пока не дано знать никому? Кто мог ввести его в эту тайну и тем более сейчас, во время войны? Чем это все может окончиться для него — Юргенса?
Он нервно зашагал по комнате. Бесчисленные догадки роились в возбужденном мозгу. Однако, ни одна из них не давала убедительного ответа на вопрос. Юргенс открыл боковой шкаф, налил стакан вермута и залпом выпил. Потом вернулся к столу, взял листок, намереваясь уничтожить его, но задумался и, аккуратно сложив его вчетверо, спрятал во внутренний карман.
Лишь только смолкли голоса в кабинете Юргенса, из внутренней двери пекарни, ведущей в тоннель, вышел, вернее — вылез, усталый Тризна. Он долго с надрывом кашлял, и когда приступ стих, сказал тестомесу:
— Посмотри за печкой, а я пойду... тяжело мне что-то сегодня.
14
О решении подпольной организации взорвать городскую электростанцию Ожогину сообщил Игнат Нестерович Тризна. Конкретного плана, собственно, еще не было.
Выведенную из строя электростанцию немцы восстановили в июне сорок третьего года. Энергией ее пользовались завод по ремонту танков, мельница, паровозное депо. Кроме того, свет получали аэродром, железнодорожный узел, концентрационный лагерь, комендатура и различные учреждения оккупантов, а также несколько кварталов города, заселенных преимущественно немцами и их ставленниками.
При отходе советских войск станция была минирована. Схему минирования знали только три человека. Двое погибли в первые же дни оккупации, а третий, некий Повелко, исчез. Его долго и усиленно разыскивала подпольная организация и, наконец, установила, что Повелко почти два года скрывался в деревне, в двадцати километрах от города. У него было задание: связаться по условному паролю с патриотами только в том случае, если станция вступит в строй. Когда Повелко узнал, что станция заработала, он направился в город и по дороге был схвачен гестаповцами — документы у него оказались не в порядке. После следствия его бросили в лагерь.
