тепла, но по-отечески и нравоучительна; он готов любить Татьяну «любовью брата» и даже чуть сильней – но не более того (гл. 4).
Наметившийся любовный сюжет кажется развязанным; Евгений живет анахоретом, подражая Байрону, летом плавает ранним утром в ледяной реке, зимой «со сна» принимает ванну со льдом; «с самого утра» играет «на бильярде в два шара». Онегин получает через Ленского приглашение пожаловать на именины Татьяны, 12 января 1821 г. (гл. 5). Здесь, раздраженный полуобмороком Татьяны (он по-прежнему не верит в непосредственность ее порыва), Евгений решает подразнить Ленского и приглашает Ольгу (которая через две недели должна выйти за Владимира замуж!) на танец. Танцует с ней вальс, мазурку, «шепчет нежно / Какой-то пошлый мадригал», добивается согласия на котильон – чем вызывает бешеную ревность Ленского (гл. 5). Наутро через соседа-дуэлянта Зарецкого (типовая литературная фамилия бретера) получает от Ленского вызов на дуэль. Отвечает – в соответствии с дуэльным кодексом – безусловным согласием. Потом жалеет, но уже поздно: «<…> дико светская вражда / Боится ложного стыда» (гл. 6, строфа XXVIII). Чуть не проспав и прихватив вместо секунданта слугу-француза Гильо, Онегин является в рощу. Начав с 34 шагов, дуэлянты сходятся; Онегин стреляет первым – Ленский убит (гл. 6). Евгений вынужден уехать; так, едва завязавшись, обрывается и нить сюжета светской повести.
Зато любовный сюжет после ложной развязки 4-й главы получает неожиданное продолжение, в конце концов восстанавливая и жанровые «декорации» светской повести. После длительного путешествия по России [с июля 1821 г. по август 1824 г.: Москва, Нижний Новгород, Астрахань, Кавказ, Таврида (Крым), Одесса; о маршруте читатель узнает позже, из «Отрывков из Путешествия Онегина», публикуемых в виде «приложения» пропущенной главы к основному тексту романа] двадцатишестилетний Онегин на светском рауте встречает Татьяну, вышедшую замуж за «важного» генерала и ставшую московской княгиней. Он потрясен переменой, произошедшей с нею. Зеркально повторяя действия самой Татьяны, влюбленный Онегин отправляет ей письмо, другое, третье и не получает ответа – лить гнев в ее глазах и «крещенский холод» при встрече в «одном собранье». Потеряв голову, Онегин едет к Татьяне без предупреждения; застает ее за чтением своего письма; выслушивает слезную проповедь («Я вас люблю <…> / Но я другому отдана; / Я буду век ему верна»); стоит «как… громом поражен», – и в этот момент раздается «шпор незапный звон» Татьяниного мужа. Кульминация заменяет развязку; финал открыт; читатель расстается с героем на крутом переломе его судьбы (гл. 8).
Имя. Литературная родословная. Дав герою имя Евгений и фамилию Онегин, Пушкин сразу вывел его за пределы реального, жизненного пространства. Со времен Кантемира имя Евгений сатирически связывалось с литературным образом молодого дворянина, «пользующегося привилегиями предков, но не имеющего их заслуг» (образ Евгения Негодяева в романе А. Е. Измайлова «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества», 1801). Фамилия Онегин – равно как и Ленский – подчеркнуто «вымышленная»: дворянин мог носить топонимическую (реже – гидронимическую) фамилию только в том случае, если топоним указывал на его родовое владение, а крупные реки не могли полностью протекать в пределах родовых вотчин. По той же модели, восходящей к опыту русской комедии XIX в., но с оглядкой именно на Пушкина, будут построены фамилии Печорин – у Лермонтова, Волгин – у Бестужева-Марлинского и др.
Но, едва дав герою «литературное» прозвание, Пушкин тут же соотнес его с живыми людьми 1820-х годов: Евгений знаком с Кавелиным, он «второй Чедаев»; он на дружеской ноге и с Автором романа. При этом, связав Евгения Онегина с живой жизнью, Пушкин отказался проводить параллели между его судьбой и судьбами реальных людей, «прототипов» (правда, впоследствии предпринимались попытки указать в этой связи на А. Н. Раевского, саркастического знакомца Пушкина периода южной ссылки и др.). «Второй Чедаев» отражен в многочисленных литературных зеркалах, подчас взаимоисключающих. Онегин сравнивается то с авантюрным героем романа Ч. Метьюрина «Мельмот-скиталец» (также начинающегося поездной Мельмота н больному дяде), то с разочарованным Чайлд Гарольдом Дж. Г. Байрона, то с Грандисоном (таким видит его Татьяна; Автор с ней не согласен), то с Чацким из «Горя от ума», то с Ловласом. В подтексте – с Паоло, возлюбленным Франчески из «Божественной комедии» Данте, то с «пиитом» из стихотворения «Богине Невы» М. Н. Муравьева. Так достигается замечательный оптический эффект: образ героя свободно перемещается из жизненного пространства в литературное и обратно; он ускользает от однозначных характеристик.
Автор и герой. Во многом это объясняется и подвижностью авторского отношения к герою. Оно меняется не только от главы к главе (роман печатался отдельными выпусками по мере написания; замысел менялся по ходу работы), но и в пределах одной главы. Судя по первой из них, в Евгении Онегине должен был узнаваться тип современного Пушкину (практически одно поколение!) петербуржца, получившего домашнее «французское» воспитание, поверхностно образованного, зато постигшего «науку страсти нежной». Онегин «жить торопится и чувствовать спешит». (Распорядок его дня в 1-й главе полностью соответствует традиции светского времяпрепровождения: позднее, за полдень, пробуждение; занятия в «модном кабинете», прогулка по бульвару; дружеский ужин; театр; бал.) Затем он разочаровывается во всем и охладевает душой ко всему; попытки заняться писательством ни к чему не приводят. Евгения Онегина охватывает модная английская болезнь – сплин («русская хандра»),
В начале 1-й главы Автор готов сблизить онегинскую разочарованность с разочарованностью оппозиционной молодежи из круга преддекабристского «Союза благоденствия». Евгений читает Адама Смита; его равнодушие к поэзии уравновешено вниманием к политической экономии; его модный туалет, франтовство и повесничанье по-чаадаевски отдают фрондерством. Но к концу главы психологические мотивировки образа меняются; разочаровавшись в наслаждениях света, Онегин не становится «серьезным» бунтарем; причина его томления – душевная пустота; его внешний блеск указывает на внутренний холод; его язвительные речи свидетельствуют не столько о критическом взгляде на современный мир, сколько о презрительности и высокомерии. «Байронический» тип поведения лишается романтического ореола. Автор, поспешивший записать Евгения Онегина в свои приятели, постепенно дистанцируется от него, чтобы в конце концов признаться: «Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной».
Мало того, «серьезная» точка зрения на Евгения Онегина как на оппозиционера передоверена глуповатым провинциальным помещикам, его соседям по дядиному имению (где-то на северо-западе России, в семи днях езды «на своих» из Москвы, т. е. в глуши, подобной Михайловскому). Только они способны считать Евгения Онегина «опаснейшим» чудаком и даже фармазоном. Автор (и читатель) смотрит на него иным, все более трезвым взглядом. Что в той же мере отдаляет Автора от Онегина, в какой и заново сближает его с героем, – но на ином уровне.
Евгений Онегин, Татьяна и Ленский. Постепенно к этому взгляду должна прийти и Татьяна, которая (будучи, как
