— Я подумал, что раз уж вы знаете графа Баньюбулу, то, возможно, знаете и Сиппла, знакомы с ним.
Сакрапант с несчастным видом смотрел на меня, потом вдруг лицо его прояснилось.
— Если только вы не имеете в виду архидиакона Сиппла. Ну конечно! Англиканский священник.
Похоже, дальнейшие расспросы были бесполезны, и я перевёл разговор на другую тему. Мы шли с ним к пристани по извилистым тропинкам в облаке какогото густого аромата — может, это была вербена?
— Ещё один вопрос, — не смог удержаться я. — Кто была та молодая женщина, которая смотрела, как мы причаливаем? Там, наверху, среди деревьев. Потом она исчезла в той рощице.
— Я никого не видел, — сказал Сакрапант. — Но в той стороне находится вилла мисс Бенедикты; впрочем, мистер Чарлок, это мог быть и ктонибудь из гарема. Там все ещё живёт довольно много пожилых тётушек и гувернанток. Мистер Мерлин был очень великодушен по отношению как к своим родственникам, так и к слугам. Да, это могла быть и её учительница английского или французского — они обе ещё живут там.
— Это была молодая, красивая, темноволосая девушка.
— В таком случае это не мисс Бенедикта.
Он распрощался с видимым сожалением; я чувствовал, что ему самому очень хотелось бы получить приглашение к столу Пехлеви. Но его не пригласили. Он дважды уныло вздохнул и снова занял место в катере. Команда была турецкой, но капитан — грек, поскольку говорил с Сакрапантом на родном языке, чтото рассказывая о свежеющем ветре. Мой друг нетерпеливо отвечал, предусмотрительно пристраивая шляпу за спиной, чтобы защитить её от ветра и брызг. Катер отошёл от пристани, и Сакрапант сдержанновежливо помахал мне.
Я немного постоял, наблюдая, как гаснет свет над розоватолиловыми холмами и лощинами азиатского берега. Потом пошёл обратно на виллу. Ктото уже зажёг в комнатах керосиновые лампы, и вокруг их белого шипящего пламени плясали резкие тени. Я побрил своё отражение, прыгающее в зеркале ванной, и облачился в летний костюм, который захватил с собой. Я умиротворённо сидел на боковой террасе, когда увидел среди деревьев фонарь, медленно приближавшийся к вилле. Фонарь нёс толстый мажордом, который встречал нас на пристани. Он поклонился, и я без лишних слов медленно последовал за ним по крутой тропинке через сады и кустарник туда, где в некоем зале (который мне трудно было представить) поджидал меня к обеду мой хозяин Иокас Пехлеви.
(Какое удовольствие вспоминать обо всем этом, дорогой мой дактиль, потому что, кажется, это было сто лет назад.)
Было немного жутковато и одновременно приятно подниматься на холм вслед за лучом фонаря, который выхватывал из темноты нематериальные силуэты строений. В кустарнике ухали совы, густой ночной воздух был насыщен пронзительными ароматами цветов. Мы прошли среди руин какойто четырехугольной постройки, потом мимо псарни, нырнули под арку, последовали дальше, вдоль стены разрушенной башни, и поднялись по широкой, украшенной флагами лестнице. Перед нами предстало ярко освещённое массивное главное здание. У меня мелькнула мысль, что его построил какойто турецкий хан по образцу каравансараев — вокруг главного двора с фонтаном; я слышал, или мне почудилось, как хрустят сеном мулы или верблюды, как подвывают мастифы. Дальше, через массивную главную дверь и по коридору, освещённому довольно изящными калильными лампами. Иокас сидел за длинным дубовым столом, вполоборота к двери, впустившей меня, и смотрел мне в глаза.
В непропорционально огромных руках он держал кусок проволоки и плёл «колыбель для кошки». Мы обменялись внимательными взглядами; я был застигнут врасплох разноречивыми впечатлениями — острыми, как град стрел. Я сразу ощутил, что нахожусь перед человеком, обладающим невероятной силой, духовной силой, если угодно; и в то же время, — словно электрический ток пробежал по мне, — возникло ощущение, будто и мои мысли, и содержимое карманов просмотрено и проанализировано. Мне было не по себе, так бывает, когда встречаешься с медиумом. Но вместе с тем возникло и другое ощущение — что это человек наивный, чуть ли не глупый и болезненно нервный. Он был одет, один бог знает почему, в длиннополый сюртук, как у приходского священника, и шапочку из ангорской шерсти — в такой вечер одеться подобным образом значило добровольно терпеть пытку. Может, так он хотел соблюсти некие формальности при встрече с незнакомцем? Не знаю. Я глядел не отрываясь на это странное лицо, завитые волосы, пиратские колечки в ушах и чувствовал, как ко мне необъяснимым образом возвращается спокойствие. Когда он вставал, видно было, что, мало того что, дородный, он ещё был и небольшого роста; но у него были очень длинные руки и огромные ладони. Ладонь, что пожимала мою, была влажной от волнения — а может, ему было просто жарко в его нелепом одеянии? На шее у него было две ленты, одна — ордена Почётного легиона, принадлежность другой я не мог установить. Он ничего не говорил, мы просто трясли друг другу руки. Он жестом показал мне на свободный стул. Потом закинул голову и разразился смехом, который мог бы показаться мне зловещим, если бы я не успел проникнуться к нему такой симпатией. На клыках у него блестели золотые коронки, отчего его улыбка казалась кровожадной. Но зубы были красивые и ровные, губы — румяные. Лицо было смуглое — как «копчёное», и, хотя он казался крепким мужчиной средних лет, в волосах уже начала пробиваться седина.
— Наконецто, — сказал он, — вы добрались до нас. Я извинился, что не приехал сразу, такая, мол, уж у меня привычка вечно все оттягивать.
— Понимаю, у вас есть другие дела, и деньги вас не интересуют.
Я поспешил уверить его, что он ошибается.
— Так говорит Графос, — откликнулся он, бросая проволоку в корзину для бумаг, и задумчиво похрустел пальцами. Несколько мгновений он сидел глубоко погружённый в себя, затем лицо его преобразилось, подобрело. — Видите ли, Чарлок, он совершенно прав; мы не можем терять время, особенно в подобных делах. Вы раздаёте эти устройства бесплатно, разве не так? Так вот, я скопировал одно и сделал чертежи и описание, чтобы его запатентовать. На ваше имя, разумеется. То есть что бы ни случилось — вы можете не захотеть заниматься им дальше, — изобретение останется вашим и его не смогут у вас украсть. — Он замолчал и долго со скорбным выражением смотрел на меня. — Мой брат Чулиан сделал это для вас. Он руководит европейским отделением фирмы, которое расположено в Лондоне. Он настоящий оксфордец, этот Чулиан. — Взгляд его стал затравленным, тоскующим. — Я, знаете, нигде не бывал дальше Смирны. Но когданибудь…
Я сердечно поблагодарил его за столь любезное участие, которое он принял во мне; он справедливо полагал, что я не знал бы, как запатентовать подобное устройство. Он встал, чтобы поправить пламя в газовом рожке, продолжая тем временем говорить:
— Очень рад, что вы довольны. Чулиан заодно составил проект договора, чтобы вы изучили его. Бенедикта привезла его с собой, и сегодня вы его получите. На мой взгляд, он даёт слишком много преимуществ одной из сторон, но Чулиан таков во всем! — Он вздохнул, восхищаясь братом. Казалось, он сейчас расплачется от нежности к нему. — Он ведёт себя как принц, а не как деловой человек. — Затем, враз посерьезнев, сказал: — Моё замечание вызвало у вас недоверие. Почему?
Он был совершенно прав, он безошибочно угадал мои мысли.
— Я подумал, насколько я некомпетентен, чтобы разобраться в деловых бумагах, и надеюсь, вы дадите мне время посидеть над ними, — сказал я запинаясь.
Он снова засмеялся и хлопнул себя по колену, словно услышал хорошую шутку.
— Ну конечно, у вас будет время подумать. Но вы наверняка уже решили, как обезопасить себя, не так ли?
Я понял, что он знает, что я собирался посоветоваться с Вайбартом, прежде чем чтото подписывать. Я кивнул утвердительно.
— Давайте выпьем за это, — бодро сказал он, направляясь в угол комнаты, где тускло поблёскивали графины и блюда. Он налил мне стакан огненной мастики и положил на подлокотник моего кресла кусок сырного пирога. — Но есть коечто более серьёзное, чем эта ваша игрушка. Чулиан говорит, что мы должны постараться договориться относительно всех ваших новых изобретений. У вас уже, наверно, есть коекакие замыслы, правда? — Он нетерпеливо вскочил и, продолжая говорить, принялся расхаживать по комнате, на этот раз, чтобы унять раздражение. — Ну вот! вы опять встревожились. Я слишком тороплюсь, как всегда. — У него было забавное произношение, в котором сквозили сильные интонации турка из Смирны, и слова он выговаривал небрежно, словно выучил их со слуха, но никогда не видел написанными.
— Я не встревожился, — ответил я. — Просто это очень неожиданно, подобная идея не приходила мне в голову.
Он фыркнул и сказал:
— Наверно, мой брат изложил бы наше предложение более… поджентльменски. Он говорит, что я вечно веду себя как торговец коврами. — Он выглядел несчастным и нелепым в своём чёрном длиннополом сюртуке. — В любом случае он прислал проект договора — о совместном сотрудничестве, — чтобы вы взглянули на него. — Он потрогал ямочку на подбородке, с секунду пристально смотрел на меня и наконец сказал: — Нет, тревожиться не о чем. Не торопитесь. Обдумайте все как следует.
