Ляпус топнул ногой, и квадрат пола у стола, где находился его противник, со стуком провалился вниз.
-- Дешевые трюки! -- презрительно сказал Печенюшкин, стоя в пустоте уверенно, как на паркете. -- У тебя есть лишь два выхода: испытать силы в честном бою или немедленно превратиться в трухлявый осиновый пень.
Вместо ответа злодей сбросил серый привычный плащ, оставшись в узких штанах и серебристой рубашке. Он вскинул руку вверх, и в ней появился, отразив пламя свечей, смертоносный клинок. Печенюшкин обнажил шпагу, и словно золотой луч солнца вспыхнул в полумраке.
Ляпус отчаянно защищался. Клинок его со свистом рассекал воздух, сверкал молнией, вился змеей, снопами рассыпал искры, натыкаясь на шпагу противника. Печенюшкин медленно и методично наступал, оттесняя злодея к занавешенному окну. Тот, теснимый шаг за шагом, чувствовал неотвратимость гибели. Вдруг он сжался, как пружина, и, распрямляясь в прыжке на подоконник, метнул свой клинок прямо в грудь Печенюшкина.
Герой, падая, отразил предательский удар и тут же вновь вскочил на ноги. Поздно! Ляпус уже исчез. Лишь трепетала на распахнутом окне полусорванная штора да валялся у ног Пиччи сломанный клинок.
Мгновенно высунувшись в окно, мальчуган увидел, как колышется еще ветвь могучего вяза в метре от него. Дворцовый парк простирался снизу. Бросаться в погоню? Увы, есть дело важнее. Вот-вот злодей поднимет тревогу.
Печенюшкин обежал стол, вглядываясь в одинаковые до жути, застывшие лица десяти девочек. "Кто же из них Алена? Неужто уводить за собой всех, играя, как Крысолов на дудочке? Нет, -- подумал он уже не в первый раз, --ничего ты не стоишь, друг, без помощи местного населения".
-- Мануэла! -- позвал он приглушенно. -- Мануэла! Мануэлина!
Без промедления из-под темной шторы выползла усатая толстуха Мануэла. Крыса спокойно обогнула стол и остановилась перед девочкой, поправлявшей ремешок на туфельке.
-- Откуда ты знаешь, что это она? -- в волнении спросил Печенюшкин на безупречном крысином языке.
-- Много ты, парень, понимаешь, да не все, -- снисходительно ответила Мануэла. -- Тут женщиной надо быть. -- Она гордо приосанилась. -- Остальные же эти -- куклы. Им все удобно. Нигде не тянет, не жмет, не морщит. Живот не болит, ремешки не давят. Вот и соображай!
-- А если б не нагнулась она в этот миг к туфельке?
-- Попробуй любой другой девчушке пряжку на поясе расстегнуть, --ухмыльнулась крыса. -- Не получится. Поясок-то цельный, а пряжка на нем так, украшение. Сильно быстро делали. Невнимательные вы, мужчины. Что ты, что тот. Я еще могу тридцать три различия найти, только некогда болтать.
-- Спасибо, Мануэлина! Снова я перед тобой в долгу. Может, с нами пойдешь? Опасно здесь.
-- Дети у меня теперь пристроены. А я стара уже, смерти не боюсь. Да и вам от меня так больше пользы. Глядишь, пригожусь еще. Беги, давай.
Печенюшкин подхватил на руки нагнувшуюся девочку и едва сделал это, как остальные выпрямились деревянно на стульях, сложили руки на коленях и застыли опять. Теперь любому было бы понятно, что это куклы. Волосы их были из пакли, лица из целлулоида, а глаза -- фарфоровые.
Рыжеволосый герой церемонно поклонился крысе, послал ей воздушный поцелуй и вместе со своей ношей растаял в воздухе.
Мануэла проворно взобралась на стол, стащила толстую индюшачью ножку, спрыгнула и исчезла за шторой.
Ляпус, прибывший с войском тремя минутами позже, в бешенстве топтал ногами бессмысленно улыбавшихся кукол.
Лиза чуть не умерла от радости, когда, открыв дверь, увидела Печенюшкина с Аленой на руках. Она целовала сестренку, гладила, шептала ей самые ласковые слова, но девочка не просыпалась.
-- Не горюй, -- утешал ее спаситель. -- Доберемся в домик, разбудим. Мне вот нет оправдания. Ляпуса упустил. Мог бы и Аленку проморгать, спасибо, Мануэла помогла.
-- Подумаешь! -- восклицала счастливая Лиза.
-- Главное -- теперь мы вместе. А до Ляпуса еще доберемся. Выпью таблетку и разорву его на мелкие кусочки.
У себя дома Печенюшкин осторожно усадил спящую Аленку в глубокое кресло, открыл шкафчик, достал комок чистой ваты и склянку темного стекла с аптечным ярлыком. "Оживитель детский" -- было написано на ярлыке. Откупорив склянку, он понюхал пробку и важно кивнул сам себе головой. Затем смочил вату и бережно провел тампоном по сомкнутым векам девочки. Алена мигом открыла глаза, будто и не спала, и соскочила с кресла.
-- Лиза!! -- закричала она. -- Ура-а-а! -- и
кинулась сестре на шею.
После первых восторгов Аленка вдруг обернулась к Печенюшкину, внимательно оглядела его и с ревностью посмотрела на Лизу.
-- А это еще кто? -- сварливо спросила она.
-- Башмак и роза, -- улыбнулся мальчик. -- Я знаю, Алена, ты -- человек серьезный, без пароля мне не поверишь.
-- Леночка, это Печенюшкин! -- вмешалась Лиза, торопясь, как всегда. --Знаешь, какой он хороший! Он, вообще-то, обезьянка на самом деле, вернее, был обезьянкой, но погиб, а потом его вылечили, и он теперь самый могущественный волшебник на свете. Ой, сколько тут без тебя приключений было! Я тебе сейчас все-все расскажу. Он тебя спас от Ляпуса, а еще раньше меня спас...
-- Если он волшебник, -- перебила Алена, -- пусть мне наколдует чаек и два яичка в мешочек. Я буду есть, а вы рассказывайте, только друг другу не мешайте, а то мне непонятно.
Аленка наелась и услышала обо всем, что происходило без нее, включая и историю Пиччи-Нюша и Гокко. Она долго молчала, а потом спросила просто, как только маленькие дети могут говорить об этом:
-- А что, Морковкина и Мишку-Чемпиона убили, да?
Лиза изо всех сил стукнула себя кулаком по лбу.
-- Как же мы про друзей забыли?! -- воскликнула она. -- Их же там и правда прикончат на площади, если уже не прикончили.
-- Да ты что! -- возмутился Печенюшкин. -- Если я Ляпуса упустил, теперь обо мне все, что угодно можно думать? Смотри!
Он выхватил из буфета знакомое уже блюдечко, поставил на стол и захлопал ящиками, не находя в них того, что искал. Наконец, пожав плечами, извлек из одного жухлый абрикос и бросил на блюдце.
-- Совсем от фруктов отвык, -- пояснил он смущенно. -- Некогда запасы пополнить. Хорошо, хоть этот завалялся. Ладно, на пару минут хватит.
Абрикос сам собой покатился по блюдечку и дал вполне приличное цветное изображение, куда лучше, чем Лизина резинка...
Убогая запыленная комнатка. Грязные, разномастные занавески на окнах. Круглый стол, скатерть в жирных пятнах. Вокруг стола два старых стула, табуретка и ящик из-под овощей. На ящике сидит Федя, на табуретке -- Мишка, на стульях -- Фантолетта и Морковкин. В углу комнаты клубком свернулась кобра. На кровати, под серыми облупленными шарами, лежит связанная носатая старушонка. ("Все ее мучают" -- всплакнула Аленка, узнав фею Мюрильду). Сидящие у стола оживленно о чем-то спорят, особенно яростно жестикулирует Морковкин.
Звука не было. Абрикос, по всей видимости, звука не давал.
-- А где троллейбус? -- не сдавалась Лиза.
-- А где Грызодуб Баюнович?
-- Грызодуб зализывает раны в своей пещере. Там его Ляпус не достанет. А троллейбус, наверное, стоит у домика, возле крыльца, привязанный к столбику.
-- Ну, хорошо. А нам теперь что делать?
-- Слушать, -- Печенюшкин убрал абрикос с блюдца. -- Ты ведь так хотела узнать, что же случилось дальше с Пиччи-Нюшем и его названым братом --маленьким индейцем Гокко...
Глава пятая
Печенюшкин. История вторая
Все дальше и дальше от родного поселения уносило течение Паранапанемы маленький плот. Бревнышки плота -- в руку толщиной -- были прочно связаны лианами. Взрослого мужчину такое сооружение не выдержало бы, но худенький двенадцатилетний мальчик мог находиться на нем без опаски. "Впрочем, какая разница, если смерть все равно рядом", -- думал Гокко.
Он лежал совсем без сил, боль разрывала тело, но голова была ясной. Мальчик заболел четыре дня назад. Утром, проснувшись, он почувствовал жжение в животе, ядовитую горечь во рту, а руки и ноги невозможно было поднять. Пришел знахарь Чимбу, осмотрел Гокко, расспросил, что тот ел вчера, и, напоив дурно пахнущим настоем, ушел, покачивая головой. На другой день ноги у больного распухли и покрылись мелкой синеватой сыпью. Знахарь появился опять, дал новое лекарство, а потом пошел к вождю и долго шептался с ним о чем-то.
Непонятно как разнеслись слухи, но на третий день все племя узнало: тень колдуна Кутайры вернулась на землю и наслала порчу на маленького индейца. Пока неизвестная болезнь не перекинулась на остальных, надо избавиться от мальчика.
Законы индейцев тупинабама жестоки, и у сироты Гокко опять, как и два года назад, не нашлось заступников. Так вот и получилось, что утром четвертого дня двое рослых воинов оттолкнули от берега наспех сколоченный плотик, и река подхватила его. А на берегу выкрикивал заклинания и махал руками, отгоняя злые силы, знахарь.
Солнце палило беспощадно, речная свежесть уже не чувствовалась, а боль становилась все нестерпимее. В ногах у мальчика лежал небольшой узелок с запасом еды на несколько дней. Но ни есть, ни пить не хотелось.
