— Уж какие мозги есть, с теми и жить буду, — чуть заносчиво ответил Витька, неосознанно стремясь вызвать Виталия на спор, заставить его опровергнуть эти слова. Витьке хотелось, чтобы Лосев сказал что-то в его пользу, в утешение ему и тем хоть как-то его ободрил.
И в этот момент Виталий каким-то натянутым до предела нервом уловил эту Витькину надежду, эту немую его просьбу, что ли.
— Мозги-то у тебя неплохие, их только проветрить надо, — сказал он. — Вот ты говоришь, Володька-Дачник не окончательно пропащий человек. Если ты о нём так говоришь, что же тогда о тебе самом сказать?
— Это уж тебе виднее, — усмехнулся Витька, внешне чрезвычайно небрежно.
— И Гошка, по-твоему, не пропащий?
— От этого одна вонь. Стрелять таких надо.
— Стрелять никого не надо, Витя. Никого. Чтобы другим пример не давать и чтобы себя самого в конце концов не изуродовать. Это тебе не война и не защита Родины.
— А я говорю, стрелять его! — со злостью повторил Витька.
— Да что ты против него такого имеешь? — удивился Виталий. — Неужели только за то, что он удрал, когда тебя взяли?
— Мало, да?
— Мало. Для такой злости, как у тебя. Ты ему лучше спасибо скажи. Может, останься он, и не взяли бы тебя. И разговора у нас с тобой такого не было бы. А главное, не задумался бы ты над своей жизнью и над чужой.
— Ну ты даёшь! — даже присвистнул Витька. — Вот выйду, я ему, гаду, спасибо скажу. Увидит тогда.
Теперь уже усмехнулся Виталий.
— Вот тебе, Витя, и ответ на твой вопрос.
— Какой ещё?
— Да насчёт чурки.
— И пусть.
— Нет, не пусть. Я тебе ещё раз повторяю: не чурка ты, но мозги тебе надо непременно проветрить. Хочешь ещё доказательство?
— Ну.
— Помнишь, я тебе сказал, что больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет? Так вот, больше нет, а меньше есть, Витя. Но это уже других тоже касается, не одного тебя. И я считаю, что во всём должна быть справедливость. Так вот, по справедливости Борода, допустим, должен тоже своё получить. За «станок». Верно?
— Это ты всё откуда же выкопал? — изумился Витька, на миг теряя свою напускную сдержанность, и даже по-мальчишечьи приоткрыл рот.
— На набережной в парке копал, — улыбнулся Виталий. — Ох, богатые там залежи, я тебе скажу. Не поверишь даже.
— Это я-то не поверю? — снисходительно усмехнулся Витька.
— Ты из себя большого деятеля не строй. Ты шавкой был, шестёркой, а они козырные тузы в той игре, что Борода, что Вадим Александрович.
— Ты даёшь! — удивлённо и растерянно повторил Витька.
— Ошибаюсь?
— Допустим, что нет.
— То-то. За мной, между прочим, тоже от аттракционов пошли, когда я там «зенки пялил». Гошка опять пошёл и этот, толстый. Жора, что ли?
— Жопа.
— Ну, по-человечески Жора. Вот тут мы и познакомились. Вот тут мне Гошка и показал Бороду, Вадима Александровича и ещё третьего, как его?
— Гороха?
— Во-во. Бориса Егоровича. Они за своим столиком в тот вечер сидели.
— Да ни хрена Гошка не знает, — пренебрежительно махнул рукой Витька. — Что велят, то и делает. И своё получает, ясное дело. В охране он. Контрнаблюдение, как Горох говорит.
— И ты там числился?
— И я. А как «станок» печатает, это мы не знаем.
— А кто же знает?
— Кто придумал.
— Борода?
— Ну.
— А за что ты его сволочью назвал там, на фотографии?
— За дело.
— И все его так?
— Ага.
— И Гошка?
— Этот больше всех. — Витька недобро усмехнулся.
— Почему?
— У него спроси.
— А всё-таки?
— Гошка всем заливал, что с дочкой Бороды крутит. А Володька-Дачник рассказал, что она его с лестницы спустила, когда полез. И Борода прогнать грозил. Гошка, понятно, хвост поджал, но сам кое-чего задумал.
— Чего же?
— Не знаю. Но при случае продаст он Бороду, точно тебе говорю.
— Так, сам же говоришь, он ничего не знает. Чем же торговать?
— Для такого случая узнает.
— А ты не считаешь, что Борода своё получить должен?
— С меня ему получать нечего…
— Плохо, если так думаешь. Выходит, если он тебе хрусты давал, то уже купил тебя со всеми потрохами, так, что ли?
— А больше он мне ничего не делал.
— А другим? Ведь на каком-то обмане его «станок» работает, верно?
— Кто его знает!
— Кто же знает, кроме тех троих?
— Кто? — Витька посмотрел на потолок. — Ты у Майки спроси, кассирши.
— А кто она такая, чтобы знать?
— Майка-то? — усмехнулся Витька. — Да ты на неё посмотри сначала.
— И что?
— А то. Борода её недавно Вадику, говорят, отдал. В карты проиграл.
— Да ты что?
— У них так, — широко улыбнулся Витька. — Феодализм. И потом, — многозначительно добавил он, — через неё все деньги идут. Касса. Понимать надо.
— Понимаю.
— Слушай, — неожиданно спросил Витька. — А ты все там фотографии у меня разглядел?
— Все.
— И Катьку видел?
— Видел. Чёрной рамке только удивился. Думал, умерла. Но Лялька сказала…
Разговор незаметно ушёл в сторону. И Виталий был даже этому рад. От той опасной темы следовало чуточку передохнуть. И кроме того, Витька вдруг открывался ему новой своей стороной.
— Я почему на ней крест поставил, — говорил он. — Потому что я во всём верность требую до последней точки. Вот у нас в команде так было, у Василия Павловича. Все, как один, друг за друга. И с девчонками я тоже так. Я тебе скажу, между нами, конечно. Любовь я уважаю. Во! — Он зацепил ногтем за передние зубы и громко щёлкнул, потом вдруг неожиданно заключил: — А Гошку за это убить мало.
— Скор ты больно насчёт убить. Я вот полагаю, когда дадим Гошке подумать, он тоже кое-что склеить захочет в своей жизни.
— Жди!
— Думаю, дождусь. Что Гошка! И не такие, как он, задумываться иной раз начинали. Вот, к примеру, возьми… Ну, скажем, тот же Горох разве не задумается, когда время придёт, когда подопрёт его?
— Ему Нинка задуматься не даст.
— Это кто такая?
— Жинка его. Он её тоже в кассирши определил. Ну, зверюга, я тебе скажу, — убеждённо тряхнул головой Витька. — Вообще-то бабы вроде потише мужиков, это факт. Но уж ежели какая из них звереет или бесстыжей становится, то любого мужика перешибёт.
— Так и эта Нинка?
— Во-во. Её даже Борода боится.
— И Вадик?
— И Вадик. Он даже побольше.
— Может, она и имеет больше их?
— Не. Дело в их руках.
— Что же всё-таки за дело, а, Витя?
Вопрос этот вырвался у Виталия невольно.
— Кто его знает! — сухо ответил Витька. — Меня не касается.
— Ну ладно. Хватит, пожалуй, на сегодня, — объявил Виталий и, вздохнув, добавил: — Эх, Витя, ничего ты мне под протокол не сообщил. Ну хотя бы обещай одно: не молчи ты, как пень, когда тебя следователь Фролов допрашивать будет. Не порть ты себе картину.
— Что тебе сказал, ему не скажу, — упрямо мотнул головой Витька.
— Да ты про себя, про одного себя говори. Какие тут секреты?
— Секреты не секреты, а выворачиваться не желаю.
— И не выворачивайся. Только по фактам говори.
— Ладно, — снисходительно кивнул Витька. — Для тебя уж так и быть.
Виталий сухо возразил:
— Ты одолжений не делай. Тебе это нужнее всех, запомни.
— Ладно, ладно, — поспешно и примирительно повторил Витька.
На этом они и расстались. Конвой увёл арестованного.
Виталий задумчиво прошёлся по комнате, на ходу с силой покрутив руками, и даже сделал несколько резких прыжков.
«Чёрт возьми, ну что за работа! — досадливо думал он, снова принимаясь шагать по комнате. — Ведь как у других? Суббота, воскресенье — их. Делай, что хочешь, и поезжай, куда хочешь. В другие дни свои восемь часов отработали — всё, домой до завтра. И спокойная ночь впереди. А тут? Хоть и ничего не случается, всё равно спишь вполуха, ведь в любой час тебя могут вызвать, если что. И ведь никто на аркане сюда не тянул, сам пошёл, дурацких книжек начитался, эдаким романтиком был. Ах, уголовный розыск — бух-бух-бух!.. А ведь мог бы после института вполне солидно распределиться. Ну, допустим…» И Виталий принялся досадливо перебирать в памяти все спокойные, достойные, сытные места, куда бы он мог устроиться, куда его даже звали. А если бы ещё знакомства подключить! У одного только отца какие связи! Кого он только не лечил, не консультировал! Сейчас для врачей чего хочешь сделают. Отцу только словечко бы сказать, кому надо… В конце концов Виталий домечтался до того, что самому стало противно. Устал он, здорово устал, вот и всё.
…Парк уже изрядно надоел Виталию со всеми своими фонтанами, лозунгами, аттракционами, танцплощадками и толпами гуляющих. В потемневшем небе вспыхивали, кружились, сияли разноцветные огни. Отовсюду доносилась музыка, казалось, ею был перенасыщен весь парк. Кругом слышались оживлённые возгласы, смех, чей-то свист. В толпе сновали стайки мальчишек.
