Она с благодарностью отпустила куст чертополоха и огляделась. Никого не было видно.
«Сволочи, — подумала Надежда и ощутила небывалую злость, — вот теперь — все! Как же я ненавижу этот город!»
Злость помогла ей приструнить голову, чтобы перестала кружиться, и сделать первый шаг. Злость помогла ей преодолеть пустырь и выбрать правильное направление к дому. Злость помогла ей не обращать внимания на удивленные, а порой и брезгливые взгляды, которые бросали на нее встречные прохожие.
«Вас бы кто повалял по грязи, — думала она, — поглядела бы я, как вы смотрелись…»
Делая над собой усилие, чтобы ступать прямо и не натыкаться на прохожих, Надежда преодолела улицу Тимирязева и завернула к пансионату. Демонстрация или закончилась, или ушла куда-то в сторону, к центру города.
У дверей пансионата Надежда Николаевна остановилась. Ей нужны были силы, чтобы открыть двери. Она стояла на крыльце так долго, что выскочила Нина, которая высмотрела Надежду в окно, но, надо полагать, не сразу узнала в таком виде.
— Господи, да что же это! — Нина втащила Надежду в холл.
И тут же с другой стороны в холл вошла Галина в сопровождении Василия Верленовича. Как всегда, Галка озабочена была только тем, чтобы проскочить незаметной в свой номер. Так что на Надежду она сначала внимания не обратила. Пока не бросилась ей в глаза знакомая куртка. Разглядев, в каком куртка плачевном виде, Галка бросилась к Надежде со словами:
— Надя, что это значит?
— Ненавижу! — прохрипела Надежда и, теряя сознание, стала падать на Василия Верленовича.
Тот взвизгнул, как заяц, и проворно отскочил в сторону. Надежду подхватил хозяин пансионата, который появился, как всегда, вовремя. Он не дал ей упасть и даже легонько стукнул по щеке, чтобы вывести из обморока. Таким образом, по лестнице Надежда шла почти сама, только ноги были какие-то ватные.
Надо отдать Галке должное: когда она поняла, что с Надеждой плохо, она мигом позабыла про испорченную куртку. Она помогла ей раздеться и уложила в кровать. В номере суетилось множество народу, предлагали вызвать «скорую помощь», просто врача, чтобы сделал укол, просто дать успокоительное. Надежда от всего отмахивалась.
В конце концов Галка вытолкала всех из номера, взяв только из рук горничной чашку чаю.
Надежда выпила горячий чай, заев его тремя кусками сахара, и обрела наконец способность говорить.
— Черт знает что! — сказала Галка, выслушав подругу. — Это же черт знает что! Слушай, ты не считаешь, что нам нужна помощь? Ну я, положим, завтра же съеду из этого пансионата в клинику. Пускай там дорого, зато спокойно! Но ты-то что станешь делать? Может, позвонишь мужу? Может, тебе нужен адвокат? Этот мент не имеет права тебя здесь держать! Немедленно звони Саше!
— Исключено, — заявила Надежда, — если Саша узнает про весь этот криминал, мне же еще и попадет. Нет уж, я не собираюсь бежать отсюда побежденной. Я буду бороться! Очень уж они все меня разозлили! Ладно, давай обсудим все завтра, я спать хочу!
Надежда закрылась с головой одеялом и крепко уснула до утра.
— Правильно мне мама говорила! — выкрикнула Карина в спину мужа. — А я, дура, ее не послушала! Связалась с тобой, козлом, и что я с этого имею? Дырку от бублика! Отдала тебе лучшие годы и осталась у сломанной стиральной машины! Какие люди за мной ухаживали! Какие мужчины! Гиви Могулия, Славик Панасюк, Леня Крутолобов… У Лени сейчас свой хозяйственный магазин, у Гиви — автосервис, а Славик — тот вообще уголовный авторитет… — В голосе жены прозвучало неподдельное восхищение. — А ты, козел безрогий, только и знаешь свой мотоцикл… стиральную машину починить не можешь! Была ли у меня хоть одна морщинка, когда я за тебя выходила?
«Ну, по новой пошла!» — тоскливо подумал Митя Канарейкин, но вслух ничего не сказал.
За десять лет семейной жизни он выработал главное правило — не отвечать жене на ее провокационные замечания и ни в коем случае ни с чем не соглашаться. Даже если Карина спрашивала совершенно очевидные, несомненные вещи, например «Это твое полотенце?», — лучше промолчать, потому что стоит хоть что-то подтвердить — как жена ухватится за это согласие и сделает из него какие-то свои собственные, далекоидущие выводы.
Например, стоило ему согласиться, что полотенце действительно его, как тут же следовал грозный вопрос: «А почему тогда на нем длинные черные волосы?»
Поэтому в случае назревающего скандала — к примеру, такого, как сегодня — Митя Канарейкин предпочитал не вслушиваться в ее беспочвенные обвинения, а молча исчезнуть из дома и отправиться к приятелям, в просторный гараж на краю города, где почти каждый вечер собирались «Ангелы ада».
Там его понимали. Там можно было забыть о визгливом Каринкином голосе и погрузиться в настоящий мужской мир — мир мощных моторов, скрипучей кожи, серьезных, значительных разговоров, а самое главное — в мир скорости, бьющего в лицо ветра и убегающей под колеса байка ночной дороги…
Надо признать, что сегодня повод для скандала у Карины был: она уже неделю назад просила мужа починить стиральную машину, но у Мити, конечно, находились более важные и неотложные дела. Однако это еще не значит, что нужно бесконечно компостировать мужу мозги своими бабскими проблемами…
А Карина действительно оседлала своего любимого конька.
— Был ли у меня хоть один седой волос? Я была натуральной блондинкой солнечного оттенка! А теперь мне приходится каждый месяц краситься, и то на хорошую краску денег вечно не хватает! Ты не можешь на нее заработать, а если где и раздобудешь копейку — тратишь ее на свой поганый мотоцикл, а мне приходится пользоваться смесью «Оптимистка», а от этой «Оптимистки» скоро последние волосы вылезут!
«Чтоб ты совсем облысела!» — мстительно подумал Митя, натянул скрипучую кожаную куртку с размашистой надписью «Ангелы ада» и зашагал к двери.
— Козел безрогий! — бросила Карина в его широкую, затянутую черной кожей спину.
Митя удовлетворенно отметил про себя, что хоть и козел, но все же безрогий, и захлопнул за собой дверь.
Через полчаса он уже подошел к двери гаража.
Здесь его ждал неприятный сюрприз: дверь была закрыта на большой висячий замок.
Сделав серьезное интеллектуальное усилие, Канарейкин сообразил, что сегодня не вторник, когда обычно встречались «Ангелы», а совершенная среда. Однако возвращаться домой не было ни малейшего желания. Ключ от гаража у Мити был, и он решил, раз уж не выйдет пообщаться с друзьями, пообщается хотя бы со своим железным конем. Мотоцикл — это тоже друг, больше того, это самый лучший друг настоящего мужчины: молчаливый, преданный, надежный.
Митя достал ключ из кармана куртки, открыл замок и вошел в гараж.
Здесь было тихо, темно и замечательно пахло — смазкой, машинным маслом, бензином и металлом. Настоящие мужские запахи.
Митя не стал включать верхний свет. Он в полутьме прошагал к тому боксу, где держал своего железного коня, и включил лампочку под потолком бокса.
Мотоцикл у него был не самый лучший.
Конечно, при его более чем скромных доходах нечего было и мечтать о великолепном, сверкающем хромом и никелем тысячекубовом «харлее-дэвидсоне». Даже новенькая «ямаха» была Мите не по карману. Но он любил свой байк — «судзуки» девяносто восьмого года, мотор шестьсот кубиков, красное кожаное седло, девяносто лошадиных сил, максимальная скорость сто восемьдесят километров в час…
Правда, ему еще ни разу не удалось выжать из своего байка эти сто восемьдесят — раздолбанные козодоевские дороги этого не позволяли, — но до ста пятидесяти он пару раз разогнался…
Митя погладил руль своего любимца и мечтательно улыбнулся.
Сейчас он выведет его на дорогу и промчится по ночному городу наперегонки с ветром, грохоча мотором и пугая бродячих собак и сонных обывателей…
Вдруг дверь гаража едва слышно скрипнула.
— Кто там? — окликнул Митя, вглядываясь в темноту.
Никто не отозвался, но возле входа осторожно скользнула какая-то неясная тень.
В гараже было темно, включенная в Митином боксе лампочка не разгоняла этот мрак, а делала его еще гуще и непроницаемее.
— Ты, что ли, Серый? — спросил Канарейкин чуть тише.
Неизвестный не откликался.
— Юрка?! — позвал Митя. — Костоломов?
Тут он вспомнил, что Костоломова на днях убили, и под ложечкой у него неприятно засосало.
— Гошка? — еще раз попытался он угадать. — Кончай придуриваться, зажги свет, пивка выпьем…
Незнакомец по-прежнему не отзывался.
Канарейкин подумал было, что ему вообще померещился скрип двери и движение у входа, но тут снова в темном гараже раздались довольно отчетливые шаги.
— Эй, да кто там ходит? — В Митином голосе раздражение смешалось с легким испугом. После смерти Костоломова от незваных ночных гостей можно было ожидать всякой пакости.
