— Когда вы видели Климова в последний раз?
— В январе.
— У него твердая связь с бандой?
— Он наводит.
— Адрес?
— Московский. Остоженка, 6, квартира 25. Дача у него в Кратове, на Лучевой, дом 11. Телефон на даче И-1-17-21. Домашний Г-1-31-19. Все, — сказал Шаримевский, — все, мне больше добавить нечего.
— Сколько человек в банде?
— Этого не знаю.
— Место дислокации?
— Тоже не знаю.
— Откуда они взяли фургон и форму?
— Климов говорил, что остановили на дороге машину, а нужную форму снимали с убитых.
— Кем убитых?
— Ими, конечно.
Он произнес это настолько спокойно и устало, словно говорил о разбитой чашке или сломанном стуле.
— Вам нечего добавить?
— Нет.
— У тебя готово, Игорь?
— Да.
— Подпишите.
Шаримевский достал черепаховый футляр с бриллиантами на крышке, вынул очки в золотой оправе. Читал долго и внимательно. Потом взял карандаш и подписал.
— Все верно?
— Да.
— Пойдемте.
В комнатах сотрудники милиции упаковывали вещи.
— Не жалко добра, папаша? — весело спросил Никитин. — Наживал, копил, и все прахом.
— Вещи — тлен, — назидательно ответил Шаримевский, — главное — душа, она вечна.
— Вот ты, папаша, о ней и подумай, у тебя время будет.
— Прекратить, Никитин, — оборвал лейтенанта Данилов.
Вечером он стоял у Невы. Глядел на темное полотно льда, на морды сфинксов, истертые веками, на гранит набережной и думал о высоте человеческого мужества. Он мало пробыл в Ленинграде, совсем мало, но того, что увидел он, вполне могло хватить на целую жизнь.
— Разрешите прикурить, товарищ подполковник, — рядом с ним стоял молодой морячок в бескозырке, винтовка за плечами, пулеметные ленты крест-накрест через грудь.
И у Данилова защемило сердце. Из далекого восемнадцатого пришел к нему этот парнишка со светлой челкой.
Значит, продолжается подвиг, а следовательно, продолжается жизнь.
Муравьев
Они уезжали с Даниловым поездом. Никитин повез Шаримевского в Москву на самолете. Начальник Ленинградской милиции договорился с военными, и они взяли арестованного с конвоиром на проходящий борт. Сквозь разбитый вокзальный купол просвечивали звезды, особенно яркие в полной темноте. Муравьеву казалось, что они медленно опускаются на город, как ракеты на парашютах, и что это не вокзальный купол, а залатанное небо над его головой. Он мысленно представил себе обратную дорогу, Волховстрой, потом Ярославль, потом Москва, и позавидовал Никитину, который завтра уже будет дома.
Они попрощались с Трефиловым, сели в душно натопленный вагон, и поезд тронулся. Игорь отодвинул маскировочную штору. За окном лежала темная земля, только звезд на небе стало больше, и они постепенно отдалялись от него. Протяжно и грустно прокричал паровоз. Он увозил их в темноту ночи, в неизвестность. Новый день, к которому они так спешили, мог стать последним в его жизни и в жизни Данилова.
Белов
Он отрабатывал связи Минина. Пять страниц машинописного текста с фамилиями и адресами.
Целый день Сергей сидел в десятом отделении, куда вызывал для беседы людей, так или иначе связанных с певцом.
Аккомпаниатор Мондрус Виктор Исаакович был на концерте в госпитале. Домработница Глебова Вера Ивановна была с женою Минина в Сандуновских банях. Полковник Калашников — в комендатуре. Концертмейстер Альберт Францевич Цоо — в Москонцерте. Поэт-песенник Лебедев лежал больной. Композитор Строков — в поездке на фронт. Администратор Москонцерта Климов возил группу в воинскую часть. Врач Либерзон — в больнице.
Почти у всех людей, перечисленных в списке, было алиби. Но Белов продолжал проверять каждого и уцепился за то, что Климов часто ездил в Ленинград. Это была хоть и слабая, но зацепка. Сергей начал отрабатывать связи Климова и из документов выяснил, что он был женат на Кире Розановой. Это уже было кое-что. Но мало ли кто на ком был женат? Брак Климова и Киры Розановой еще ничего не доказывал.
Пожили, пожили да и разошлись. По документам все выглядело именно так.
Сергей позвонил Минину. Телефон долго не отвечал, длинные басовитые гудки бились в эбонитовой трубке.
Но Белов не разъединялся, ожидал ответа.
Наконец женский голос ответил:
— Да.
— Можно Александра Петровича?
— Это из филармонии?
— Нет, из милиции.
Женщина на том конце трубки помолчала некоторое время, потом сказала:
— Минутку.
Белов уже знал, что Минин недавно вышел из больницы, что состояние его удовлетворительное и дело явно идет на поправку.
— Слушаю, — подошел к телефону Минин.
— Александр Петрович, старший лейтенант Белов из МУРа беспокоит. Вы бы не смогли уделить мне полчасика?
— Когда?
— Да прямо сейчас.
— Приезжайте.
Дверь Сергею открыла высокая красивая женщина.
— Что же вы не спрашиваете, кто там? — поинтересовался Сергей.
Женщина улыбнулась:
— А нам, товарищ старший лейтенант, уже некого бояться. Взяли все, что могли. Вы проходите, Александр Петрович ждет.
Минин сидел в кресле. Одет он был в темную байковую пижаму.
— Вы уж извините меня, — сказал он, — пока еще в себя прийти не могу.
Певец был желтовато-бледным, сложное переплетение бинтов окутывало голову.
— Вы садитесь, — пригласил он Белова.
Сергей сел.
— Слушаю вас. — Минин потянулся за папиросой.
— Александр Петрович, вы знаете Климова?
— Конечно. Очень милый человек, наш администратор.
— Вспомните, перед вашим... — Сергей сбился, не зная, как сказать.
— Вы имеете в виду перед ограблением? — усмехнулся Минин. — Да, Климов заходил. Говорил о каком-то концерте в госпитале.
— А вы не заметили ничего необычного?
— Пожалуй, нет. Только я дал согласие Климову, а утром позвонил в филармонию уточнить. А мне сказали, что ничего об этом концерте не знают. Правда, у нас такое бывает.
— Долго пробыл у вас Климов?
— Минут сорок.
От Минина Сергей позвонил в филармонию и точно узнал, что никакого концерта в госпитале не намечалось.
Значит, Климов приходил за другим. Квартиру он проверял, а потом наводил.
Он приехал в МУР и встретил в коридоре Никитина.
Тот шел, поскрипывая сапогами, насвистывая бесконечное «Утомленное солнце».
— Приехали? — обрадовался Сергей.
— Только я. Самолетом прилетел. Данилов и Муравьев на перекладных трясутся.
— Вышли? — спросил Белов.
— А то.
В кабинете Никитин развернул протокол допроса Шаримевского. Белов читал долго, потом засмеялся и положил перед Никитиным свои документы. Тот проглядел их, одобрительно хмыкнул:
— А ты молодец, Сережа. Вышел все-таки.
— Да разве это вышел, здесь работы еще на месяц.
— Пошли к Серебровскому, — Никитин подтолкнул его к дверям.
Данилов и Серебровский
— Ну, с приездом, Ваня. Знаю, все знаю о твоих успехах. Какие мысли?
— Как ведет себя Климов?
— Обычно. Работа, дача, на городской квартире не бывает.
— За ним хорошо смотрят?
— Дай бог. Что думаешь предпринять.
— Брать его будем, Сережа, не думая. Что о нем известно?
— Тут, понимаешь, история романтическая. Климов человек слабый, ну, конечно, любил пожить хорошо. Женился на Кире Розановой, бабе шалавой, для которой, кроме ресторанов и Южного берега Крыма, никаких других развлечений не существовало. Климов зарабатывал немного. А ей жить хотелось. Вот и открыла она подпольный абортарий. Села. Он ее ждал. Она пришла в сороковом и еще пуще во все тяжкие пустилась.
— Красивая дама?
— Говорят, весьма ничего. Врачебную практику забросила, устроил ее дядюшка в меховой магазин. И подумай, в какой?
— Я тебе гадалка, что ли?
— Да в тот, который банда Пирогова колупнула.
— Так, — Данилов зашагал по комнате, — так. Видишь, откуда нитка-то идет?
— Твой Шаримевский показывает, что ушел один Лапшин, это он у Киры отсиделся. Роман у них. Знойная любовь.
— А при чем здесь Климов?
— Он любит ее, понимаешь, любит. Готов для нее на все. Ну и наводит, конечно. Деньги и ценности копит, думает вернуть свою красавицу.
— Откуда столь интимные сведения?
— Ты будешь смеяться, но от бывшей домработницы Климова.
— Сколько ей лет?
— Говорит, семьдесят пять, но я думаю, кокетничает.
— У тебя, Сережа, дар «колоть» женщин всех возрастов.
— Свойство характера. Иди пиши план опермероприятий.
Данилов
В гостях хорошо, а дома лучше. Только работы дома больше.
Иван Александрович чувствовал, что дело «докторов» входит в последнюю, заключительную фазу. Теперь ошибиться он не мог никак.
