Одну звали Ирица, что в давние времена в переводе с украинского означало "опытная ведьма". Другую величали Босорка, то есть "начинающая служительница темных сил".
Неизвестно, где они проживали в Киеве. Но вот их излюбленные места в городе когда-то были хорошо известны обывателям.
Многие побаивались озорных подружек и, увидев на улице, поспешно крестились и опасливо произносили:
— Вона, пошла парочка — овца и ярочка…
— Опять шабушить и чебучить будут…
— Теперь гляди в оба: неизвестно, где на этот раз они собираются проказничать…
Выход в свет экстравагантные ведьмы начинали с питейных заведений и в зависимости от их статуса принимали соответствующий вид. В дорогие шинки они являлись напомаженными, расфуфыренными барынями, бедняцкие посещали в образе оборванок, спившихся нищенок, бродячих гадалок и разухабистых проституток.
Зачем нужен был этот маскарад, непонятно. Ведь и шинкари и посетители легко узнавали их. Видимо, нечто актерское таилось в сердцах Ирицы и Босорки.
Прежде всего, подружек выдавал мешок, с которым они не расставались. А в том неприглядном мешке сидел серый кот.
Почему тварь была не черного цвета, как принято у ведьм? Необычный выбор кота именно этой масти киевляне считали еще одной причудой Ирицы и Босорки.
Явившись в шинок, подружки тут же заказывали штоф отборной горилки и начинали куролесить. Вытаскивали кота из мешка и усаживали его прямо на стол.
Если кто-нибудь заявлял, что негоже восседать животному там, где люди пьют и едят, тут же следовал ответ:
— У нас одна серая тварь — и то спокойная, а у тебя за пазухой — десятки, и все шустрые, пронырливые…
И сделавший ведьмам замечание вдруг ощущал за пазухой и в карманах копошащихся мышей. В ужасе человек стряхивал их, но проклятых грызунов становилось все больше. С отчаянным воплем и под смех Ирицы и Босорки незадачливый ревнитель порядка выскакивал прочь из шинка.
А довольные ведьмы принимались за горилку. И беда шинкарю, если этот напиток был разбавлен или не так приготовлен. Тогда следовало наказание посерьезней, чем мыши за пазухой.
В одно мгновение все имеющиеся в шинке запасы горячительных напитков превращались в простую воду, и хозяину долго приходилось умолять Ирицу и Босорку, задабривать подношениями, чтобы они вернули вину и горилке прежнее качество.
И наступало светопредставление
Опустошив штоф, дамы требовали второй. Кот в употреблении горилки не отставал от хозяек. Он громко и смачно лакал ее из миски, щурился от удовольствия, разбрызгивая горячительный напиток во все стороны.
Если ведьмы находились в благодушном настроении, то после первого штофа затягивали излюбленную песню:
Ой, не ходи, Грицю, на вечорници;
На вечерницах — девки чаровници.
Одна дивчина — чернобривая,
Та чаровниця — справедливая.
Хочъ и казала — що чарив не знала,
Та вона ж Гриця — причаровала.
В недилю рано — зелье копала;
А в понедилок — пополоскала.
Прийшов вивторок — зелье зварила,
В середу рано — Гриця отравила.
Прийшов четвер — Гриць помер,
Пришила пятниця — поховали Гриця…
Кот, очевидно, был весьма сострадательным существом. Хоть и слышал он по нескольку раз в день о том, как чаровница отравила бедного Гриця, все равно переживал смерть хлопца и плакал по-человечески, навзрыд. Делал это серый любитель горилки так заразительно, что многие в шинке тоже пускали слезу.
Но Ирице и Босорке долгое уныние и печаль были не по душе.
Пьяные дамы прекращали пение.
— Чего носы повесили?!.. Хватит нюни распускать, рвань босяцкая! Подумаешь, отравили хлопца! И с вами подобное случится, если такими слезливыми и понурыми будете!.. — вопила Ирица.
— А ну, шебеники окочурные, прочь с лавок!.. Желаем плясать!.. Хотим гопак с мордобоем! — подхватывала Босорка.
И наступало в шинке светопреставление.
Народ послушно отрывался от столов и пускался в пляс. Никто не мог уклониться. С каждой минутой темп нарастал.
А ведьмы, с хохотом взобравшись на стол, пританцовывали и приговаривали:
— А ну, поддай жару!..
— Ох и застоялись хлопцы!..
— Видать, в крови вашей больше воды, чем горилки!..
— А чего ж ваши кулаки уснули?
— Может, разучились чужие зубы считать да кровь пускать?!
— Ну-ка, хлопцы, покажьте удаль да кураж!..
И после такого подзадоривания люди, сами не зная зачем, начинали яростно кидаться друг на друга. Летела со стола посуда, звенели осколки, грохотали перевернутые лавки, лица драчунов заливала кровь.
Шинкарь, мысленно подсчитывая убытки, припадал к ногам ведьм:
— Мадамы-сударыни, пани расчудесные, не губите меня! Остановите розбышак!.. Не пускайте меня по миру!..
— В другой раз не скупись подносить угощение! — подмигивала несчастному шинкарю Ирица.
— И щедрей принимать нас! — добавляла, заливаясь от смеха, Босорка.
— Все исполню, как велите! — заверял шинкарь.
Ведьмы кончали пританцовывать и командовали:
— А ну, скаженные, хватит попусту кровь друг другу пускать!..
— По местам, очумелые!..
Стихало все в шинке. Люди недоуменно озирались и таращили глаза друг на друга:
— И чего буянили?
— Чего не поделили?
— Зачем оторвались от чарок и задушевных бесед?..
Кот, с интересом наблюдавший за мордобоем, начинал зевать, потягивался и отправлялся назад в мешок.
Потеха завершалась.
— Айда веселиться дальше, — предлагала Ирица подружке.
— Пойдем, гульнем малость, — соглашалась Босорка.
Провожали завистливым взглядом
Ведьмы подхватывали мешок с котом и отправлялись будоражить добропорядочных киевлян. После питейных заведений больше всего эти хулиганистые дамы почему-то любили Губернскую почтовую контору. Впрочем, в XIX столетии у жителей Киева это учреждение тоже пользовалось уважением и вниманием.
Почта появилась в городе еще во второй половине XVII века. Николай Закревский вспоминал: "Дом, в котором теперь помещается с 1849 года Губернская Почтовая Контора с отделением дилижансов, построен в конце прошлого столетия помещиком, поляком, Онуфрием Юрьевичем Головинским.
Это был на Крещатицкой улице до сороковых годов (XIX века) единственный каменный дом, состоящий из двухэтажного корпуса и по обеим сторонам каменных флигелей. <…> В 1829 году назначен был в этом доме временный лазарет для военнопленных турок, которых обязан был лечить городской врач, доктор Гамм.
Еще в двадцатых годах перед левым флигелем на улице был глубокий с навесом колодец, который теперь засыпан. Колодец этот для старожилов памятен еще тем, что в 1827 году Некто К., желая овладеть лошадью нанятого извозчика, убил его на Крещатике и тело убитого бросил в этот колодец; но в тот же день, при продаже лошади и повозки евреям в Василькове, был схвачен и предан в руки правосудия…"
Об упомянутом Закревским убийце по Киеву ходили слухи, что во время допроса с пристрастием он сообщил полицейским:
— Не я виновен. То Ирица и Босорка приказали мне прокатить их по городу, а
