Понятно, что и тут чудеса случаются не ежедневно, но поскольку угадать, когда именно произойдет чудо, было не в моих силах, то приходилось, чтобы не упустить его, быть на посту каждую субботу. А поскольку я писал обычно по ночам и спать ложился не раньше трех, то яростно возненавидел будильник, пронзительно звеневший в пять утра. Так и подмывало запустить им в угол, чтобы он умолк навсегда, но тем не менее я поднимался, машинально, еще не вполне проснувшись, брился, а вскоре уже подскакивал на сиденье пустого автобуса, который бешено мчался по еще темным улицам.
Важно было не пропустить того часа, когда на тротуары сваливали всякое старье, суметь первым заметить вещь, достойную внимания. Чего только не было на расстеленных поверх тротуара полотнищах: рамы с картинами и без оных, подсвечники, статуэтки, сапоги и мундиры, ночники, минералы, старые журналы, граммофоны и патефоны, коробки с препарированными бабочками, шлемы пожарников, теннисные ракетки, негритянская скульптура, китайский фарфор и прочее и прочее. Старьевщики, бывало, не успевали выгрузить свой товар, как торговцы из центра уже принимались в нем рыться, и выигрывал тот, кто опережал других.
В силу неписаной этики, когда клиент торговался из-за какой-то вещи, другой клиент не вмешивался. Поэтому, случалось, какой-нибудь антиквар с острым глазом вытаскивал у тебя из-под носа негритянскую статуэтку и покупал ее вдвое дешевле, чем ты готов был уплатить. Это было обидно, но и весьма выгодно, когда покупателем оказывался ты, тогда как антиквар только наблюдал со стороны.
Однажды, когда двое антикваров перебирали только что выгруженные на тротуар картины — к картинам они кидались в первую очередь, — я чуть ли не у них из-под ног вытащил позеленевшую бронзовую фигурку. Мне удалось рассмотреть ее при свете уличного фонаря. Это была статуэтка Венеры римских времен. Заметив мою находку, антиквары отвернулись от картин.
— Сколько? — спросил я, слегка встревоженный тем, что стал объектом всеобщего внимания.
— Античная вещица… — важно произнес брокантер, взяв статуэтку в руки. — Такие попадаются не каждый день…
Потом протянул статуэтку мне и решительно произнес:
— Двадцать тысяч… Только для вас. Вы у меня сегодня первый покупатель.
Четверть часа спустя, когда я уже дошел до конца улицы и собрался поворачивать назад, чтобы начать осмотр другого тротуара, один из антикваров — свидетелей моей покупки — подошел ко мне:
— Можно взглянуть на ваше сокровище? Я протянул ему статуэтку.
— И впрямь хороша! — воскликнул он, что на языке торговцев означало: подлинник,
— Не уступите?
И, приняв мое смущение за нерешительность, торопливо добавил:
— Вы заплатили двадцать тысяч, я даю сто.
Это звучало щедро, в действительности же было чистым жульничеством, ибо статуэтка стоила куда дороже. Но я не стал вступать в спор, потому что вовсе не собирался ее продавать.
— Жаль… — пробормотал антиквар, услышав отказ. — Как подумаю, что вы вытащили ее буквально у меня из-под ног…
Ранние субботние утра были для коллекционеров истинной мукой. Зато воскресенья были наслаждением. Правда, и здесь, как и во многих других областях, муки были плодотворными, а наслаждение — бесплодным.
В воскресенье мне незачем было так уж спешить, ведь я знал: что бы я ни нашел, цена будет близка к настоящей. Но и дома тоже не сиделось, и часов в десять я уже входил на первый и самый большой из рынков — Вирнезон. В теплые дни это было приятное место для прогулки, и поскольку временем я располагал неограниченным, то медленно шагал мимо палаток и лавок, иногда заходил в них и с интересом рассматривал вещи, которые не имел никакого намерения купить.
Захоти я действовать по-деловому, я мог бы закончить всю прогулку за час-другой, так как прекрасно знал, где всего больше шансов найти то, что меня интересует, — в нескольких палатках, где торговали негритянской скульптурой, и нескольких других, где продавалась бронза. Но ведь никогда не угадаешь, что тебе готовит случай, кроме того, я ведь шел погулять, а не состязаться в беге, поэтому я неторопливо шагал по лабиринту Вирнезона, пока не достигал первого значительного рубежа — лавки той дамы, с которой у нас произошло столкновение в Отеле Друо.
В этот утренний час дама обычно сидела у входа в лавку и читала обильную хронику происшествий в «Журналь де диманш». Но как бы глубоко ни поглощали ее совершенные накануне грабежи и убийства, она приветливо кивала мне, еще издали заметив мое приближение.
— Что нового? — спрашивал я, поздоровавшись.
— Смотрите сами, может, что и найдете, — предлагала она.
Обычно я ничего не находил, потому что новое, если оно и было, представляло собой какую-нибудь аллегорическую фигуру из нудного репертуара академизма или сецессиона. Когда же даме доставалось что-нибудь поинтереснее, она всегда выставляла это на постаменте перед лавкой, так что незачем было заглядывать внутрь.
— Что это? — спросил я однажды, увидав великолепную отливку «Крестьянина» Далу.
— Не узнали? — лукаво улыбнулась она.
В том-то и беда постоянного клиента: торговец отлично знает твои слабости и, естественно, умеет этим пользоваться.
— Хорошая вещь, — признал я. — Но великовата…
— Что из того?
— Вы отлично знаете, что на маленькие работы Далу спрос больше.
Это было верно, хотя и крайне глупо. Коллекционеры всегда предпочитают миниатюрные работы из бронзы — их удобнее разместить на полке шкафа.
Не в силах опровергнуть мой аргумент, дама сказала:
— А видели вы марку литейщика? Братья Сюз. Сейчас вам вряд ли кто сделает такую замечательную отливку. Всего десять экземпляров. Этот — под седьмым номером.
— Хорошая вещь, — повторил я. — Но согласитесь, что подобный сюжет не пользуется особенным спросом.
Это тоже было верно и тоже невероятно глупо. Коллекционеры искони предпочитают обнаженное женское тело фигуре крестьянина.
Чтобы обуздать претензии владелицы, я сделал еще несколько замечаний, а потом осведомился о цене. Однако названная ею сумма свидетельствовала о том, что моя отрезвляющая акция успеха не имела.
— Мне очень жаль, — сказал я, — но думаю, что вы заблуждаетесь относительно достоинств этой фигуры.
— С вас теперь только за отливку возьмут вдвое больше, — возразила дама.
Однако заметив, что я готов отойти, обронила:
— Тысяч пять я, пожалуй, уступлю. Чтобы доставить вам удовольствие.
— От такой уступки я никакого удовольствия не получу. Вот если бы еще тысяч двадцать…
— Нет, не могу… И советую вам не торговаться, через час этой вещи, возможно, уже здесь не будет.
Это действительно не исключалось, но я продолжал свою прогулку, с прежним вниманием разглядывая выставленный перед лавкой товар. Тем не менее прогулка была уже испорчена, мысль неустанно возвращалась к бронзовой статуэтке Далу, великолепной бронзовой статуэтке, покрытой такой чудесной теплой патиной.
— Еще не продали… — небрежно обронил я, когда под вечер снова заглянул к вышеупомянутой даме.
— Я могла его сегодня продать по крайней мере раз пять, — возразила она. — Но люди привыкли торговаться, вроде вас. Пусть постоит, мне не к спеху. Придет и его час.
Мы побеседовали еще какое-то время, каждый сохраняя верность обычной роли: она делала вид, будто ей не так уж важно продать, я — что мне не так уж важно купить. Под конец, утомленные бесплодной болтовней, мы, как всегда, нашли общий язык, обе стороны пошли на уступки, и сделка состоялась.
Мне запомнился этот летний день потому, что служащие метрополитена и автобусных линий бастовали, такси найти было невозможно, и мне пришлось тащить на руках довольно большую статую, весом килограммов в тридцать, а до дому было километров шесть. И хотя я время от времени останавливался передохнуть, опуская свою покупку на тротуар, руки у меня дрожали, и я обмирал от страха, что могу выронить свое сокровище и повредить его.
Вторым рубежом в моих прогулках по Блошиному рынку был визит к другой даме, гораздо моложе первой и тоже торговавшей бронзой. Разговоры тут были покороче и, я бы сказал, менее плодотворные, потому что эта особа имела премерзкую привычку никогда не уступать в цене. Я бы даже сказал, что от этих разговоров выигрывала, в основном, она. Ее собственные познания в области скульптуры были весьма скромны, и, вбив себе в голову, что я большой знаток этой материи, дама всегда расспрашивала меня о достоинствах и ценности своих новых приобретений.
Однажды, когда я подошел с неизменным вопросом «Что новенького?», она протянула мне руку — не свою, а большую руку из бронзы.
— Сколько вы за нее хотите? — небрежно спросил я, так как произведение было мне отлично известно.
— Я хочу только, чтобы вы сказали мне, что это такое.
