Она сидела в своём брендовом платье на нашем старом диване. Весь её образ безжалостно контрастировал с обстановкой квартиры, вызывая в голове нелепые вопросы — правда ли мама когда-то жила здесь с нами?
Может, я это всё придумала?
Может, ее никогда и не было с нами?
Разве могла эта женщина, в чьих ушах сверкают бриллиантовые серьги, а на пальцы нанизаны золотые кольца, чья кожа словно ластиться светом от ежедневного ухода косметологов и дорогущих кремов, когда-то быть такой же простой, как мы?
Это были недостойны мысли.
Странные.
Они злили меня.
Но злило ещё и то, что я непроизвольно, всем сердцем того не желая, но все же восхищалась тем, как прекрасно она выглядит.
На ней будто отсутствовали какие-либо изъяны. Она была идеальной. Эта женщина. И она была моей матерью.
Но завороженное любование сталкивалось со стеной гнева, когда неприятное прозрение начинало царапать внутри острыми когтями. На фоне этой дорого одетой и ухоженной незнакомки мой отец выглядел невзрачно и… жалко.
По выражению его лица я понимала, что всегда умный и рассудительный папа вдруг потерялся. Лишился своей силы. И не знает, как себя вести.
Он не выставил ее за дверь и даже не побрызгал антисептиком на вещи, с которыми она успела соприкоснуться. Мало ли скольких горилл она повстречала на своем пути к золотой жизни.
Но я знала, почему он так поступил.
И дело было не в том, что папа у нас личность достаточно мягкая. А при умелом использовании просительных глаз еще и легко продавливаемая. Дело было в том, кто сидела около мамы и смотрела на неё с нескрываемым обожанием. Прямо-таки всепоглощающим. Бьющим меня в самое сердце.
Я никогда не говорила Янке о том, почему мама ушла. Папа со своей историей о Колыме был абсолютно не убедителен, но моя проницательная в остальных вопросах сестра, не задумываясь проглатывала ложь и верила, что мама уехала спасать и врачевать.
Без диплома врача — ага.
Когда эта женщина изъявила наглое желание забрать к себе на выходные детей — то есть, нас с сестрой — я ответила моментальным отказом. Тут же. Произнесла «нет» быстрее скорости света. А мелкая замялась и просительно повернулась на папу.
Тогда у нас с ним состоялся короткий разговор на кухне.
— Просто не разрешай ей идти с этой женщиной. И всё. Пап.
— Янка нуждается в матери, кноп.
— Нам прекрасно живется втроём, и в лишних людях мы не нуждаемся.
— Дочь, — понуро вздохнул папа, — Она ещё маленькая.
— Папа, запрети ей.
Но разве меня кто послушает?
И мелкая предпочла провести выходные не с нами. Мелкая предпочла гулящую мать и её очередную гориллу.
Я злилась на сестру. Первый раз в жизни, наверное. Даже специально ушла в продуктовый магазин за хлебом, чтобы не начать вдруг кричать.
Меня бесило все.
Особенно эта женщина. Шлялась неизвестно где столько времени, а сейчас, как ни в чем не бывало, пришла и вся из себя идеальная сидела в гостиной на нашем потертом диване.
Меня почти до слез раздражало желание дотронуться до неё. Дотронуться хотя бы один крохотный раз. Снова ощутить, как она гладит меня по голове.
Почему так сильно хотелось, чтобы она попыталась, сама захотела обнять?
Но я никому не смогу в этом признаться. Никогда. Смогу только тихо проплакать ночью в своей комнате. Но только после того, как заранее удостоверюсь, что мелкая крепко спит, а папа перешел в до-минор своего храпа.
Озвучить желание крепко-крепко ее обнять не смогу никогда. Потому что этим я предам нас с папой. И потому что головой понимаю, она нам чужой человек.
Предатель.
Не заслуживает того, чтобы дотрагиваться до меня, даже если до сих пор мне иногда снится, как она читает со мной перед сном книжку.
В детстве я наивно полагала, что это наша с ней любимая книжка. И думала, что мама любила меня. Я не предполагала, что однажды она нас бросит.
А теперь ради нее, нас бросила моя маленькая сестра.
В ту минуту меня это страшно злило. Словно нас с папой снова предали. И предала та, ради кого мы из кожи вон лезли. Делали практически всё.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Папа оказался мудрее меня. Хотя иногда я подозревала обратное. Особенно, когда дело касалось настроек его телефона и смены пароля почты.
— Наша Янка очень умная девочка. — сказал он мне, зайдя вечером в мою комнату. — Но она ещё ребёнок, Милка. Она маленькая девочка. Если тебе восемнадцать, то твоей сестре всего девять лет, Кнопусь. Неужели ты считаешь ее взрослой, когда она серьезно мечтает встретить однажды этого своего принца Лэралиаля?
— Ларалиэля, пап. — улыбнулась я. — Ты же знаешь, как правильно. Зачем каждый раз коверкаешь имя бедолаги. Он тебе тоже нравится, между прочим.
— Дурацкое имя, — махнул рукой папа, присев на край кровати.
Пару минут мы молчали, а затем он спросил:
— Думаешь, они найдут сокровища? Или Брог помешает? — а это он про злодея из книжки.
Автор серии умудрялась закончить каждую свою книгу на самом интригующем моменте и заставить поклонников волноваться. Выхода следующей части мы ждали всей семьей. Но это никак не мешало нам с папой на пару троллить Янку.
— У Борга, конечно, есть шипастые осьминоги, но я верю в Его Высочество. Он умен, отважен и у него потрясающие друзья. — улыбнувшись, я приблизилась к отцу и крепко его обняла.
Глава 24
Ветер
Появление Леры меня удручает. В своем коротеньком платье она как бы невзначай опускается на подлокотник дивана, на котором я сижу.
Эта девушка оказалась менее понятливой, чем все мои предыдущие короткие недельные увлечения.
Причем я с самого начала ее активного со мной флирта огласил возможный формат нашего взаимодействия.
Ничего не значащий секс, который, как она уверяла, ее полностью устраивал и не пугал.
Мы встречались, хорошо проводили ночь и расставались без взаимных ожиданий.
Этот формат я практиковал уже не первый год. Девочки сами лезли в штаны и моя холодность их не отталкивала. В глазах почти каждой я читал одну и ту же цель — маниакальную идею влюбить меня в себя за неделю.
Только они каким-то образом умудрялись за короткий срок убить во мне всякий интерес и желание, готовые даже на более раскованные вещи, чем я желал.
С Лерой мы неплохо развлекались во время прошлогодней сессии. И вроде я ясно дал понять, что на этом все.
Летом она как-то раз писала. Тогда с Эммой все было закончено, и я откликнулся на ее приглашение выгулять своего младшего.
Но к чему сейчас частые показательные объятия и поцелуи при встречах, не понимаю.
На прошлой неделе резче чем хотелось бы сказал, чтобы она ко мне не лезла и перестала изображать перед моими друзьями роль моей девушки. Ушла обиженной, но вроде смысл слов до нее, наконец-то, дошел.
Или я ошибся?
— Привет, сладкий. — женская рука игриво проходится по моему плечу.
Сжимаю зубы. Точно ошибся. Задаюсь вопросом, как глубоко должно быть закопано ее самоуважение? И сама ли она втаптывала его в землю или ей все же кто-то помогал?
Ловлю взгляд Ника напротив и злюсь еще больше.
Он метко выдает: «А я предупреждал».
Этот сканер человеческих личностей остановил меня у выхода в клуб, когда я первый раз собирался неплохо провести время вместе с Лерой.
«Вот с этой я бы вообще ничего не советовал. — уверенно сказал в тот день мой друг, — У нее взгляд попахивает сталкеризмом с примесью шизо-маньячества. Лучше замути с той второй блондинкой.»
Но я его тогда не послушал, как и однажды до этого.
Убираю женскую руку, которая опустилась к моим пальцам и зачем-то их поглаживает.
— Мы вроде все с тобой обсудили. — негромко говорю я.
В ответ она недовольно поджимает губы, транслируя полное понимание того, о чем идет речь.
— Ты всегда целуешь меня со страстью, — шепчет неугомонная и наклоняется уже для объятия.
— Тебе кажется. — отодвигаюсь и снова утыкаюсь в телефон.
