было неподходящее время. Неужели советник не видел? Через его союз с Даэром Империя обрела бы настоящую мощь. Нужный момент приблизился бы быстрее. Но необходимости в единстве не видел никто. Ни Совет, ни Аэмис, ни даже сам Даэр.
— Тогда почему мы до сих пор разговариваем?
— Потому что ты боишься напасть первым, мальчик. Ещё я смотрю на тебя, ощущаю ярость, разочарование, согласие и вижу себя тридцать лет назад. Различие в том, что у меня не было шанса избежать ошибки. У тебя — есть, — Аэмис примирительно вытянул ладонь, закованную в дюрасталевую рукавицу. — Ты присоединишься ко мне. Получишь титул лорда и возможность возвыситься, если докажешь свою полезность в грядущей войне. Так, или же я раздавлю тебя, как крошечное насекомое, вставшее у меня на пути.
— Многовато усилий для ученика, — скептически произнёс Харсин, но зерно сомнений было посеяно.
Повелитель разглядел это.
— Я тоже могу быть прагматичным, — объяснился он. — И жажду увидеть лицо Даэра, когда даже ты его покинешь, ибо ненавижу эту проклятую чистокровку всей своей сутью. Давай. Поступи как ситх, а не жалкий лакей.
Харсин чувствовал в его словах правду и нерушимое обещание. Казалось, Аэмис вообще не умел лгать. Лишь предательство отделяло Харсина от той власти, от той ступени, к которой он страстно стремился с самого первого дня обучения. Он солгал бы себе, сказав, что не воспринял предложение серьёзно. Солгал бы, сказав, что не готов его принять. Но одна вещь заставила Харсина рассмеяться.
Ему опять предлагали стать трофеем.
И Харсин атаковал. До боли сильно сжал рукоять, ускоряясь и выполняя сложную связку формы Джуйо. Аэмис среагировал быстрее, чем он предполагал, отклонил каждый манёвр почти механическими движениями. Находясь под градом атак, лорд без интереса ступал по кругу и снисходительно наблюдал, как ученик пытается найти брешь в обороне. Ответом послужили несколько медленных, но невероятно сильных ударов, которые Харсин тем не менее выдержал. По лицу советника пробежала тень удивления. Вероятно, рассчитывал, что покончит с ним быстро. Заминка распалила гнев.
— Болван, — Аэмис исторг с пальцев жгучую молнию. — Узколобый, наивный болван, выбросивший собственную жизнь ради чужих идеалов!
— Слышал и похуже от мастера, — Харсин увернулся от неё, но второй разряд пронзил руку, оплавив наплечник. Боль показалась невыносимой, но не настолько, чтобы отпустить меч.
Он держался стойко и старался не думать о могуществе Аэмиса и сказанных им словах. О том, что каждая его атака была пропитана колоссальной мощью Тёмной стороны, о невероятной одарённости, из которой годы выковали неуязвимую, разрушительную силу. Харсин зацепился за то, что у него не было ни права, ни возможности отступить, и сделал это фокусом своих мыслей. Только так он мог не обращать внимания на правду.
Правда была в том, что он — ученик, выступивший против Тёмного лорда ситхов. Обученного одним из лучших фехтовальщиков Империи. Выигравшего десятки битв и победившего сотни врагов. Неудивительно, что расстановка сил становилась заметна, несмотря на приложенные усилия.
— Откладываешь неизбежное, — шаги Аэмиса были тяжёлыми, будто повелитель весил полтонны, но Харсину всё равно приходилось двигаться вдвое быстрее, чтобы уклоняться от атак. Свои почти не могли достигнуть цели. — Ты знаешь, что не можешь убить меня. Твой учитель поддавался тебе в поединках. Твои враги были слабы. Ты никогда не видел истинной мощи Тёмной стороны.
Видел. Коротко слово вдруг стало центром сознания, центром вселенной. Стёрло собой всё остальное. Время остановилось, и разум заполнили воспоминания о часах медитации и тьме, проникающей в самое сердце. Картина сложилась, словно хитроумная головоломка, последние куски которой наконец-то встали на место.
Так, словно настоящего выбора никогда и не было. Словно Сила всё давно решила, распланировала, и ему оставалось только пройти по заданному ею курсу и не оступиться.
Мощь Тёмной стороны безбрежна, но у всего есть цена.
Он не совсем понял, что произошло. Инстинктивно позволил шёпоту в голове стать громче и не увидел грани, когда шёпот превратился в оглушительный рёв, как злость, боль и гнев сплелись в нечто огромное, тёмное и яростное, что захватило тело и мысли, и в одно мгновение лишило контроля. Словно теперь он сам был голосом в собственной голове, а Тёмная Сила — вырвалась наружу, движимая желанием уничтожать.
Алый клинок слепил глаза, сверкая перед ними вспышками; удары выглядели беспорядочными, но Сила направляла их, Сила хотела смерти. Харсин не чувствовал боли, хоть, наверное, и пропускал меч и молнии Аэмиса, но зато ярко ощущал, как тьма пожирает дух и тело, точно скверна. Его воли не хватало, чтобы удержать её, удержать себя от распада.
Огромная фигура Тёмного советника упала на колено, но рука Харсина продолжала неистово обрушивать на неё клинок, рассыпая искры по обожженным пластинам. В размытых огненно-кровавых всполохах мелькнул остекленевший глаз Дарта Аэмиса. В нём застыло испытанное лордом замешательство. Повергло в него поражение или чудовищное в своей силе проявление Тёмной Ярости, которому он стал свидетелем, — советник уже бы не ответил.
А потом Харсин без остатка растворился в той тьме, словно его никогда не существовало.
***
— Всего три ребра, милый, — Гила тихо смеётся, вводя иглу под кожу. — Пожалел сегодня?
— Мастер никогда не жалеет меня, — он плотно сжимает зубы, когда металл касается кости. Сыворотка невыносимо жжет, будто по груди разливается лужица яда. — Лучше научился маневрировать.
Гила качает головой с утомлённым вздохом. Она многого не понимает, но никогда не осуждает их путь и традиции. Она принимает жестокость ситхов как данность. Такая уж у неё натура. Но Гила делает всё, чтобы уравновесить её: ворчит, перебирая чуть отросшие волосы, пока дроид готовит препарат. Успокаивающе целует в висок, словно ребёнка, прежде чем приступить к инъекции. Она делает для него больше, чем думает, но он никогда не сможет подобрать правильных слов, чтобы выразить это.
— Точно не нужен анестетик? — Гила ласково поглаживает его по груди, пока вводится остеовосстановитель. — А то могу обколоть так, что до утра пальцев чувствовать не будешь.
— Нет, — он улыбается больше мыслям, чем её заботе. — Боль — тоже своего рода дар. Мотивация.
Сознание отчаянно сопротивлялось тому, чтобы возвращаться из полусна-полувоспоминания, но Харсин силой заставил себя открыть глаза. Тело будто развалилось на тысячи осколков, и боль впивающимися в плоть нитями удерживала их вместе. Всё, что он испытывал раньше, было её жалкими тенями. Но потом чужеродный прилив теплоты вызвал онемение, и ощущения отступили, сменившись другими. Лёгкая вибрация говорила о нахождении на корабле, по потолку бежали ярко-белые линии подсветки медотсека. Харсин с удовольствием продолжил бы бесцельно созерцать их ещё час или два, но кто-то знакомый
