и я машинально молча показываю ему рукой: смахни крошку. Он отзеркаливает жест, крошки на коже больше нет, но я заливаюсь румянцем и вдруг смущаюсь почти до слез. Господи, что это происходит?
Внезапно мобильный в моем кармане громко звонит.
— Простите, пожалуйста, — говорю я Василию. — Сергей Анатольевич?
Голос сына немецкоязычной старушки звучит напряженно:
— Маша, здравствуйте! У нас проблема! Нужна ваша помощь!
— Да, конечно, — слегка теряюсь я. — Какая помощь?
— Мама заговаривается. Она сегодня с утра неважно себя чувствует, и перешла на немецкий. Она очень возбуждена, а мы ничего не можем понять… Переведите, пожалуйста, что она говорит!
— Давайте попробуем, — говорю я, и снова извинившись перед Василией взглядом, отворачиваюсь к окну.
— Сейчас я передам трубку!
Я слышу какую-то возню, тихий спор, вскрик по-немецки: “Lasst mich in Ruhe!” (Оставьте меня в покое!), но через минуту трубку наполняет тревожное дыхание, и я догадываюсь, что старушка меня слушает.
— Hallo, Аглая Константиновна, das ist Mascha. Wie geht es dir? (Здравствуйте, это Маша, как вы поживаете?)
— Maschenka! Liebes Kind! Ich freue mich sehr, von Ihnen zu hören! (Машенька! Дорогое дитя! Как я рада вас слышать!) — говорит она возбужденно.
— Und ich bin sehr glücklich. Bitte sagen Sie mir, was mit Ihnen los ist? Brauchen Sie gerade etwas? (И я очень рада. Расскажите, пожалуйста, что у вас происходит? Вам сейчас что-нибудь нужно?) — я стараюсь говорить самым мягким, ласковым голосом. Бросаю взгляд в сторону Василия и вижу, что он смотрит на меня, не отрываясь, чуть ли не открыв рот. Как невовремя этот звонок!
Следующие три минуты Аглая Константиновна пулеметной очередью выстреливает в меня историей про старый фотоальбом, в который была вложена полоска кружева от ее куклы: “Das war meine Lieblingspuppe, ihr Name war Lizhen, sie hatte so ein wundervolles Kleid. Und jetzt habe ich nur noch einen Streifen Spitze übrig, und heute Morgen stellte sich heraus, dass er verloren gegangen war!”
Мне ужасно неудобно перед Василием. Невежливо так прерывать разговор — хотя сам он, похоже, чувствует себя совершенно комфортно. Даже в телефон не уткнулся, просто смотрит на меня, как зритель в театре.
Я уговариваю Аглаю Константиновну передать трубку сыну и объясняю:
— У вашей мамы была любимая кукла, Лизхен. От нее осталась только полоска кружева с платья. Аглая Константиновна хранила это кружево от кукольного платья в фотоальбоме. А сегодня утром обнаружилось, что оно пропало.
— Что? — Сергей Анатольевич, судя по голосу, готов упасть в обморок. — Кукла? Кружево? Вы это серьезно? Это из-за этого она уже час не может успокоиться?!
— Это не я говорю, это ваша мама так объяснила, — напоминаю ему я. — Поищите, куда могла подеваться полоска кружева. И Аглая Константиновна сразу успокоится.
Попрощавшись с необычным заказчиком, я поворачиваюсь к Василию:
— Извините, пожалуйста, — и глотаю остатки остывшего капучино.
— Ничего-ничего, — говорит он спокойно. — Вы работаете переводчиком в кукольном театре?
— Можно и так сказать, — хмыкаю я. — Хотя сейчас было больше похоже на детский сад… Это подработка. Я перевожу пожилую женщину, которая иногда в стрессе забывает русский язык.
— Ого! Даже не представлял, что так бывает, — присвистывает Василий. — И что у нее случилось?
— Потеряла ценную полоску старого кружева. Расстроилась… А семья не может понять, что ей нужно.
Василий немного думает, потом хочет что-то сказать, но тут звонит его мобильный, и он, бросив взгляд на экран, виновато пожимает плечами:
— Нужно ответить!.. Да! Да, я уже иду, — отзывается он и встает. — Это Марина Алексеевна. К сожалению, они уже закончили и ждут меня в преподавательской…
— Конечно! — я вдруг снова смущаюсь, словно звонок замдекана напомнил мне о пропасти, разделяющей меня и Василий. — Спасибо вам огромное! За кофе…
— За кофе? — весело переспрашивает он.
— И за круассан. Он был очень вкусный, — бормочу я, проклиная свою способность заливаться краской, как помидор.
— На здоровье, Маша! — улыбается он. И негромко добавляет:
— Я сохранил ваш номер. Я вам напишу.
Я остаюсь за столиком одна. Смотрю на белую чашку, которой касались его руки и губы. На золотистые крошки от тарталетки на блюдце. И внутри меня вздымается сладкая волна.
Очаровательная девочка. Сегодня в ней словно свет изнутри включили — сияла вся, словно искорки в стороны летели. И голос. Сейчас, когда она говорила по-немецки, я вдруг понял, что голос Маши Свиридовой идеален для моего переводчика. Певучий и обволакивающий, вместе с тем очень четко произносящий слова — таким и должен быть голос этого гаджета. Голос, который вызывает привыкание. Голос, который мне просто необходим.
20
— Маш, а мне сорока на хвосте принесла, что ты в буфете пила кофе с Дикаревым, — говорит Галка.
— Угу, — откликаюсь я, стараясь не отрываться от очередного перевода.
— Маш! Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Я пила кофе с Дикаревым в буфете на восьмом этаже. Еще я ела миндальный круассан.
— Он тебя пригласил?! — в Галином голосе звенит напряжение, и я невольно смеюсь.
— Да, Галюнь! Пригласил, представь!
— А чего так тупо, в буфет? — и что-то внутри меня обрывается.
— Не знаю… я не знаю, почему в буфет…
— А я знаю! — вдруг воклицает Галка. — У него просто не было времени, он ведь был на работе все-таки! И хотя времени было совсем мало, он все-таки пригласил тебя на кофе! И вас видела кучу народу!
— Ого! Думаешь, это ничего?
— По-моему, это очень круто, — отзывается Галка, растирая в ладонях флакончик с лаком для ногтей. Она опять делает маникюр.
— Но у нас ведь конкурс идет! Вдруг решат, что он мне будет подсуживать?
— Ой, Маш, да какая разница! Когда ты победишь, все равно будут говорить всякое! И что ты с ним закрутила, чтобы получить работу…
— Что, серьезно?
— Серьезно! Так всегда бывает. Ты что, маленькая?.. Так что ваши посиделки в буфете ничего не меняют. Просто тебе начнут перемывать тебе кости чуть пораньше.
