— Пойдите обязательно в американское консульство, месье, и урегулируйте проблему с вашим документом, — сказал ему самый старший жандарм на прощание.
— Суки. Иммигрэйшан сервис! — ругался писатель, разыскивая в толпе встречающих Наташку.
Наташка ожидала его, конечно, не там, где ждут прилетающих все нормальные люди. Он безуспешно поискал ее в толпе ожидающих и, не найдя, решил, что она не приехала его встречать. Злой, он ступил на эскалатор, стремящий народ вниз, в зал ожидания. У подножия эскалатора стояла Наташка и курила. В белых брюках, белой куртке, в черных очках в апельсинового цвета оправе. С опухшей, он сразу заметил, физиономией.
— Здравствуй, Наталья!
— Здравствуй, Лимонов! — она не посмотрела ему в глаза и стеснительно отвернулась, когда он ее поцеловал.
— Опухла, — констатировал он. — Пила?
— Немного, — она глухо прокашлялась.
Он вдруг заметил, что вокруг ее правой щиколотки обвивается бинт.
— Это что такое?
— Машиной ударило.
— Пьяная была?
— Ничего не пьяная, Лимонов, — недовольно загудела она, откашливаясь. — Тебе все чудится, что я пьяная. По нашей улице этот мудак ехал. Я переходила на другую сторону. Была совершенно трезвая…
Выйдя из здания аэропорта, они сели в такси.
— Бляди американцы выдали мне фальшивый документ, Наташа! Вот полюбуйся! — Он достал из пиджака произведение искусства Иммигрэйшан сервиса и показал ей. — Лидеры свободного мира, еби их мать! А какие чувствительные! Слова грубого о дяде Сэме не скажи… Суки!.. Ну как ты тут без меня жила?
— Да… никак. Скучно было. Кабаре уже десять дней как закрыто. Последние дни посетителей вообще ни хуя не было. Город пустой. Ходила к Нинке загорать. Читала…
— Конечно, русские книги?
— Ну и русские, и что такого… Немало есть интересных русских книг. Английские тоже читала. «Магус» прочла Джона Фовлса. И твоего на английском маркиза де Сада прочла.
— Хорошенькое чтиво для одинокой девушки летом, — улыбнулся он. — Восемьсот страниц де Сада. «Жюстин» в особенности.
Он примял ее руку к сиденью такси. Затем переместил ее себе на ногу. Помял ласково. Наташка несмело ответила, пошевелив рукой.
— Ебалась? — спросил он насмешливо.
— Сам ты ебался… — ответила она осторожно.
Честная Наташка не распространяла свою честность так далеко, чтобы весело ответить: «Конечно! И много раз! Поебалась с десятью мужчинами за месяц…» Упрямая, и под пытками она не выдаст своих приключений. Писатель, переспавший в Нью-Йорке с телами нескольких женщин, подумал, что если Наташка спала здесь в Париже с самцами или, что еще хуже, с одним постоянным самцом, то она стерва. «Если я ебусь с чужими, я не вкладываю в это занятие душу, для меня это всегда легкий опереточный эпизод, а если она с ее характером ебется, — это уже Вагнер, трагедия, боги и гиганты, мифология…» Тут же в такси писатель мысленно высмеял себя за свое удобное мужское сознание: «Я ебусь — хорошо и можно. Она ебется — плохо и нельзя». Высмеяв себя, он решил оставить тему измен и ебли.
— Ну как книга? — спросила она.
— Как обычно в этом ебаном бизнесе вместо четвертого июля книга появилась в магазинах на десять дней позже, а официальную дату публикации отложили и вовсе на конец июля.
— Ой, какой ужас! По телефону ты мне этого не сказал, Лимонов!
— Не хотел тебя расстраивать.
— Что же ты там делал тогда? Почему не ехал раньше к соломенной вдове Наташе?! — вдруг взвизгнула она, подражая неизвестным писателю бабьим русским не то плачам, не то песням.
— Что? Какой вдове?
— Соломенной вдовой называют женщину, у которой муж жив, но уехал, пропал и много лет не появляется, — поучительно объяснила Наташка.
— Ага. Понятно. Знания, почерпнутые из библиотеки Тургенева.
На рю дез'Экуфф, выпив вина и выкурив пару сигарет с гашишем, они пошли в постель и сделали любовь, стесняясь друг друга. Отвыкли. Наташка показалась писателю большой и очень женской. Щель ее показалась ему подозрительно сочной и даже жирной. Звуки, издаваемые Наташкой в процессе любви, показались ему подозрительно глубокими и похотливыми.
«Ебалась-таки без меня!»— решил он.
После секса, лежа с ней рядом (она курила), он схватил ее рукой за холку и потряс:
— Ебалась, блядь такая!
— Ты что, Лимончиков, больно, отпусти! Я не ебалась! Не ебалась!
Однако, когда они опять сделали любовь, Наташкино тело опять показалось ему более опытным, чем до отъезда. И нагло-бабьим, выпячивающимся навстречу его хую.
После нескольких часов постельных столкновений они захотели есть. Вставая, он обнаружил, что бинт на Наташкиной щиколотке кровоточит.
— Наверное, мы задели и содрали корку? — предположила она виновато.
— Давно произошло твое столкновение с автомобилем?
— Дней десять уже.
— И до сих пор не заживает? Кровоточит… Дай я погляжу?
— Ну, Лимонов, нечего рассматривать мои раны. Я стесняюсь…
Когда он попытался развязать бинт, Наташка отдернула ногу.
— Ебаться со мной ты не стесняешься, а показать рану стесняешься. Может быть, нужно пойти к врачу.
— Ой, какой ты заботливый на хуй! — неожиданно разозлилась она. — Лучше бы раньше вернулся, чем валяться там у бассейнов в Коннектикуте… Оставил женщину одну на месяц, а теперь проявляет заботу о ее царапинах и спрашивает ее, не ебалась ли она! Если сейчас не ебалась, то в следующий раз обязательно буду! — Она встала и зло прошагала в ванную.
— Эй, какая тебя муха укусила, а? Я поинтересовался состоянием твоей ноги. Странно, когда царапина за десять дней не зажила и обильно кровоточит… А упрек в оставлении женщины на месяц глуп. Ты же не коза и не корова…
— Да, я не коза и не корова. Я уж как-нибудь сама. Не волнуйся… — пробурчала она из ванной. — Садись лучше писать новую книгу.
Проведя в постели несколько суток, они поехали в Нормандию на ферму к Генриху. Кабаре закрылось на весь август месяц. И Наташка хотела иметь каникулы Женщины, заметил писатель, вообще очень чувствительно относятся к своим каникулам и отпускам, более внимательно, чем мужчины. Наташка с таким жаром говорила о своем желании отдохнуть и уехать из Парижа, как будто и Париж ненавидела, и умрет, если не «отдохнет». Можно было подумать, что с января до августа она вкатывала на гору камни, а не пела в кабаре. Писатель, не понимающий даже этой категории — «отдых» (для него отдыхом всегда был только сон, и тем более не понимающий, почему нужно куда-то ехать, отдыхать), умирающий от желания приступить к новой книге, все-таки без жалоб поехал в Нормандию.
Он рубил каменные пни, с удовольствием топил камины, готовил вместе с Генрихом пищу, ходил гулять в лес. Дважды они сходили в лес с Наташкой и сделали любовь на открытой солнцу поляне. Наташка лежала под писателем и глядела в глубину ярко-синего неба, и время от времени проваливалась туда. Когда ее кусало за голые ляжки или попку насекомое, она подпрыгивала, и писатель на ней тоже подпрыгивал, и они смеялись. Писатель любил и смешной секс, и, может быть, больше любил смешной, чем трагический. Наташка же, как ему удалось выяснить, всегда решительно предпочитала секс глубоко серьезный и трагический.
— Скажи мне что-нибудь ласковое, Лимонов? — просила она иной раз, подходя к сидящему на бревне со стаканом вина писателю или же к писателю, читающему книгу.
— Тигреночек ты мой!.. — говорил писатель и поощрительно похлопывал Наташку по красивой теплой шее.
— Ну не так, Лимонов. Тигреночек — это детское. Скажи мне что-нибудь серьезное, мужское, а?
— Так… Значит, то, что я тебе говорю, ты не любишь… Подавай тебе мужское. Жгучего брюнета тебе нужно, Наташка. Что ты мучаешься со мной. Давай найдем тебе жгучего брюнета? — Генрих! — кричал писатель, увидев выходящего из мастерской приятеля. — У вас есть знакомые жгучие серьезные брюнеты? Мрачные личности, могущие испепелить женщину взглядом?
— Можно найти! — радостно отзывался обрадованный возможности отвлечься от производства картин Генрих. — Кому нужен жгучий брюнет? Вам, Наташа?
— Фу, противный Лимонов! — Осмеянная в своем романтизме циниками, Наташка уходила в каменный дом в домашнем платье из газеты, просвечивающая сквозь платье, как голая.
Шутки остаются шутками, но иногда писатель думает, что если Наташка от него уйдет, то уйдет к жгучему брюнету, который будет масляно шептать ей на ушко что-нибудь вроде: «Козочка ты моя, сисястая!» И Наташка будет довольно блеять. Вместо тигра ее назвали козочкой. Она не понимает того, что она настоящий большой боевой фимэйл-тигр.
Именно тогда умерла афганская борзая, и через несколько дней они вернулись в Париж. Наташка по-прежнему с бинтом на щиколотке.
— Почему ты не снимешь бинт? Сними, пусть рана дышит. Покажи, что там происходит? — уговаривал ее писатель, когда они вернулись на рю дез' Экуфф.
