после вечернего намаза им устроили встречу. Кара-хан, не раскрывая всех карт, посетовал на падение нравов, разрушение вековых обычаев и устоев шариата, что грозит, мол, чистоте самой веры суннитов, единственно справедливой. Мулла, остро поглядывая на собеседника умными глазами, вздохнул:
— На все воля аллаха, господин. Жизнь подобна реке. В половодье она бурлит, разливается, затопляя берега и грозя бедствиями, но потом входит в свое русло, оставляя на берегах плодородный ил. На все воля аллаха.
— Когда у лучших людей отнимают имущество и законные права, — сказал Кара-хан с раздражением, — то не воля аллаха, то произвол черни, подстрекаемой безбожниками.
— Я понимаю тебя, господин, — снова вздохнул мулла. — Но мир наш еще далек от совершенства. И часто бывает так: когда становится лучше одному, то хуже другому.
— Тебе не кажется, имам, что нынешние события грозят коммунистической анархией, установлением власти безбожников, которые уничтожат законы, данные нам пророком, а мечети превратят в пивные для черни?
— Разве ты уже знаешь такие примеры? Нет, господин, люди никогда не обойдутся без бога.
— Без твоего — обойдутся.
— Разве он только мой, а твоим не является? — Мулла хитро сощурился.
— Будь это так, я не тревожился бы, что учению пророка угрожают кафиры и безбожники. Если мы будем сидеть сложа руки, дождемся, что в мечетях повесят портреты Маркса и Ленина, как в России, а тебя заставят проповедовать их книги.
Мулла едва заметно улыбнулся:
— Прости, господин, но твоя... твои слова годятся для темных жителей гор, меня они не пугают. Я бывал в России. Там нет в мечетях портретов Ленина и Маркса, а муллы проповедуют коран, попы — евангелие. Скажу тебе откровенно: апрельские события, как я заметил, не поколебали веры истинных мусульман, они даже уверили многих афганцев, что волей аллаха мир становится более справедливым.
— О какой справедливости ты говоришь? — Кара-хана затрясло.
— Разве не справедливо, чтобы земля и фабрики принадлежали тем, кто на них работает, чтобы каждый мусульманин возносил хвалы аллаху за то, что дети его сыты и здоровы, чтобы каждый мог с малолетства сам читать коран, просвещая душу поучениями великого пророка, в чьи уста всевышний вложил свои заветы, чтобы человек шел к мечети не с протянутой рукой просящего, но сам нес дары служителям веры? Разве не заветам неба следует новая власть, желая уравнять людей в правах и обязанностях? Перед аллахом все верующие равны.
— Я не пойму тебя, имам, — едва сдержав злобу, усмехнулся Кара-хан. — Если ты надеешься, что нищеброды и лодыри, захватив имущество хозяев, в один день разбогатеют и осыплют тебя золотом, ты сильно заблуждаешься. Разве плохо жилось вам в прежние времена? Разве мы не делили с вами власть в общине и племени? Вы потеряете власть вместе с нами и потеряете верующих. Не радуйся школам. На протяжении веков ислам раздирается противоречиями. Даже в ортодоксально чистом учении суннитов идет борьба между четырьмя школами. А сколько разных течений наплодили собаки шииты! И это когда заветы аллаха и суры пророка его Магомета толковали имамы! Если же каждый оборванец начнет толковать коран, настанет полное разрушение веры. Полное — ибо голодранцы все подвергают сомнению, они способны только разрушать!
— Я понимаю тебя, Кара-хан, — повторил мулла спокойно. — Ты озабочен потерей феодальных привилегий, тебе кажется, что с утратой их мир должен рухнуть. Мне так не кажется. Когда один имеет привилегии, которых не имеют другие, общество оскорблено. И жизнь нуждается в переменах, иначе она загнивает. А если пролетарии способны лишь на разрушение, скажи мне: что же такое нынешняя Россия?
Выдержка изменила Кара-хану, он заорал:
— Ты не имам, ты — коммунист! Тебя купил Тараки, и теперь ты служишь не аллаху, а красному дьяволу!
— Я встречался с Тараки, — тем же ровным голосом отвечал мулла. — Он принял меня как равного. Он советовался со мной и другими имамами, как быстрее улучшить положение простых афганцев, ломая старое, действовать мудро, осторожно и твердо, не вызвав братоубийственной войны в стране. Я верю в честность правительства, я буду помогать ему в меру сил. И тебе я советую не воевать с новой властью. Ты влиятельный и сильный человек, ты угодишь аллаху, если поможешь своему народу добиться лучшей жизни. И на земле твои труды зачтутся. В Монголии был могущественный князь Максаржав, он командовал армией правительства. Но он понимал страдания своего народа и в дни революции привел армию на помощь восставшим. Монголы назвали его народным героем, он остался в истории рядом с их вождем Сухэ-Батором. Нельзя идти против течения жизни, Кара-хан, иначе тебя постигнут большие разочарования и беды. Почаще вспоминай слова великого Хафиза: «Чтоб ты слабости нее ведал и жестокости не знал — избегай заветов дряблых, слов, подсказанных враждой». Теперь ступай и подумай, мне пора закрывать мечеть.
Уходя, Кара-хан поклялся, что этот «красный мулла» получит пулю из его «магнума».
Муллу спас неожиданный арест. В Кабуле началось непонятное. По радио и в газетах объявили о внезапной смерти Тараки, правительство возглавил Амин. По стране покатилась волна террора — по малейшему подозрению или навету хватали всех подряд. Из Пешавара последовал приказ: затаиться, копить силы и быть готовым к мятежу.
Кара-хан с изумлением видел, что вместе с врагами Апреля в тюрьмы попадали наиболее активные и влиятельные его сторонники — руководители организаций Народно-демократической партии, армейские и жандармские офицеры, муллы, поддерживающие Тараки. Амин стремительно сосредоточивал власть в одних руках, уже начали поговаривать об афганском Пол Поте, который установит в стране железную диктатуру.
Со злорадством следя за происходящим, улавливая повсюду недоумение и раздражение, подавляемые страхом, Кара-хан должен был признаться себе, что в душе восхищается Амином. Настойчиво преследовала мысль: поехать в Кабул, пробиться к диктатору, предложить свои услуги. Амину, без сомнения, нужны преданные, сильные люди не только в армии и в столице. Кара-хан, раскрыв свою организацию, покажет и силу, и преданность. Но кто знает все мысли Амина?
Кара-хан еще колебался, когда Амина сбросили. Революционный Совет во главе с Бабраком Кармалем совершил неслыханный акт: в один день все политические заключенные в стране получили свободу и полную амнистию. Новое правительство сразу приобрело миллионы сторонников, идеи Апреля становились реальностью во всей политической жизни страны. Взбесились обскуранты — ведь Амин дискредитировал демократию. Взбесились и испугались: если революционные власти отказываются от преследования своих политических противников, значит, и они, носители «истинной» веры, не смеют преследовать иноверцев и даже
