С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною кожей, тиснённой золотыми цветами.
Да, позолота вся сотрётся.Свиная ж кожа остаётся! —
говорили стены.
В той же комнате стояли разукрашенные резьбой кресла с высокими спинками и подлокотниками.
– Садись! Садись! – приглашали они, а потом жалобно скрипели: – Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф! Ревматизм в спине! Ох!
Затем мальчик вошёл в комнату с большим выступом на улицу. Тут сидел сам старичок хозяин.
– Спасибо за оловянного солдатика, дружок! – сказал он мальчику. – И спасибо, что сам пришёл.
«Так, так», или скорее «крак, крак», – закряхтела и заскрипела мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они только мешали друг другу смотреть на мальчика.
На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым, весёлым лицом, но причёсанной и одетой по старинной моде: волосы её были напудрены, а пышное платье топорщилось. Она не сказала ни «так», ни «крак», но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил старика:
– Где вы её достали?
– В лавке старьёвщика, – отвечал тот. – Там много таких портретов; никто не знает о них и не интересуется ими. Все эти люди давным-давно умерли и похоронены. Вот уж лет пятьдесят как этой дамы нет на свете, но я знавал её в старину.
Под портретом висел за стеклом букетик засушенных цветов; им, верно, тоже было лет под пятьдесят – такие они были ветхие! Маятник больших старинных часов качался взад и вперёд, стрелка двигалась, и всё в комнате старело, само того не замечая.
– У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! – сказал мальчик.
– О! Меня посещают мысли о прошлом и всё то, что с ними связано. А теперь вот и ты навестил меня. Нет, мне очень хорошо!
И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, горожане с развевающимися знамёнами. У портных на знамёнах красовались ножницы, поддерживаемые двумя львами, у сапожников не сапоги, а орёл о двух головах: ведь сапожники всегда шьют парную обувь. Да, это была замечательная книга с картинками!
Старый господин пошёл в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. В старом доме, право, было прелесть как хорошо!
– А у меня просто нет сил оставаться здесь! – сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке. – Как-то пусто и печально. Нет, кто привык к семейной жизни, тому здесь плохо. Сил моих больше нет! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше! Не то что у тебя! Как весело разговаривали твои отец и мать, а вы, дети, поднимали такую милую возню. Старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на него кто-нибудь ласково? Бывает у него ёлка? Получает он подарки? Ничего! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдержу такого житья!
– Ну-ну, полно! – сказал мальчик. – По-моему, здесь чудесно; его навещают мысли о прошлом, воспоминания.
– Что-то не видал их, да они мне и незнакомы, – отвечал оловянный солдатик. – Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!
– А надо! – сказал мальчик.
В эту минуту в комнату с весёлою улыбкой вошёл старичок и принес чудеснейшее варенье, яблоки и орехи. Мальчик перестал думать об оловянном солдатике.
Весёлый и довольный, вернулся он домой. Дни шли за днями; и старик из старого дома, и мальчик по-прежнему кивали друг другу в окно. И вот мальчик снова отправился туда в гости.
Резные трубачи опять затрубили: «Тра-та-та-та! Мальчик пришёл! Тра-та-та-та!» Рыцари на портретах бряцали доспехами, дамы шуршали шёлковыми платьями, свиная кожа говорила, а старые кресла скрипели и кряхтели от ревматизма в спине: «Ох!» Словом, всё было как и в первый раз – в старом доме часы и дни были один как другой.
– Нет, я не выдержу! – сказал оловянный солдатик. – Я уж плакал оловом. Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят мне руку или ногу – всё-таки хоть перемена будет. Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за мысли о прошлом и воспоминания. Меня они тоже навестили; и поверь – им не обрадуешься, если они начнут навещать тебя часто. Под конец я готов был спрыгнуть с сундука… Я видел тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо мною как живые!.. Это было утром в воскресенье… Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьёзные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом. Отец и мать были тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла незваная двухгодовалая сестрёнка ваша Мария. А ей стоит только услыхать музыку или пение – всё равно какое, – сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт – вы пели так протяжно… Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я и не удержался, засмеялся про себя – да и слетел со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка, она и теперь ещё не прошла – и поделом!.. Всё, что я когда-нибудь пережил, возникает теперь внутри меня: это и есть мысли о прошлом и воспоминания. А вы и теперь ещё поёте по воскресеньям? Расскажи мне что-нибудь про малютку Марию! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот счастливец!.. Нет-нет, я не выдержу!..
– Ты подарен, – сказал мальчик, – и должен оставаться тут. Разве ты не понимаешь этого?
Старый господин явился с ящиком, в котором было много разных диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт – больших, расписанных золотом, каких теперь уж не увидишь! Старичок открыл для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке которых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом песенку.
– Эту песенку певала когда-то она, – сказал он, кивая на портрет, купленный у старьёвщика, и глаза его заблестели.
– Я хочу на войну! Хочу на войну! – завопил вдруг оловянный солдатик и бросился с сундука на пол.
Куда же он девался? Искал его и сам старичок, искал и мальчик – нет солдатика!
– Ну, я найду его после, – сказал старичок, но так и не нашёл: пол весь был в щелях; солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.
Вечером мальчик вернулся домой. Время шло: наступила зима, окна замёрзли, и мальчику приходилось дышать на них, чтобы оттаяло хоть маленькое отверстие, в которое бы можно было взглянуть на улицу. Снег запорошил все завитушки и надписи на старом доме и засыпал лестницу – дом стоял словно нежилой.
Да так оно и было: старый хозяин его умер.
Вечером к старому дому подъехала колесница, на неё поставили гроб и повезли старичка за город в фамильный склеп. Никто не шёл за гробом – все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.
Несколько дней спустя в старом доме был назначен аукцион. Мальчик видел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда, другое туда; портрет дамы, купленный в лавке старьёвщика, вернулся к нему, да так и остался: никто ведь не знал этой дамы и никому не нужен был её портрет.
Весною начали ломать старый дом – «эту жалкую рухлядь», как говорили люди, – и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из свиной кожи, висевшей клочьями; зелень на террасе разрослась ещё пышнее и густо обвивала упавшие балки. Наконец, место очистили совсем.
– Вот и отлично! – сказали соседние дома. Вместо старого дома на улице появился новый, с большими окнами и белыми ровными стенами. Перед ним, то есть, собственно, на том самом месте, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома; садик был обнесён высокой железной решёткой с железной калиткой. Всё это выглядело так нарядно, что прохожие останавливались и глядели сквозь решётку. Виноградные лозы были усеяны десятками воробьёв, которые чирикали наперебой, – но не о старом доме, они ведь не могли его помнить. С тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиной. Из него вышел дельный человек, на радость его родителям. Он только что женился и переехал со своею молодою женой как раз в этот новый дом с садом. Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала на клумбу какой-то приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина вскрикнула:
– Ай! Что это?
Она укололась – из мягкой, рыхлой земли торчало что-то острое. Это был – да, подумайте только! – оловянный солдатик, тот самый, что пропал у старика, смешался с мусором, когда разрушили дом, и много-много лет пролежал в земле.
Молодая женщина обтёрла солдатика сначала зелёным листком, а затем своим тонким носовым платочком. Как чудесно запахло от него духами! Оловянный солдатик словно очнулся от обморока.
– Дай-ка мне посмотреть! – сказал молодой человек, засмеялся и покачал головой. – Ну, это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне одну историю из моего детства.
