Но вдруг почувствовал: руки его поднялись сами собою, пальцы зашевелились. Они искали звонкоголосый торынг, чтоб заиграть песню о добром рисе на поле, о красивой жене, работнице и искуснице, о прекрасной стране, где есть дядюшка Хо, — близок час победы, враг будет разбит и родная страна станет еще краше. Но нет, сейчас Нуп должен уйти. Если хочешь поскорее разбить врага, надо идти дальше, и пусть ноги будут тверды и сердце не ведает усталости.
Он ушел в Баланг.
Француз назначил там старосту. Человек этот, обремененный детьми, был слаб и хвор, его, похоже, вечно тряс озноб, и оттого голова его вовсе ушла в плечи. Он боялся француза, боялся наших солдат. Земляки нарочно выдвинули его в старосты: ему, мол, легче столковаться с французом. Никакого больше проку от него не дождешься. Са, казалось бы, вовсе еще зелен и молод, но говорит толково, да к тому же, слыхать, хаживает в Конгхоа — поэтому староста побаивался и Са.
Нуп поручил Са прибрать старосту к рукам. Тот, вернувшись в деревню, напрямик сказал старику:
— Вы — человек хороший, в душе и сами не любите француза. Но, раз уж вы наш «законный» староста, помогите людям.
Старик, втянув голову в плечи, спросил:
— В чем помочь, Са, объясни?
— А вот в чем: если француз затеет что, вы сперва скажите мне, а уж потом всей деревне.
С того дня, намеревался ли француз гнать людей на работы, собирать ли подати, отнимать буйволов, изымать мед, продавать ткани, Са узнавал обо всем первым. Он тотчас поспешал в лес, встречался с Нупом и Тхе, а там уж они втроем прикидывали, как быть. Вернувшись в деревню, Са навещал старосту и говорил ему: француз требует на работы тридцать человек, посылайте от силы пятнадцать. А французу скажите: мол, в Баланге беда — поветрие, болеет чуть не вся деревня, в другой раз, дескать, выставим побольше народу…
Нуп побывал в Баланге раза четыре или пять, говорил с людьми, втолковывал: надо, надо защищаться, а при нужде — как ни горько — и оставить деревню да осесть на новом месте. Но старцы деревенские не хотели его и слушать. Пришлось Нупу наставлять Са, посылать его, чтоб побеседовал с каждым в отдельности. Са удалось привлечь пятерых парней. Время от времени собирались они в лесу, и Нуп приходил поговорить с ними…
Однажды Са отыскал Нупа, увел его в лес и зашептал на ухо:
— Слушай, Нуп, у меня скоро будет ружье.
— Откуда? Что, Тхе тебе даст?
— Вовсе нет… Оружие даст француз.
Оп засмеялся, поднял длинную хворостину, упер ее в плечо и, словно стреляя из винтовки, крикнул: «Ба-бах!»
Потом рассказал: староста сообщил ему, что француз решил выдать на деревню Баланг шесть ружей, якобы для охоты на вепрей. Сам-то Са понимает: француз хочет, чтоб земляки стреляли в подпольщиков, больше ему ничего не надо. Ну и пусть, сколько ни даст винтовок, все у Са будут.
Нуп хотел сразу отыскать Тхе, но тот ушел в уезд и до сих пор не вернулся. Разложив костер, Нуп всю ночь просидел у огня. Значит, враг, идя вверх по ручьям, уже и Баланг к рукам прибирает. А он все еще не склонил на свою сторону ни одну деревню. Того и гляди, француз возьмет в кольцо гору Тьылэй. Завтра во что бы то ни стало надо сходить в Баланг. Если француз успеет выдать тамошним жителям хоть одно ружье, хлопот после этого не оберешься. Нет уж, на сей раз Баланг должен подняться против француза…
* * *
Вся деревня Баланг собралась в общинном доме. Громко трещал огонь в очаге. Староста, как всегда, уселся, втянув голову в плечи. Рядом сидели трое малых детей его — не поймешь, где брат, где сестренка, — сгорбились, точь-в-точь как отец, скрючили руки и ноги, глаза таращат. Староста начал свою речь голосом сиплым и низким, но временами голос его вдруг срывался, звучал высоко и резко, царапая уши.
— Это не мои собственные слова. Я выслушал их от француза и теперь повторяю вам. Француз, он узнал, что в горах возле Баланга завелось много вепрей и тигров. Они спускаются к самой деревне, рушат поля и дома. Поэтому француз хочет дать нам ружья, чтоб могли мы стрелять по вепрям и тиграм…
Весть о том, что француз хочет раздать оружие, вот уж который день будоражила умы молодых парней. Они только об этом и толковали — каждый желал иметь ружье. И то правда, отчего третий год подряд деревня их голодает? Все из-за вепрей проклятых — рушат поля, травят посевы. Вот будь у нас ружья! О, тогда бы!.. Парни спали и видели эти самые ружья. Что за счастье — иметь ружье! Можно поставить сторожку на поле, и незачем больше спать в общинном доме — ночуй себе в сторожке. Среди ночи непременно объявится дикий кабан — глаза горят во мраке, как два огня. Поднимешь ружье, прицелишься получше, нажмешь на спуск: «Ба-бах!» Красные огоньки тотчас исчезнут. Вепрь заревет и ринется прочь. Ноги не держат зверя, его заносит из стороны в сторону. Он падает на бок. Судорожно бьется и затихает. Кровь, булькая, течет прямо на рисовое поле… Какое счастье!.. Француз, говорите, дает ружья?.. Ну так берите их, берите!.. И побольше патронов…
Четверо или пятеро парней пожирали глазами старосту.
— Сколько ружей дают?
— Шесть.
— А патронов много?
— Пока мало, потом дадут побольше.
— Берите. Я возьму одно.
— И я…
Са тоже едва не сказал: «И мне одно». Но, покосившись на Нупа — а тот сидел молча, уставясь на парией, — промолчал. Лишь глаза его заблестели, как две надраенные ружейные мушки. Староста — он тоже покосился на Нупа — продолжал:
— Француз наказал: кто хочет взять ружье, должен назвать мне имя. Я передам ему, а он внесет имена в список и выдаст оружие. Сперва даст одно ружье, йотом еще…
Парни умолкли все до единого. Тут подал голос Нуп.
— Ну, — спросил он, — кто хочет записаться и взять ружье?
Никто не ответил. Тогда он заговорил медленно, твердо, без единого жеста, уставясь в одну точку. Парни, слушая его, опускали все ниже головы и пятились назад, в темноту. Долгое время Нуп почти не бывал в Баланге, но люди слыхали о нем не раз, не было человека, который не знал бы его имени. Дней пять назад он говорил со многими из них, призывал отомстить французу и, если понадобится, уйти из деревни и биться с врагом на новом месте. Парни слушали его с налитыми кровью глазами, женщины и старики плакали. Но никто не решился принять предложение Нупа, хоть и знали — слова его идут от сердца, понимали — он кругом прав. Люди задумались…
А сегодня Нуп объяснил им, с чего это вдруг француз решил вооружить жителей Баланга. Может, он просто надумал дать ружья им одним? Нет, французские винтовки уже получили люди из деревень Део, Демо, Конгзианг, Делань… А ведомо ли кому здесь, в Баланге, зачем француз вооружил эти четыре деревни?
Встал изможденный старик — кожа да кости, в одной лишь набедренной повязке, лицо угловатое, тощее, щеки ввалились. Встал и выбросил вперед костлявую пятерню.
— Нуп, — спросил он, — зачем ты говоришь нам о том, что натворили люди из Конгзианга? Уж я-то их хорошо знаю. Нет, не нашей они крови, не бана! Это продажные псы. У них и нутро сейчас точь-в-точь как у француза. Они сами пришли в крепость — просить у него ружья. А потом напали на Део и Демо. Они стреляли в подпольщиков… Что о них толковать?
Тяжко вздохнув, он сел. Вновь воцарилось молчание. И опять заговорил Пуп, медленно, веско:
— Кто же, по-вашему, люди из Конгзианга? Из какой они страны? Нет, дядюшка, они родом вовсе не из Франции. Это наши с вами земляки. Они, как и мы, говорят на языке бана и пьют воду из речки Датхоа. Говорят, Конгзианг первым решил попросить у француза ружья чтобы напасть на Део и Демо. Неверно это. Сперва француз принес оружие в обе эти деревни. Принес и сказал: вот вам — стреляйте кабанов да оленей. И никто не открыл жителям Део и Демо правду — для чего француз дал им ружья. Напромышляли они и вепрей, и оленей, пристрастились к ружьям. А патронов-то больше француз не дает. Хочешь ружейный припас получить, изволь — делай все, что ни скажет француз. Тут-то он и натравил Део и Демо на Конгзианг. А там испугались насмерть и бегом в крепость к французу просить у него ружья: надо, мол, оборониться от Део и Демо… Только теперь сказал им француз: «Стреляйте в подпольщиков!» А куда денешься… Слушайте, люди, с таким же умыслом сегодня француз дает оружие и вам: мол, не откажется Баланг обзавестись ружьями, поохотиться денек и два и дольше Ну, а потом придется вам стрелять в людей Конгхоа… Придется схватить меня, отрезать мне уши и нос и выдать французу в обмен на патроны…
Общинный дом умолк, точно вымер. Тощий старик, уткнувшись лицом в ладони, плакал неслышно. Молодые парни сидели понурясь, потом подняли головы и посмотрели на Нупа. В глазах его, глядевших на огонь, видны были лишь доброта и усталость. Они поняли вдруг: для всех для них Нуп все одно как старший брат; отныне, если что взбредет им на ум, прежде всего спросят они совета у Нупа…
