Весь остаток дня никто не строгал больше шипов и кольев. Парни точили секиры, острили стрелы. Ночью заплакали женщины и дети. Старухи вспоминали лихое время: бана избивали тогда людей из племени зиарай; зиарай воевали с народом еде — гибли мужья, сыновья; тигры в лесу пожирали трупы; вода в ручьях стала красной от крови, ее невозможно было пить. Но старухи не смели сказать ни слова, боясь, как бы женские речи не прогневили небо — ведь небо стоит за мужчин; они плакали, обняв своих дочерей.
Старый Па обошел всю деревню, дом за домом, он искал Туна.
— Где Тун? — спрашивал он. — Кто же достанет ядовитые колья!
Но Туп исчез, найти его не удалось.
В деревне всю ночь горели костры.
* * *
Посреди толпы стоит Нуп. Вокруг него теснятся пятьдесят парней и десять старцев в набедренных повязках — у всех самострелы, за спиною колчаны. Блестят пятьдесят секир, краснеют шестьдесят щитов, цветом своим схожих с засохшею кровью. Припекает солнце.
Минувшей ночью Нуп еще был в Дета. От прибежавшего туда Туна он узнал: дядюшка Па ведет парней в поход на Харо. Он шел, не останавливаясь, всю ночь, и вот он здесь. Неведомо откуда нахлынувшая усталость вдруг стиснула грудь. Казалось, не вздохнуть ему, не перевести дух, не вымолвить ни слова. Пот ручьями течет по лбу, по груди, одежда вся взмокла. С трудом обвел он глазами толпу. От утомленья веки налились свинцовой тяжестью и закрываются сами собой.
Старый Па, стоявший впереди всех, оглядел тесно сгрудившихся парией, потом поднял голову и посмотрел на Нупа.
— А ты, брат Нуп, — спрашивает он, — пойдешь с людьми Конгхоа на деревню Харо? Если откажешься, мы — нас шестьдесят человек — все равно пойдем, сами. Шестьдесят нар этих ног не дрогнут от страха, шестьдесят пар этих рук не промахнутся, стреляя в людей Харо. Лишь тогда уляжется наш гнев… Значит, ты не пойдешь? Если теперь не выступим мы в поход, никогда не одолеть нам француза!
Нуп по-прежнему молчит.
В толпе поднимается шум. Тун, протиснувшись сквозь плотное кольцо людей, подходит и становится рядом с Нупом.
— Так что же, Нуп, — снова спрашивает старый Па, — идешь ты или нет?.. Перед тобой шестьдесят человек — мы уходим.
Он оборачивается к стоящим позади париям:
— Ну-ка, парни, наполнить колчаны! Старики пойдут впереди, а вы — за ними. Все, выступаем!
Тун дергает Нупа за руку и заглядывает в лицо. Усталые глаза Пуна оживают, в них появляется блеск. Он поднимает руку и громко говорит:
— Дядюшка Па! Я иду с вами!..
Все вдруг умолкают. Положишь мотыгу в огонь, она раскалится докрасна; бросишь потом ее в воду — запузы-рится, зашипит и тотчас умолкнет. Вот так же вдруг и Нуп остыл.
— Куда ни пойдете вы, мои земляки, — продолжает он, — я, партиец, должен идти с вами. Должен идти, куда скажет деревня… Но теперь, перед походом, и вы должны выслушать меня.
— Говори, — отвечает старый Па.
Нуп поднимает руку и указывает ею прямо перед собой. Шестьдесят человек — весь отряд — поворачиваются туда. Там, впереди, у бамбукового водовода стоят старухи, женщины, дети и, обняв друг дружку, горько рыдают.
— Почему они плачут? — спрашивает Нуп.
— Эти-то… — говорит старый Па. — Недостойные матери, жены и дети мужчин Конгхоа. Боятся, как бы кто из нас не погиб в походе.
— Нет, — качает головой Нуп, — это не так! Сколько раз мы ходили на француза, отчего тогда никто из них не плакал?
Старый Па ничего не отвечает. Все умолкают. Нуп снова оглядывается вокруг. Он выпускает руку Туна из своей ладони. Усталости, волнения как не бывало. Он опять полон сил. Да, он знает, разговор предстоит нелегкий. Однажды и сам он, командуя ополченцами в схватке с французом и увидав, как люди Харо плетками хлещут созревший рис на полях Конгхоа, губят урожай, — и сам он прицелился в них из самострела, но, подумав, стрелять не стал. Тхе незадолго до того говорил ему: не думай, сразить стрелой человека из Харо — вовсе не то же самое, что поразить врага. И Нуп запретил тогда ополченцам убивать людей Харо. Он повел свой отряд в обход — на француза…
— Когда мы бьемся с французом, — опять говорит Нуп, — отцы и матери наши не плачут, жены и дети не проливают слез. Да и зачем им плакать. Француз вторгся к нам, чтоб захватить нашу страну, мы должны разбить и изгнать его. Пусть мы рискуем жизнью, но ведь иначе не жить ни старикам нашим, ни женам, ни детям. А биться с людьми Харо… Откуда они, из каких краев? Да они наши земляки и соплеменники! Им живется так же тяжело, как и нам. И с них тоже француз дерет три шкуры. Нет, им будет потяжелее. Разве люди из Конгхоа, когда два года назад француз согнал и их, и народ Харо в «новую» деревню, сами не убедились в этом? Зачем мы пойдем убивать их? Да, есть в Харо люди, заслужившие смертную кару. Эти выродки пошли на службу к французу ради чипов и подачек, вроде ублюдка Тю Ру из Део. Народ Харо и сам ненавидит их. Так верно ли будет перебить без разбора всю деревню Харо — бедняков и бедолаг? Нет, говорю я!..
Нуп встречается взглядом с Типом. Тот, украдкой выбравшись из толпы, спускается к ручью. Старый Па — он по-прежнему стоит впереди всех — отвечает:
— Если не покончим с Харо, никогда нам не победить француза. В Харо все известно: где поставили мы деревню, сколько у нас народу…
— Вы, дядюшка, кругом не правы, — говорит Нуп. — Чем глубже увязаем мы в распрях с Харо, тем труднее будет одолеть француза. Люди Харо и вовсе перекинутся к французу. У него сил прибавится, а у нас — убудет. Вот когда перестанем мы ненавидеть людей Харо, научимся жалеть и любить их, говорить с ними, да так, чтоб они поняли нас, тогда и народ Харо возлюбит нас, людей Конгхоа, пойдет за нами, и сообща мы угробим француза.
Стоит мертвая тишина. Нуп окликает одну из женщин:
— Тетушка Ан! Скажите, тетушка, где ваш сын?
— Мой сын… — Она выходит вперед и вытирает слезы. — Он взял жену из Харо. Сейчас он там, у нее…
Она снова плачет навзрыд.
Люди постепенно расходятся. Так угасает со временем костер. Но Нуп знает: огонь еще тлеет, он вовсе не угас, нет. Деревенские старцы, разойдясь по домам, садятся, обхватив руками колени, роняют головы и умолкают.
* * *
…Нуп вернулся домой. С ним пришел и Тун. Лиеу начала собирать им поесть. Но вдруг Нуп вскочил и вышел за дверь. Лиеу обернулась ему вслед.
— Эй, Нуп! — крикнула она. — Что, рот твой совсем разучился есть?
Нуп не ответил ей. Остановившись, он долго смотрел на жену, потом сказал:
— Живот мой еще не чувствует голода… Ты пойми, Лиеу, у нас в деревне сгорело четыреста корзин риса. Наверно, снова придется голодать. Другие семьи, где все работники дома, небось не очень оголодают. А я всегда в отлучке, ты в доме одна. Мать стара, сын еще мал — с них какой спрос. Боюсь, туго вам придется…
Лиеу — вообще-то она неразговорчива, и глаза у нее чуть печальные — поглядела на мужа:
— Ты ведь у нас теперь «донг ти» — «товарищ». А я — жена «товарища», заправляю артелью, мы сообща работаем в поле. Я никогда не допущу, чтобы мама голодала. Да и стыда не оберешься…
Старый Па все еще сидел, обняв руками колени и уронив голову. Пуп подошел и уселся рядом, Тун стал за спиной старика.
— Знаете, дядюшка, — сказал Нуп, — Тхе говорил: война с французом будет тяжелой и долгой еще и потому, что немало пока у нас несознательных людей. Когда все мы станем сознательными, французу не устоять, и придет конец лишеньям и бедам. Хочешь, чтоб человек стал сознательным, надо все втолковать ему, говорить с ним долго, много. А если бить его, он от этого не прозреет.
Старый Па поднял голову, поглядел на Нупа, потом на Туна. Он не в силах был произнести ни слова. Усталость въелась в кости его и в мозг. Старик взял Туна за руку.
— Знаю, знаю, Нуп, — сказал он наконец, — стар я, и мысли у меня не те. Ты вон молодой, говоришь и вернее, и лучше меня.
— Если я, дядюшка, — отвечал Нуп, — и говорю так, меня научила Партия.
В деревне гасли огни. Отовсюду слышался стук и скрежет тесаков — люди строгали шипы и колья.
Вокруг новой деревни Конгхоа понаставлено было ловушек больше, чем во всех трех прежних деревнях. Колья, с которыми собрались было идти на Харо, тоже воткнули в частоколы. Гора Тьылэй ощетинилась как дикобраз.
* * *
Руки Тхе крепко держатся за шею Нупа, голова его лежит у Нупа на плече, глаза закрыты. Он без сознания, не слышит, не видит ничего вокруг. Нуп несет его на спине через лес. Когда дорогу им преграждает упавшее дерево, приходится перелезать через него. Встречается ручей — надо переходить его вброд; вода подкатывает к животу Нупа, он из последних сил старается приподнять Тхе чуть повыше. Вода заливает грудь Нупа…
Он поднимается на берег. Его догоняет Лиеу с ребенком за спиной. Сдернув с малыша одеяло, она набрасывает его на плечи Тхе. Где-то возле Баланга громыхают ружья. И камни на кручах погромыхивают в ответ. У Лиеу на глазах слезы.
