Какой-то разноцветный круговорот в темной пустоте. Какой-то просвет в небытие — едва ли менее глубокий, чем вся эта трясина, которая засосала его…
Затем осязательные ощущения: какая-то твердая поверхность под ягодицами, за спиной. Его тело сидело. Стул…
Непомерная радость охватила Бориса Джонсона: жив! Он был жив!
Мало-помалу зрение у него прояснилось, и он начал различать нечто похожее на белый шар, который парил над ним — нар с длинными черными волосами. И шар этот улыбался.
Неожиданно Борис Джонсон почувствовал, что все его существо сжимается и леденеет, так как он узнал улыбающееся лицо в нескольких сантиметрах от своей головы.
— Счастлив познакомиться с вами, мистер Джонсон, — сказал Владимир Кустов.
— Жив… Вы все еще живы! — пробормотал потрясенный Джонсон.
Он обвел ошеломленным взглядом окружавшую его действительность. Массивный стол орехового дерева, лица людей вокруг него: Горова, Торренса — Совет Гегемонии в полном составе рассматривал его, изучал, как будто препарировал его взглядом, как это сделал бы энтомолог с малоизвестным ему насекомым. Все они были абсолютно целы и невредимы. Его опять постигла неудача!
Заговор потерпел провал по всем статьям.
Но почему?
Кустов добродушно рассмеялся.
— Мне кажется, что вы несколько озадачены, мистер Джонсон. Вы, несомненно, уже были уверены, что мы все перешли в мир иной. Когда газ сморил вас, вы тоже думали, что отправляетесь вслед за нами. Что ж, как вы теперь видите, это было всего лишь безобидное снотворное, такое же безобидное, как ваша безумная попытка. И вот все мы перед вами, живы и здоровы. Признайтесь, что вам в какой-то мере даже приятно, что вы увидели хотя бы нас после всего, что пережили.
— Но каким образом? Смертоносный газ, — пробормотал Джонсон в отчаянии. — Это просто невозможно. Вы должны были…
Кустов принял еще более добродушный вид.
— Что ж, даже такой человек, как вы, приходит к тому, что начинает верить своим органам. Вы верно заметили, что мы абсолютно живы. Вы возомнили, что нам не удастся раскрыть одного из ваших агентов, внедренного в наше слабое звено — в компрессорную. Это одна из самых банальных психологических особенностей личности: обычно верят в то, во что хотят верить. Вы бросились, зажмурив глаза, в расставленную ловушку. Мы дали вам возможность выполнить ваш план, предприняв только одну дополнительную меру — установили в Зале Заседаний автономный источник воздуха, а остальное вам известно.
Джонсон был абсолютно уничтожен. Он вел себя, как идиот, как последний идиот от начала до конца. Гегемония не переставала все это время водить его за нос!
— Что же вы не прикажете убить меня, Кустов? — проговорил он с выражением бесконечной усталости. — В ваши намерения не входит, я думаю, пощадить меня?
Координатор посмотрел на него с явным интересом.
— Вы являетесь слишком наглядной иллюстрацией к интересующему нас случаю, чтобы я мог просто-напросто уничтожить вас. Я ведь не понимаю и хочу понять. Демократическая Лига принадлежит теперь прошлому, вы отдаете себе в этом отчет?
Против своей воли, несмотря на всю свою ненависть к Кустову и ко всему, что он воплощал, Борис Джонсон кивнул головой.
Все кончено, все потеряно для него и для Лиги. Однако, в конце концов, разве это так уж важно? Разве был у них, на самом деле, хоть когда-нибудь малейший шанс одержать победу? Всего лишь горстка людей, противостоящий правительству, которое контролирует каждый квадратный сантиметр Солнечной Системы, каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, которые в ней проживают? Он вдруг ощутил всю тщетность своих надежд и замыслов. И как только он осмелился пуститься на подобную авантюру?
Как мог он верить хотя бы секунду, что можно свергнуть Гегемонию с ее Стражниками, ее Опекунами, ее неистощимыми и безграничными возможностями?
— Я с удовольствием констатирую, что мы, по крайней мере, согласны по одному вопросу, — продолжал Кустов. — С Лигой покончено. Ваша организация никогда не казалась нам представляющей серьезную опасность, но я признаю, что вы дали нам некоторые основания для беспокойства. Нас это тревожило. А нашей задачей является слежка за тем, чтобы подобные инциденты не могли возобновиться в Гегемонии Земли. По этой причине мы и нейтрализовали вас. Единственное, что я хотел знать, так это причину, которая может толкнуть человека на участие в движении подобного рода, целью которого является свержение существующего строя Гегемонии. Я хочу обнажить корни этого странного психоза. Ну зачем, Джонсон, все это? Я хочу только услышать ваши объяснения. На что вы надеялись?
Джонсон смотрел на Координатора с абсолютным недоумением. Зачем? Но все предельно ясно. По-другому и быть не могло.
Потому что человеческой природе свойственно отвергать Тиранию. Даже такой вот Кустов был способен понять это.
— На уничтожение Гегемонии, естественно! — проворчал он. — Конец Тирании! Освобождение человечества!
Кустов вздохнул и покачал головой.
— Уничтожение Гегемонии? Но зачем? Чем вы могли бы заменить ее?
Кустов снова недоверчиво покачал головой.
— Но зачем? В чем вы можете упрекнуть Гегемонию? Разве не положен конец всем этим войнам, которые разоряли Землю в Век Религий и Наций? Порядок, установленный Гегемонией, впервые в истории человечества принес настоящий мир. Видите вы людей, умирающих от голода? Видите вы эпидемии, которые обрушиваются на Опекаемых? Нет! Никогда еще здоровье и процветание населения не были на таком высоком уровне. Нет бедняков, нет отбросов общества. У этих слов теперь только исторический смысл. Мир, изобилие, благоденствие, всеобщее удовлетворение! Вам известно лучше, чем кому бы то ни было, что Опекаемым нравится Гегемония. Сколько человек вступили в вашу организацию за десять лет ее существования? Кого привлекли вы? Горстку невротиков и тупоумных! А скоро вообще исчезнут неврозы и безумие. Они тоже будут побеждены. Мы на пороге осуществления Утопии! Через несколько лет Порядок будет всеобщим! Солнечная система превратится в рай не на год, век или тысячелетие, а навечно, навсегда, пока жив человек! Как же какие-то людишки, даже если они безумны, могут желать разрушения всего этого? Мы дали человеку все, чего он хотел. Что же ему еще надо?
Несмотря на всю свою невероятную усталость, несмотря на чувство полнейшей опустошенности, тщетности, которые охватили все его существо, Джонсон удивился, что какие-то слова еще могут трогать его, возмущать. Ведь Кустов действительно верил тому, что говорил! Он был полностью и слепо в этом убежден. Он не считал себя тираном и был в этом абсолютно искренен! Это был триумф тирании, само ее воплощение: сам деспот превратился в пленника системы. Он не был даже способен вообразить что-нибудь другое.
— С вами все ясно, Кустов, — ответил он. — Вы когда-нибудь слыхали о свободе?
Это слово не слишком взволновало Кустова.
— Да, несомненно. Но разве это не просто звук? Свобода от болезней, от бедности, от войн — мы добились всего этого. Если только вам нужна свобода умирать от голода, убивать, воевать, быть несчастным… Что же такое свобода? Слово, лишенное смысла, термин, потерявший всякий смысл! Как же можно быть настолько безумным, чтобы посвятить свою жизнь слову?!
— Нет, это не только слово, — почти бессознательно прошептал Джонсон. — Это…
— Ну, и? — продолжал Кустов. — Что же? Просветите меня, потому что у вас такой вид, будто вы знаете. А может быть, вы и сами не в курсе?
— Это Демократия, это когда у людей такое правительство, какое они хотят, это когда большинство решает…
— Но у людей уже есть такое правительство! — воскликнул Кустов. — Они хотят Гегемонию. Опекаемые счастливы.
Он бросил взгляд в сторону Торренса, который следил за этим диалогом с саркастической гримасой.
— Если вы только не хотите прибрать к рукам право решать, как некоторые из присутствующих здесь, которых я не буду называть. Уверены вы, Джонсон, в том, что это совсем не так?
Речи Владимира Кустова открывали перед ним бездонную бездну. Никогда еще никто не расспрашивал его о мотивах, заставлявших его бороться с Гегемонией, о личных мотивах. Он знал, что Лига и Демократия были воплощением добра, безраздельное господство Гегемонии — воплощением зла. Он всегда знал это, и этой уверенностью было всегда проникнуто все его существо.
Но неизвестно, каким бы он был, если бы смог хоть сколько-нибудь разобраться и привести хоть какое-то обоснование этой уверенности. Неужели он жил до сих пор в плену великой лжи? А если Кустов прав? Если он, Борис Джонсон, посвятил свою жизнь химере?
Но зачем?
* * *
Повернувшись лицом к ослеплявшему свечению Меркурия, Аркадий Дунтов отрегулировал защитный экран шлема своего скафандра. Жара уже начала чувствоваться — специально сконструированный скафандр мог защитить человека только в течение четырех часов от ужасной температуры на освещенной стороне планеты.
