От Малыша Джо?
Ну да.
Это одно и то же?
Это одно и то же.
Ролинс курил и размышлял, а Джон Грейди говорил:
Оба жеребца были проданы в Мексику. И тот и другой. И Билли, и Малыш Джо. А у Рочи на горе гуляет табун кобыл линии Тревелер-Ронда. Шерановская конеферма…
Ну, что еще расскажешь?
Пока все.
Тогда пошли поговорим с геренте.
Они стояли на кухне, мяли в руках шляпы, а геренте молча сидел за столом и смотрел на них.
Амансадорес[43], наконец, сказал он.
Си.
Амбос?[44]
Си. Амбос.
Геренте откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столешнице.
Ай дьесисейс кабальос эн эль потреро. Подемос амансарлос эн куатро диас,[45] сказал Джон Грейди.
Геренте смотрел то на Джона Грейди, то на Ролинса и ковырял во рту зубочисткой.
Они шли к бараку, чтобы вымыться перед ужином.
Ну так что он сказал, спросил Ролинс.
Что мы охренели. Правда, сказал без злости.
Выходит, нас послали к какой-то матери?
Не думаю. Похоже, у нас еще есть шанс.
Они приступили к объездке в воскресенье на рассвете. Натянув на себя в темноте одежду, еще мокрую от стирки накануне, они направились к табуну, жуя на ходу тортильи с фасолью. О кофе сейчас не могло быть и речи. Небо еще было в звездах. Джон Грейди и Ролинс захватили сорокафутовые лассо из агавы, потники, уздечки с металлическим нахрапником, а Джон Грейди нес два мешка, которые постилал на матрас, и седло «Хэмли» со специально укороченными стременами. У ограды они остановились и посмотрели на табун. Серые силуэты зашевелились в серой рассветной мгле, потом опять застыли. На земле у ворот загона лежали мотки веревок самого разного качества и происхождения ― из хлопка и манильской пеньки, из питы, кожи и агавы. Были даже мотки сноповязального шпагата. Кроме того, там лежало шестнадцать веревочных недоуздков, которые Джон Грейди и Ролинс готовили в бараке весь предыдущий вечер.
Значит, этих жеребят пригнали с горы, спросил Ролинс.
Угу.
А что кобылы?
Их пока оставили в покое.
Все правильно. С мужиками обращаются круто, а сучкам всегда выходит поблажка.
Ролинс покачал головой и запихал в рот последний кусок тортильи, потом вытер руки о штаны, отцепил проволоку и открыл ворота загона.
Джон Грейди вошел за ним, положил седло, затем опять вышел за ограду, забрал веревки и недоуздки и, присев на корточки, стал их разбирать.
Ролинс стоял и проверял петлю на лассо.
Тебе все равно, в каком порядке будем их объезжать, спросил он.
Попал в самую точку, приятель.
Хочешь, значит, покататься на этих бандитах?
Опять угадал.
Мой папаша всегда говорил: лошадей объезжают, чтобы на них ездить. Хочешь объездить коня ― заседлай его, садись ― и в путь.
Твой папаша имел диплом объездчика, с ухмылкой осведомился Джон Грейди.
Он мне его не показывал. Но пару раз я видел, как он забирается на мустанга, и тогда начиналась потеха.
Ну, тебе выпала честь увидеть такой же трюк.
Будем объезжать их в два приема?
Это с какой стати?
Я не видел лошади, которая усвоила бы эту науку с первого раза ― и забыла бы после второго.
Красиво говоришь, дружище. Но у меня они схватят все на лету. Вот увидишь.
Послушай старого опытного лошадника, парень. Нам попался крутой табунок. С характером.
А помнишь, что говаривал Блер? Не бывает жеребцов с плохим характером.
Не бывает, повторил Ролинс.
Кони снова зашевелились. Джон Грейди бросил лассо и заарканил одного из жеребцов за передние ноги. Тот грохнулся оземь, словно куль с мукой. Прочие кони сбились в кучу, неистово озираясь по сторонам. Жеребец лихорадочно пытался подняться на ноги, но Джон Грейди оказался тут как тут. Усевшись ему на шею, он притиснул к своей груди конскую голову. Из черных ноздрей жеребца вырывалось горячее пряное дыхание ― словно вести из какого-то таинственного мира. От этих созданий пахло не лошадьми, а дикими животными, каковыми, впрочем, они и являлись. Продолжая прижимать к себе конскую голову, Джон Грейди бедрами ощущал, как бешено колотится кровь в артериях жеребца. Ему показалось, что от жеребца исходит ужас, и тогда он прикрыл ладонью один его глаз, потом другой, а потом стал гладить его, тихим и ровным голосом рассказывая, что он собирается делать дальше. Он говорил и гладил, говорил и гладил, изгоняя все страхи.
Ролинс снял с шеи одну из веревок, сделал на конце петлю, закрепил на задней ноге жеребца повыше бабки, потом приподнял эту заднюю ногу и привязал к передней ноге, снял лассо, отбросил в сторону, взял недоуздок, и они стали нуздать жеребца. Джон Грейди засунул палец в рот коню, и Ролинс наладил мундштук, а потом привязал веревку ко второй задней ноге. Обе веревки они соединили с недоуздком.
У тебя все, спросил он Джона Грейди.
Да.
Джон Грейди отпустил конскую голову, встал, отошел в сторону. Жеребец кое-как поднялся, повернулся и стремительно выбросил заднюю ногу, но веревка развернула его, и он упал. Конь поднялся, снова попытался лягнуть невидимого врага и снова упал. Когда он поднялся в третий раз, то какое-то время мотал головой и дергался, словно исполнял какой-то танец. Потом застыл, постоял, пошел, потом опять остановился. Затем выбросил назад ногу и полетел на землю.
Он немного полежал, словно обдумывая ситуацию, потом поднялся, постоял с минуту, трижды подпрыгнул и снова застыл, злобно глядя на людей. Ролинс тем временем заново наладил лассо. Остальные кони с интересом следили за происходящим с дальнего конца загона.
Вот психи. Прямо как сортирные крысы. Такие же бешеные, бормотал Ролинс.
Выбери самого бешеного. А ровно через неделю в воскресенье получишь его в готовом виде, сказал Джон Грейди.
В каком смысле?
Он будет безропотно выполнять все твои пожелания.
Черта с два!
Когда они повязали четвертого жеребца, у ограды появились вакеро с кружками в руках. Они попивали кофе и с любопытством смотрели на американцев. К полудню уже восемь жеребцов были связаны, а остальные, перепуганные, словно олени, попавшие в неволю, то разбегались вдоль ограды, то снова сбивались в кучу. Они носились в облаке пыли, которое делалось все гуще и гуще. Коней охватывало ощущение страшной беды ― их текучая вольная целостность вдруг оказалась расчлененной на беспомощные одинокие островки. Это было жуткой напастью, от которой не существовало спасения. Вскоре и остальные пастухи высыпали из барака посмотреть, что происходит. К обеду все шестнадцать мустангов были связаны и стояли, уныло глядя в разные стороны, утратив былое единство. Теперь кони напоминали домашних животных, которых шаловливые дети связали потехи ради. Они стояли в ожидании чего-то неизведанного, и в их ушах еще звучал глас нового божества ― их укротителя.
