Эшелон внезапно оборвался. И тотчас вдогонку ему сорвались телеграфные столбы, станционные склады, деревья… Было видно, как люди, смешно переступая ногами, летели куда-то задом наперед. Тут только мальчики догадались, что товарный поезд никуда не уезжал, а это они мчались мимо эшелона, станционных построек, железнодорожных столбов…
Поезд вылетел за последнюю станционную стрелку и, словно обрадованный открывшимся просторам, затрубил во всю мощь. Димка и Коська, возбужденные быстрой ездой, припали к окну. До самого горизонта раскинулись поля. Желтеющие полосы хлебов сменялись сочными зелеными посевами, черной перепаханной землей.
Но вот уже вагон поравнялся с обширным полем, ударившим в глаза жарко-золотым цветом, настолько сильным, что хотелось зажмуриться.
— Дим, что это растет? — спросил Коська.
— Не знаю, — сознался Димка.
— То-то, что городские жители. Подсолнухов не признали. Небось семечки любите грызть? — За спиной стоял тот же сутулый дед. — А вон то — комбайн! Дед ткнул в окно корявым, похожим на сосновый сук пальцем.
Подсолнечное поле сменилось пшеничным. По нему у самого края медленно ползла красивая громоздкая машина, непрерывно взмахивающая лопастями. Ребята видели, как лопасти аккуратно подминали под себя зыбкую пшеничную стену, а позади машины оставался ровный прокос.
За рулем, над самыми лопастями, сидел человек. Над его головой покачивался белый зонтик.
— Дедушка, а зачем на комбайне зонтик? — спросил Коська.
— Чтобы солнце в макушку не пекло. А случись дождик набежит — и от него укрытие человеку. В старину такой роскоши не знали. Бывало, выйдешь на рассвете с косой — и пошел махать. Целый день на ногах. Жара, сухота, в висках стучит. Потом изойдешь, пока десятину снимешь. Это только хлеб свалить. А еще обмолотить надо. А молотилка-то наша была — один смех: палка, привязанная ремнем к длинной ручке. Опять день-деньской машешь, аж хруст в спине. А комбайн сразу двадцать — тридцать дюжин косцов заткнуть за пояс может. Да столько же молотильщиков.
Комбайн уже давно исчез из виду. На смену хлебному полю накатилась похожая на тростниковые заросли плантация кукурузы, а словоохотливый дед все еще рассказывал про прежнее.
— Заболтался я с вами, — глянув в окно, вдруг махнул рукою он. — Кукуруза-то нашего колхоза! Сразу за нею и станция. Пойду пилу вытяну. А то народ повалит — не пробьешься.
Вагон заскрипел тормозами, под полом что-то зашипело, будто кто плеснул воды на раскалившиеся в стремительном беге колеса.
Из коридора, суетясь, повалили пассажиры. Держа пилу над головой, к выходу протиснулся дед.
— Удачливой вам охоты, хлопчики, — кивнул он ребятам на прощанье. — Через одну станцию вам сходить. Это вот, где я живу, — Дьяконово будет. Потом Дичня. А следом и ваша Лукашевка. Знатные места для рыбалки!
4
И снова в окне мелькали полные всяких интересных ножиданностей картины. Поезд мчался то сквозь темно-зеленый коридор лесопосадки, и клубы пара рвались в клочья о щетину придорожных елок, то взлетал на высокую насыпь, откуда открывались взору просторы полей, то гулко проносился по мостику, повисшему над серебристой прожилкой ручья, блеснувшего где-то далеко внизу, среди зелени осок и лозняка.
Из окна поезда все казалось необыкновенным: и ветряки, что маячили на горизонте, и ниточки-дороги, уходившие куда-то в синеющую даль, и крошечные коровы, что паслись по склонам балок.
— Смотри, какие маленькие! — забыв обо всем, в восторге кричал Коська. — Совсем как в стране Лилипутии.
Иногда мимо проплывали деревушки, то далекие, то близкие. Но и те, что терялись за желтеющими посевами хлебов, и те, что жались к железной дороге, были тоже похожи на игрушечные. Каждый раз, когда поезд проносился вдоль деревенской улицы, навстречу ему опрометью бежали ребятишки. Они что-то кричали, размахивали руками, подбрасывали кепки. Но быстро мчавшаяся за окном земля тотчас уносила прочь стайку ребятишек, так и не добежавших до насыпи. Паровоз обдавал клубящимся паром соломенные кровли изб и выносил поезд за околицу.
…Стучат колеса, тонко звенят под ними рельсы, один за другим мелькают телеграфные столбы. Натянутые между ними проволоки линуют небо, как нотную бумагу. А ласточки, что рассыпались по проводам, какая выше, какая ниже, а то сразу несколько штук бок о бок, совсем похожи на музыкальные значки: точечка и длинный хвостик и опять — точечка и длинный хвостик. И если бы Димка умел, он наверняка прочитал бы песню о том, как чудесно жить на земле, мчаться по ней со скоростью ветра и видеть под собой всю ее ширь.
Но и без того ребята были в хорошем настроении. Димка с удовольствием объявил своему другу:
— Еще целый час будем ехать! Вот насмотримся в окно, а?
Коська в ответ только радостно хихикнул.
— Да ты что ж рюкзак не снимаешь? — участливо спросил Димка. — Такую тяжесть держать на плечах всю дорогу.
— А верно, тяжелый, — сознался Коська. — У меня даже шея занемела.
— Ну-ка, давай я помогу стащить его. Вот так! Бросай в угол. Только котелок не помни. Ты дома пообедал?
— Угу. То есть нет, так себе, перекусил.
— Ну ничего, доберемся до места — поужинаем на славу. Мать мне кусок колбасы положила, а я еще картошки сырой насыпал.
— А мне мама пирог с яблоками дала…
— С такими продуктами хоть на полюс поезжай, — засмеялся Димка и крепко хлопнул Коську по плечу.
5
К выходной двери прошла проводница в синем форменном платье с желтым флажком, свернутым трубочкой.
— Лукашевка! — объявила она. — Ну-ка, мальчики, отойдите от двери. Выход на эту сторону.
Ребята посторонились, и как только она открыла дверь, Димка, захватив удочки, юркнул под ее руку.
— Айда за мной! — крикнул он Коське.
Соскочив на перронную площадку, Димка обернулся, чтобы протянуть руку товарищу. Но вместо него на порожках показалась женщина с большим узлом.
— Паренек, помоги-ка мне сойти, — обратилась она к Димке.
Димка нехотя подставил спину под узел и оттащил его к зданию вокзала.
Из вагона, громыхая чемоданами и корзинами, сходили пассажиры. Коськи не было.
— Коська! Где ты там застрял?
— Да вот никак! — пропищал где-то в глубине тамбура Коська.
— Граждане! Побыстрее! Стоянка маленькая, — объявил кондуктор. — Пропустите мальчика.
Наконец Коська пробился наружу и соскочил на землю. Димка тотчас принялся его отчитывать.
— А если бы поезд тронулся! Что тогда?
— Не мог я. Как начали толкаться! Чемоданищи, узлы. Прижали в угол — и никак.
Димка не стал дослушивать — зашагал через пути к поселку. Коська, все еще не успевший оправиться от суматохи, плелся следом.
Позади раздался гудок. Это трогался рабочий поезд.
Только теперь ребята увидели паровоз, который почти два часа мчал их вперед. Выдыхая фонтаны пара, черная громадина медленно прошла мимо. Массивные стальные дышла, эти неутомимые мускулы локомотива, легко, без усилий, вращали гигантские, в два Димкиных роста, красные колеса. А из будки высовывался, не под стать машине, совсем обыкновенный парень. Он весело покивал ребятам и потянул рычаг гудка. Поблескивая на солнце окнами, замелькали вагоны. Поезд ушел.
— А где рюкзак?
Коська царапнул себя за спину, и худое, остроносое лицо еще больше вытянулось, а веснушки побледнели.
— Где рюкзак, я спрашиваю? — зашипел Димка. Его маленькие черные глазки округлились, на приплюснутом носу выступили капельки пота. Коське, не на шутку струхнувшему, показалось, что у Димки даже уши прижались от злости. В эту минуту он походил на разъяренного хорька.
— Эх, как дал бы в конопатую рожу! — с тяжелым вздохом сказал Димка.
— Ну и бей! На, бей! — вдруг выпрямился Коська, доведенный до отчаяния, когда все становится безразличным. — Сам виноват, а на меня же орет.
— Я виноват? Я? — удивился Димка. — Смотрите на него: он вещи в поезде забыл, а я виноват. Ловко!
— А кто посоветовал снять с плеч рюкзак? — взвизгнул Коська. — Ты посоветовал: «Тяжело, снимай!» Вот тебе и снимай!
— Дурень! Я ж тебя пожалел. Всю дорогу как осел навьюченный.
— Не помер бы… Зато сейчас рюкзак с нами был бы. Ты думаешь, одному тебе досадно? Я, может, землю стал бы грызть…
— Ну и грызи, — буркнул Димка, усаживаясь на кучу старых шпал.
Коська тоже сел поодаль на траву.
Вечерело. Солнечные лучи покинули землю и задержались лишь на самых вершинах привокзальных тополей, куда с шумом и карканьем слетались на ночлег грачи. Да еще жарко пылало окно на башне водокачки. После ухода поезда на станции стало пустынно, безлюдно. Возле приземистого вокзала, окрашенного в сургучный цвет, взад и вперед прохаживался милиционер. Где-то в поселке жалобно тявкал щенок.
