Ждать помощи было неоткуда, ее единственным спасением стало окно.
Глава 5
Завывающий ветер пронесся через лес и спустился с гор, чтобы закружить в своем стремительном потоке громыхающий экипаж. Студеному воздуху удалось проникнуть даже сквозь плотные швы рамы кареты, и температура внутри упала так резко, что повозка стала напоминать ящик со льдом. Поглубже спрятав подбородок в складках пальто, Линдсей ощутил, как холод ползет вдоль спины и пробирает до костей.
– Проклятая стужа, – проворчал Линдсей, продолжая кутаться в теплую йоркширскую шерсть пальто. – Вот ведь угораздило, черт возьми, выбрать время для возвращения в Англию – в самую вьюгу!
Карета по-прежнему ритмически покачивалась, и Линдсей из последних сил пытался не уснуть, однако вскоре его веки отяжелели и, несмотря на все старания, опустились вниз. Прошли считаные минуты, а Линдсей уже спал. Ему грезились сухая, изнурительная жара и благоухание арабских специй, струящееся через покачивающиеся ветви кипарисов.
В своем сне Линдсей перенесся обратно в Константинополь, где на лазурном небосклоне тяжело висело солнце цвета шафрана, освещая кобальтовые и позолоченные изразцы исламских колонн Капали-Карси, Великого базара. Жаркое светило обжигало щеки Линдсея. Шарф, который он обычно носил, чтобы защитить голову от жары, слегка колебался под дуновением бриза, надувавшего насыщенный солью воздух с Мраморного моря. Этот пахнущий морем и пряностями ветерок был единственным облегчением в условиях палящей жары, исходящей от полуденного солнца и моря людей, роившихся на огромной территории крытого базара.
Внутри Великого базара визири и паши курили свои кальяны, пока их рабы и слуги вели меновую торговлю, приобретая товары для богато обставленных домов знати. Именно там, на крытом базаре в Константинополе, Линдсей и его попутчик, лорд Уоллингфорд, бесцельно бродили среди сотен лотков, на которых продавалось все – от специй и орехов до гашиша и красавиц, которых богачи покупали для своих гаремов.
Чувственная, роскошная экзотичность Константинополя была так не похожа на его утонченную, аристократическую Англию! Линдсей находился слишком далеко от блистающего светского общества и шикарных, модных особняков Мейфэра. Очень далеко от своих обязанностей по отношению к семье и имения в Вустершире. И все же Константинополь не был достаточно далек от границ его прошлого. Линдсей по-прежнему слишком хорошо помнил, как Анаис унеслась прочь той ночью, когда застала его в коридоре со своей лучшей подругой. Никакое расстояние не могло заставить Линдсея забыть ни того сдавленного крика ужаса и боли, ни потрясенного выражения глаз Анаис.
Теперь, полусонный, он силился вернуться в свой комфортный сон – в то время, когда ничто не имело значения, туда, где существовали лишь теплые, ленивые дни, проводимые в упаднической праздности. Дни, в которые кальян и прекрасная наложница были всем, что требовалось Линдсею, чтобы скоротать часы и приглушить боль его любовной неудачи.
Но, черт его возьми, этот сон никак не хотел возвращаться! Турецкая сказка упорно ускользала от Линдсея, и он в который раз оказывался один на один с мучительными воспоминаниями о том, как Анаис, казалось, бесследно исчезла после побега с Торрингтонского маскарада. Линдсей искал возлюбленную всюду, но она уходила от его настойчивого преследования, отказывая ему в шансе объяснить: он не собирался соблазнять ее подругу и истреблять веру, которую сам же и вселил в ее душу.
Тщетно объехав в поисках обожаемой женщины всю Англию, Линдсей пересек Ла-Манш и оказался во Франции. От матери Анаис он узнал, что любимая отправилась за границу со своей тетей, – как сказала ему леди Дарнби, это путешествие планировалось еще некоторое время назад. Но Линдсей прекрасно все понимал. Анаис уехала во Францию, чтобы избавиться от него.
Линдсей тут же отправился на континент, но так и не сумел выяснить, где она остановилась в Париже. Именно тогда верный друг Уоллингфорд перестал скрывать свое раздражение Линдсеем и его навязчивой идеей отыскать Анаис. После нескольких недель безуспешных поисков в Париже Линдсей поддался на уговоры Уоллингфорда составить ему компанию и отправиться в Константинополь. Там Линдсей оказался обольщен, но не красивой женщиной, а очарованием опиума. Да-да, опиума, этого восхитительного демона.
Карета резко качнулась, наклонившись вправо. Это позволило Линдсею окончательно проснуться, и он тряхнул головой, прогоняя из памяти и грезы о былых днях в Константинополе, и горькие воспоминания об Анаис.
– Ты спал, – сказал Уоллингфорд, набрасывая мех Линдсею на колени.
Температура в салоне опустилась еще ниже: карета, несмотря на обитые шелком стены и плотные шторы, не была достаточно защищена от буйства ледяного ветра.
– Я вспоминал, каким теплым был бриз, дувший с Босфора. Наверное, нам не стоило уезжать из жаркого Константинополя, – пробормотал Линдсей, поднимая штору и глядя на снежные вихри за окном. – А я почти забыл, как чертовски холодно бывает в Англии в декабре. Хотя столько снега в самом начале этого времени года – большая редкость.
Уоллингфорд кивнул, попыхивая своей сигарой:
– Эта проклятая стужа! Но три месяца назад, когда мы покинули Турцию, о зиме как-то не думалось. Мы вспоминали о других вещах – таких, как красота рощ осенью. Завывание ветра, проносящегося сквозь лес, который дует с вершин Молверн-Хиллз. Казалось, что мы вдоволь напутешествовались, не так ли? Мы горели желанием снова увидеть Англию.
– Точно.
И тем не менее, если бы все прошедшие месяцы Линдсеем не владела мечта об Анаис, он мог бы по-прежнему оставаться в Константинополе, проводя время в атмосфере пышного восточного декаданса. Последние месяцы Линдсей днями напролет пропадал в мире шелковых чадр и бархатных подушек, где единственным его спутником был опиум. Если раньше Линдсей лишь баловался, пробуя на вкус малые дозы наркотика, теперь его снедала неистовая тяга.
– Сэр, – позвал один из лакеев, легонько постучав кулаком в заднюю стенку кареты. – Нам нужно остановиться, милорд.
Хлопнув своей тростью по дверце экипажа, Линдсей дал понять кучеру, что нужно придержать лошадей. Когда скакавшая во весь опор шестерка серой масти резко остановилась, Линдсей распахнул дверцу кареты, зачерпнул неистово и сердито ворвавшийся в салон снег и с наслаждением растер лицо.
От него не укрылось, каким краснощеким и дрожавшим был лакей, несмотря на бобровую шапку и множество слоев толстых шерстяных накидок.
– Жеребец, запряженный ближе к месту кучера, встает на дыбы, милорд. Дженкинс говорит, что конь с трудом выносит этот холод.
