– Некоторая… доля… правды, – подтвердила Элайза.
– …Но я жив, и со мной все в порядке. Я поселился в городке Пеннироял-Грин в Суссексе. Меня привез сюда мой добрый друг граф Ардмей, с которым вы знакомы. Вы назвали его гениальным хулиганом, насколько я помню. Я вернусь в Париж, как только смогу отправиться в путь. Если вы обратили внимание на разницу в почерке, то имейте в виду, что я диктую это письмо своему помощнику.
Элайза прилежно строчила и подлила в чернильницу еще чернил.
Локон выбился из прически и упал ей на бровь.
Ла Вей не сказал ей об этом.
Он сделал паузу, чтобы посмотреть на письмо через ее плечо. Какой чудесный каллиграфический почерк, понятный благодаря нетерпеливым, смелым, темным, направленным вверх линиям, выразительным пикам на одних буквах и роскошным петлям на других.
Вдохнув, лорд Ла Вей ощутил, что миссис Фонтейн пользуется мылом с тонким цветочным ароматом, который раскрылся от горячей плиты в кухне, от того, что она бегом поднималась по лестнице и, возможно, из-за ее недавнего непонятного румянца.
Вдруг он увидел, что его тень упала на бумагу.
Элайза замерла, когда Филипп завис над ней.
– Все написано правильно. – Ее голос стал чуть писклявым. – Если вы об этом беспокоитесь.
Сколько времени прошло с тех пор, как он был так близок к женщине? Без сомнения, слишком много, что может объяснить почти безумную вспышку удовольствия и желание прикоснуться языком к бледной полоске кожи между ее воротничком и затылком. Былой опыт подсказывал ему, что именно с этого места лучше всего начинать обольщение.
Ла Вей сделал два шага назад. Голова у него слегка закружилась, словно он окунулся в опиумный дурман и тут же вынырнул из него.
– Пожалуйста, прочитайте мне то, что написали, – попросил он.
Элайза прочла письмо быстро – как и все, что она делала.
Филипп, довольный, кивнул:
– Что ж, думаю, сгодится. Ну хорошо, тогда…
Он глубоко вздохнул – его дедушка захочет узнать все.
– Была глубокая ночь, их было шестеро, дедушка. Они появились из темноты возле Хорслидаун-стейрз, что на Темзе. Я находился в Лондоне по приказу короля, давшего мне одно поручение. Подозреваю, что их целью было помешать мне сделать то, за что мне заплатили, а я как раз должен был остановить их и не допустить, чтобы они совершили задуманное… Я чувствовал, как мой клинок входит в проклятое брюхо одного остолопа, который потом с Божьей помощью пополз куда-то подыхать, пока я… Миссис Фонтейн, почему вы не пишете?
Элайза застыла изваянием. Ее лицо побелело, как гусиное перо для письма. Она смотрела на принца в полном ужасе.
– Миссис Фонтейн! – раздраженно повторил Филипп.
– Шестеро?…
– Да. Мой дед обожает истории о сражениях и бесстрашии. – В голосе ла Вея прозвучали ироничные нотки.
Элайза засияла:
– О! Так, выходит, их все-таки было не шестеро?
– Нет, как я и сказал, их было шестеро, – неспешно и четко произнес принц, как будто она была несмышленым ребенком. – Прошу вас, будьте внимательны, миссис Фонтейн.
Она слегка приоткрыла рот и издала еле слышный сухой звук, а потом выпалила:
– Да, но вы все же живы!
По лицу лорда ла Вея пробежала слабая усмешка.
– Я уже начинаю думать, что на моем надгробном камне следует написать: «На этот раз их было семеро».
Элайза смотрела на принца с таким видом, словно он только что напал на нее.
– Я надеюсь, что сказал что-то забавное, миссис Фонтейн. Вы можете смеяться.
Ее рот скривился в неубедительной, абсолютно вынужденной усмешке.
– Но… как вы узнали, что их бы шестеро? Ведь стояла глухая ночь?
– Можете быть уверены, что все, что я вам диктую, – правда.
Честно говоря, даже сам Филипп не знал, как ему удалось пересчитать нападавших, но пребывал в уверенности, что их было именно шестеро. Когда он дрался, его зрение становилось острее. Он отчетливо все видел: каждое лицо, мелькание клинков, слышал звуки наносимых и принимаемых ударов, запах немытых мужских тел, помнил то мгновение, когда понял, что нанесенный ему удар может оказаться смертельным. Если бы хоть один из нападавших умел обращаться со шпагой так же, как он, он был бы уже мертв.
И если бы Редмонд не появился из ночной тьмы в окружении своих головорезов, Ла Вей сдох бы на Хорслидаун-стейрз как собака.
– Когда я участвую в битве, мое зрение становится… более острым, – объяснил он Элайзе. – В том, что их было шестеро, у меня нет никаких сомнений, как и в том, что завтра встанет солнце и вы зададите мне еще один ненужный вопрос. Я точно так же уверен, что вы не сможете добыть для лакеев ливреи полуночного цвета до конца месяца.
Ла Вей сказал это для того, чтобы у Элайзы выпрямилась спина и на щеки вернулся румянец, – его прием сработал почти мгновенно.
– Когда вы участвуете в битве… – ироничным тоном повторила она, все еще рассматривая его, будто хотела убедиться, что он не призрак. – Вы говорите это так, как могла бы сказать я: «Когда раз в неделю я хожу за провизией».
Однако ее взгляд оставался встревоженным.
Ла Вей испытывал странное облегчение под взглядом своей экономки. Ощущение было таким, будто на одно благословенное мгновение его дух раскинулся на пуховой перине, а он до сих пор не осознавал степень своей усталости. Он полагал, что его существование стало весьма жалким и даже невыносимым. Но это все же было земное существование!
– Не считаете ли вы тему письма слишком вызывающей для ваших тонких чувств, миссис Фонтейн? – спросил Ла Вей резко, отрывисто. – Имейте в виду, я рассказываю это, чтобы развлечь деда, которому уже за семьдесят, он до сих пор испытывает тягу к такого рода подробностям.
– Прошу вас, продолжайте, – ответила Элайза. – Мои чувства прочны как чугун.
В этом Ла Вей сильно сомневался, однако выдохнул и собрался с мыслями.
– Как вам известно, дедушка, когда кому-то из ла Веев выпадает шанс сразиться с врагами и его не убивают как свинью – трусливо и несправедливо, – Ла Вей всегда одержит верх.
Филипп слышал стальные нотки в своем голосе, как будто он и впрямь рассказывал о своих похождениях деду, который любил истории о доблести.
– …Убивают… как свинью… – проговаривала звенящим голосом Элайза, быстро записывая слова лорда ла Вея.
– Благодарю вас за новость о Ле-Пьер-Держане. Я тоже часто думаю о нем. Он был частью моего детства и остается частью того, кем я стал, так что его потеря – это еще одна… – Филипп сделал паузу, чтобы откашляться, – …еще одна смерть. Я нередко вижу его во сне и тогда просыпаюсь с улыбкой на лице. Но это та смерть, которая, как вы говорите, я надеюсь, отступит.
– …Еще одна смерть…
– Когда я лечился от ран, у меня была сильная лихорадка. Я видел отца, каким он был за день до того, как его увели, – гордым, непокорным, смелым. Это придало мне сил – я понял, что должен жить ради него, ради maman и Мари-Элен, ради… Миссис Фонтейн! – резко окликнул он Элайзу, которая опять замерла над письмом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
