— Так от разбойников же… — удивилась Ирику. — Миха из Басины не только тебя, он ещё и шестерых пленных разбойников привёз. Люди Эси та Лода, начальника папиного Тайного Розыска начали с них допрос снимать… Так полагается, в специальную книгу заносить — кого казнили и за какую вину… Ну, а разбойники такого порассказали… Как у Ильми та Каса, про «Поход трёх тысяч», только интереснее. Эси та Лода из темницы, из подвалов замка — прямиком к папе. Папа аж про подагру свою забыл. Потом к тебе — а ты ни на вехтарийском, ни на мертонском, ни на Языке Королей — ну, в смысле, на синаро, ни слова. Плачешь, в дверь кулаками стучишь, папу чуть не побила…
«А всё же у них тут не всё ладно!..», — не без удовольствия отметила Анечка, когда наборный пол верхнего этажа Главной башни отозвался на её шаги долгим протяжным звуком.
— Ой, мамочки! — воскликнула москвичка, подбирая подол платья.
— Аню! — рассмеялась орнелийская принцесса. — Иди, не бойся!..
— Но это же… Он же… — Анечка в замешательстве смотрела на «поющий» пол.
— Аню! — продолжала смеяться Ирику. — Это, всего-навсего, «соловьиный» этаж. Всякий, желающий попасть в папины покои, обязан поприветствовать его мелодией.
— То есть, это не пол рассохся? — не поверила москвичка.
— Нет, конечно же… — объяснила орнелийская принцесса, опуская глазки долу. — Здесь под каждой дощечкой специальная распорочка. Вот пол и «поёт». А знаешь, что самое интересное? Здесь нельзя красться. Смотри! Чем медленнее и осторожнее двигаешься, тем звонче «песня»…
Миновав «соловьиный» этаж, поднявшись по широкой лестнице, москвичка оказалась в просторной, но вместе с тем уютной спальне. Помимо резных деревянных панелей, стены украшало развешенное оружие и части доспехов, сквозь распахнутые шестиугольные окна виднелось синее небо с парящими птеродактилями. Далеко внизу лежал безбрежный Вех с неторопливо ползущими судами и поросшими тростником островами в устье Ранселя. Над городскими крышами вились струйки дыма.
На огромной кровати под балдахином с поднятыми занавесями, опираясь на прислонённые к стене подушки, полулежал-полусидел Его Сиятельство Осона Ирсахи та Кано, эгль та Оско и та Орнели. Его Сиятельство был очень похож на Миху — каким тот рисковал стать через тридцать земных или двадцать местных лет. Изборождённое морщинами лицо с умными голубыми глазами, выбритый согласно местной моде затылок и спускающиеся с висков длинные белоснежные волосы. Правая нога Его Сиятельства, в засученной штанине лежала на табурете — стоявший на коленях молодой человек в зелёном фартуке поверх белой рубахи растирал босую ступню приятно пахнущей мазью. Подбежавшая Ирику прижалась к отцовской груди.
У камина стоял низенький огненно-рыжий старик с гладким, как у юноши, лицом и длинной, похожей на козлиную, бородой. Это и был Илома Анкаси та Арли, респати ан-сафи осконского храма святого Викушти. Длинные — в пол, отделанные чёрным галуном и расшитые чёрными пчёлами белые одежды, похожая на горшочек смешная шапочка, а на пальце правой руки — золотой перстень с полупрозрачным камнем, скрывающем внутри коромыслице.
— Ну-с, и что нам расскажет твоя подруга? — пророкотал Осона Ирсахи, погладив прильнувшую дочку по волосам. — Носит одежду с твоего плеча… Волнуется, но не подаёт вида… А хорошим манерам ты не учил её вовсе, респати?
— В первую очередь Ваше Сиятельство поручили обучить её языку! — ответил премудрый Илома. — Ваше Сиятельство помнит, что наша первая проблема состояла в том, что мы не могли с ней объясниться…
— Уж в чём, а в этом ты преуспел, респати! — усмехнулся Осона Ирсахи. — Перед молодыми балбесами хвостом крутит только так. Что мой сын лично подсаживает её в седло, мне уже докладывали…
— Аню! — вскочив, Ирику торопливо подбежала к подруге. — Ты должна наклониться… поклониться… склониться… Папа! Понимаешь, он только мне папа, а ты…
Произнося последнюю фразу на ломаном русском языке, орнелийская принцесса стрельнула глазами в сторону двери. Оглянувшись, москвичка увидела, как обе камеристки присели, сложив руки под грудью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Скажите! — на мгновение Анечке сделалось до невозможности страшно. — У вас принято, чтобы глава государства принимал даму, к тому же иностранную гостью, лёжа в постели с голой волосатой ногой? Вам в детстве хорошие манеры тоже не преподали, или мой случай особый?..
Сразу же сделалось тихо — юноша в фартуке торопливо вскочил, за спиной взвизгнули Ниету и Корсу. Не сразу дрожавшая мелкой дрожью Анечка поняла, что прикрывая ладонью рот, Его Сиятельство попросту смеётся.
— Дерзка, ой дерзка! — от души радовался осконский эгль. — Святые брат и сестра, Ансари и Ансару в свидетели, при иных обстоятельствах не пожелал бы лучшей партии моему второму сыну. Милая девочка! То, что вы видите, называется больно и неприятно: подагра. И рад бы принять вас в тронном зале, под звуки фанфар, в окружении свиты, да сами заставили себя ждать… Оставьте нас!
Юноша в фартуке и обе камеристки словно ждали этого приказа. Премудрый Илома сделал вид, будто слова осконского эгля его не касаются. Что до Ирику, то она снова села к отцу на постель.
— Папа, Аню ни в чём не виновата… — торопливо заговорила орнелийская принцесса. — Позволь, я всё объясню…
— Я знаю, что Аню ни в чём не виновата, Ирику! — нахмурил брови Осона Ирсахи. — Но, чтобы принять политическое решение, мне не нужен защитник, встревающий после каждого слова…
— Аню, не бойся! — зашептала подруге на ухо орнелийская принцесса. — Папа, он тоже умный. Почти как дедушка. Шесть лет назад, когда нас осадить войски нашей пра-пра-бабушки…
— Ирику! — снова приподнял бровь осконский эгль.
Этажом ниже, приглушённый стенами и расстоянием, несколько раз проиграл «поющий» пол. Накрыв ногу Его Сиятельства мягким полотном, старый согбенный слуга поставил перед постелью стул с мягким сиденьем и высокой деревянной спинкой. «Умнеют!», — не без удовольствия подумала Анечка.
— И так?.. — негромко спросил осконский эгль.
— Честно признаться, не знаю, с чего начать… — девушка сообразила, что не стоит рассказывать отцу, как целовалась с его сыном. — Понимаете, мне захотелось побыть одной. Всё время слуги, придворные, камеристка… Мимо проезжал обоз, во главе которого скакал дворянин… Словом, на меня напали…
— Словом, девочка, вы откровенно и неумело врёте, — оборвал москвичку Его Сиятельство. — Скорее всего, мой второй сын вздумал с вами повольничать. Вы обиделись или сделали вид, будто обиделись и ускакали прочь. Не пугайтесь… — добавил он, видя, как побледнело и вытянулось лицо девушки. — Шпионы у меня и в самом деле есть, причём повсюду. Но здесь всё настолько ясно, что можно обойтись и без них. А с чего вдруг «блистательному» шайо вздумалось на вас нападать — об этом хотелось бы узнать побольше…
— Сама не пойму, — развела руками Анечка. — Этот дворянин… Он был такой вежливый, такой обходительный, такой галантный… Он… Понимаете, он явно напрашивался на ночлег, а я не знала, что ответить. Я же сама здесь гостья… А потом… Понимаете, я просто испугалась. Дворянин и его люди словно с цепи сорвались. Не подоспей на выручку ваш сын…
Снова разведя руками, Анечка улыбнулась, давая понять — как хорошо, что у Его Сиятельства такой замечательный сын.
— Снова врёте, и так же неумело, — не согласился осконский эгль. — Дворяне порой разбойничают на дорогах, но не всякий «блистательный» путешествует в обществе «ЗвёздноРождённого» чародея высокой степени посвящения. И никогда «ЗвёздноРождённый» не окажется на службе даже у самого знатного и богатого дворянина. Что до самих «ЗвёздноРождённых», то им не нужны наши женщины. А потому, признайтесь, девочка — вы хорошо знали этих людей. А эти люди так же хорошо знали вас.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Перед глазами Анечки снова возникла заросшая шахта в стволе дерева, фырчащий автомобиль с горящими фарами, и люди в белых плащ-накидках и крючковатых шлемах с перьями, выстроившиеся поперёк прохода.
— Да, то есть, нет… — замялась москвичка. — То есть, в общем, да… Ой, мамочки!..Я и в самом деле встречала раньше… Только не всех, а одного из этих людей. Карлика-горбуна, пытавшегося сжечь нас лучом. Только я не совсем уверена, что это он. Понимаете, он тогда выглядел по-другому…
