Едва взглянув на конверт, Левин вспомнил почтовую квитанцию, присланную из Энбекталды майором Каназовым, и неразборчивая фамилия на ней теперь, после того, как он увидел ее каллиграфически исполненной на конверте рукой Тюнена, так легко расшифровывалась, что Левин даже удивился, что не смог прочитать ее на квитанции: "Иегупов". Левин вытащил письмо из конверта.
Чтобы не мешать ему, Михальченко и Остапчук отошли к окну.
– Я сделал то, что ты просил, – сказал Михальченко. – Говорил с Вяловым. Басик действительно явился к нему, просил хату для какого-то гостя с Кавказа, но Вялов отшил его.
– Не брешет?
– Думаю, нет. А где сейчас живет этот гость с Кавказа?
– Спит в машине. Держит ее возле кемпинга на шоссе. Обращался на станцию техобслуживания, полетел подшипник трамблера. Машина пустая, оружия в ней нет. Басик из города куда-то исчез, мы его проворонили. Видимо, гостя брать придется с поличным, при выезде из города…
Пока они беседовали, Левин дочитывал письмо. Его занимали не столько перипетии с наследством, доставшимся за что-то Тюнену, сколько то, что о наследстве сообщил Тюнену тот же Анерт из Мюнхена! И теперь тень его дяди – полковника Кизе, сидевшего в старорецком лагере, наложилась на тень исчезнувшего Георга Тюнена. Но почему совпали эти имена? А, может, они совпали только для Левина: не исчезни Тюнен, и никакого совпадения нет, фамилии Тюненов и Кизе связаны очень давно, а угоди Кизе в лагерь для военнопленных не в Старорецке, связь эта все равно не рвется. В двух спектаклях оказались одни и те же действующие лица. Теперь к ним добавился некий Иегупов, чья фамилия вот, на конверте. Он извлек фотографию, долго вглядывался в лица людей, живших семьдесят-восемьдесят лет назад (судя по одежде), словно пытаясь угадать, кто есть кто, перевернул, но на обороте не было никакой надписи…
– Ну что, Ефим Захарович? – спросил Михальченко, заметив, что Левин закончил читать и сидел, задумчиво поглаживая лоб. – Похоже, есть зацепочка? Иегупов.
– Тут, Иван, не зацепочка. Тут, чувствую, плотину прорвало.
– Ладно, я пойду, – глянул на часы Остапчук.
– Спасибо, Максим Федорович, – поблагодарил Левин. – Похоже, вы нам сдвинули дело.
– Как бы оно ко мне не вернулось, – мрачно заметил Остапчук.
– Все может быть.
– Вот и я о том, – Остапчук направился к двери…
Когда он ушел, они сели рядышком на диванчик.
– С чего начнем? – спросил Михальченко.
– Я нанесу визит Иегупову. Ты займись ломбардом. А дальше будет видно…
"Иегупову Антону Сергеевичу", – было выведено на конверте рукой Тюнена.
"Судя по письму – приятели, должны быть примерно одного возраста, прикинул Левин. – Тюнену семьдесят четвертый." Он так и сообщил в адресное бюро УВД: "Год рождения 1916, 1917 или 1918, что-то в этих пределах". И сейчас, сидя в ожидании обещанных сотрудницей бюро "через полчасика", он вдруг подумал: "А почему за минувшие полгода Иегупов не забрал письмо на почте? Болел? А если умер? Тогда все рухнуло… Нет, не может быть, чтоб так здорово не повезло. Не такой уж я грешник. Это твой вечный пессимизм, Ефим", – сказал он себе, но не без опасения через полчаса позвонил в адресное бюро.
– Пишите, Ефим Захарович, – сказала сотрудница. – Иегупов Антон Сергеевич, 1918 года, Комсомольская, 5, квартира 2.
– Ой, как хорошо! Спасибо! – нервно воскликнул Левин.
Сунув бумажку с адресом в карман, он вышел…
Дом пять на Комсомольской выделялся обновившимся свежим цветом фасада, не все оконные рамы были зашпаклеваны и покрашены, у подъезда еще валялись доски от разобранных лесов.
"Капремонт" – понял Левин входя в подъезд, где еще сыровато пахло новой штукатуркой. Он позвонил в квартиру "2". Дверь открыл пожилой человек. Все на его лице было заметным, крупный нос, губы, скулы, лоб высокий, ровно лежали длинные седые волосы. Человек был в застиранной белой майке, заправленной в синие нитяные спортивные шаровары, и в затасканных красных суконных шлепанцах на босу ногу; он жевал, держа в одной руке вилку.
– Вам кого? – настороженно спросил хозяин, торопливо заглатывая пищу.
– Хотел бы повидать Антона Сергеевича Иегупова.
– Я Иегупов. Вы по какому вопросу? – он так и не двинулся из дверного проема.
– Извините, я не вовремя, вы обедаете…
– Обедаю.
– Я задержу вас ненадолго. Может впустите? – слабея от унижения и неловкости, сказал Левин. – Я из сыскного агентства "След", – он суетливо извлек удостоверение и протянул его Иегупову.
– Входите, – не очень охотно посторонился Иегупов. – Только учтите, я пришел на перерыв пообедать. А он у меня короткий, – он дал понять, что к долгим разговорам не расположен. – За каким вы все-таки делом? – Сильно припадая на одну ногу, Иегупов прошел к столу.
Левин быстро огляделся. Однокомнатное убогое жилье. Занавеска отгораживала раковину и двухконфорную плиту. Стол, два стула, табурет, широкая старая деревянная кровать, прикрытая до пола рыжим одеялом из верблюжей шерсти, с потолка под погнутым зеленым выгоревшим колпаком свисала лампочка, у кровати стояла тумбочка с ночником, а чуть загораживая единственное окно, боком был приткнут фанерный платяной шкаф.
Нищенских квартир Левин навидался, и сейчас удивила не бедность, а сам хозяин: неопрятный и вроде беспричинно злобно настороженный, и необычные для такого возраста сильный, не оплывший жиром торс, крепкие мускулистые руки.
– Я по поводу Георга Тюнена, Антон Сергеевич, – сказал Левин.
– Кого? – как бы не понял Иегупов.
– Георга Тюнена.
– А-а… А что?
– Он гостил у вас в апреле?
– С чего бы?! Так, иногда раз в год по открыточке писали друг другу.
– Он собирался к вам. Даже письмо написал до востребования. Но вы его не получили.
– Мало ли что собирался… А письма я не получил. Кто ж знал, что он напишет до востребования.
– Мы разыскиваем его, – сказал Левин. – В Старорецк он прилетел. А вот куда подевался дальше…
– Может, еще у каких знакомых. Он ведь из этих мест.
– У каких знакомых?
– Это уж ему известно… А что стряслось-то?
– Исчез он, не вернулся в Энбекталды.
– Ничего такого не знаю… Тут я не свидетель… – в глазах Иегупова колыхнулось смятение.
Левина удивила поспешность ответа – все-таки, судя по содержанию письма, приятели.
Опустив руку в карман пиджака, где лежало невостребованное письмо Тюнена, Левин извлек из конверта фотографию троих мужчин, и почти теми словами, с какими Тюнен обращался в письме к Иегупову, спросил протягивая снимок:
– Антон Сергеевич, нет ли среди этих людей вашего отца? Или какого-нибудь другого родственника?
Глянув мельком, Иегупов ответил:
– Нет тут отца. И родственников нет, – он прошел к шкафу, открыл, долго рылся, вернулся с пожелтевшим газетным пакетом и развернув, стал копаться в бумажках. – Вот мой отец, – протянул он Левину старинную фотографию на плотном картоне.
С коричневого поблекшего снимка смотрел молодой человек с аккуратно подстриженными усиками и идеально ровным пробором в гладко зачесанных волосах. Внизу на паспарту золотом оттиснуто: "Фотографiя С.Иегупова. Старорецкъ. Рядом с городской управой. Большая Успенская, д.Новогрудцевыхъ. Негативы сохраняются. Увеличенiе портретовъ до желаемого размера".
– Ваш отец был владельцем фотосалона? – спросил Левин.
– Да. Он умер в восемнадцатом году от тифа. Мне было четыре месяца. Тетка воспитала. А это его кто-то сфотографировал.
Какое-то время оба молчали. Иегупов убирал со стола.
– У вас капремонт был? – спросил Левин, обводя взглядом потолок и стены.
– Да.
– Долго?
– Год. В июле переселился сюда.
– А где жили во время ремонта?
– Переселенческий фонд. Конура на улице Боженко, тринадцать. Мне пора, – Иегупов посмотрел на ходики.
– Да-да, – как бы очнулся Левин. – Извините, задержал вас.
Проковыляв к двери, Иегупов встал у порога, как бы приглашая Левина к выходу.
По дороге к бюро Левин пытался прояснить свои впечатления о Иегупове. Нелюбезность и желание поскорее спровадить Левина не очень смущали: мало ли таких грубоватых неприятных людей! Да и не каждый получает удовольствие от внезапного вторжения в свое жилище посторонних, лезущих с расспросами. Непонятно другое: почему Иегупов не проявил интереса к письму, не потребовал вернуть; не спросил Левина, когда и где узнать, как идут поиски Тюнена, а ведь их связывали непростые отношения, о чем свидетельствует доверительность письма Тюнена. Только и сказал: "Я не свидетель". Конечно, есть люди и их немало, которые не желают, чтоб их втягивали в какие-то выяснения, не любят попадать в свидетели. Это существует в каждом обществе и вполне объяснимо. Обычно у подобных людей изломанная неудавшаяся жизнь, что-то в ней однажды и навсегда испугало их, замкнуло. Что ж в итоге? Существенного вроде ничего, кроме ощущения, что Иегупов если и не лгал, то что-то утаивал? Но что?..
