Домой Левин вернулся раньше жены. Тоскливо бродил по квартире, заглянув в холодильник, в кастрюли на плите. Хотелось есть, но решил дождаться жену. У детей был отпуск, и они на три недели уехали с внуком в какой-то пансионат на Рубцовские озера. В доме стало тихо, пусто и тоскливо. Он волновался, как там внук: не простудится ли, купаясь, не перегреется ли на солнце, не будет ли есть немытые ягоды, бродя по лесу, не искусали ли его ночью комары? Все эти волнения, конечно, смешны. Мальчик поехал с родителями. Но для Левина они тоже были детьми несерьезными, безответственными, легкомысленными, эгоистичными в ущерб ребенку.
Левин зажег газ под кастрюлями. Вот-вот должна была прийти жена. Он подошел к окну и увидел, как она поднимается по лестнице, ведущей с улицы во двор. В подъезд вошла уже не видимая им сверху, щелкнул, загудел лифт. Левин вышел в коридор, предупредительно открыл дверь.
– Ты обедал? – спросила она.
– Нет, жду тебя.
Они прошли на кухню.
– Дети не звонили? – спросил он.
– Нет. А тебе звонил какой-то Гукасян. Просил связаться.
– Когда? – встрепенулся Левин.
– Перед моим уходом на работу, сразу после того, как ты ушел.
– Готовь, есть хочется, а я позвоню пока, – он заторопился к телефону…
– Гукасян слушает, – отозвался где-то далеко голос, прорвавшийся через коммутатор.
– Здравствуй, Гарник. Это Левин.
– Ты, конечно, поносил меня и в гроб, и в доску, и в мать? Думал, что я забыл о твоей просьбе? Уезжал я, Ефим, в срочную и длительную командировку. Как живешь, что нового?
– Жив. Вот это и есть главная новость.
– У меня для тебя сюрприз, если в нем еще есть нужда.
– Есть.
– Тогда пиши.
– Подожди, возьму бумагу и ручку.
– Готов?
– Да.
– Пиши. Цурканов Тимур Георгиевич. Он работал военфельдшером в те годы в Старорецком лагере. Сейчас подполковник медслужбы в запасе. Увольнялся из нашей санчасти. Мне его наши финансисты разыскали. Правда, полгода назад, после смерти жены он переехал во Львов к дочери. Запиши его львовский адрес и телефон, – Гукасян продиктовал. – Ну, а как твое дело? Движется?
– С Божьей помощью. Сейчас с твоей может чуток продвинусь.
– У меня как-будто все.
– Тогда спасибо.
– Рад был помочь. Будь здоров…
Обедали молча. Левин думал о своем, быстро хлебая перловый суп.
– Что-нибудь случилось? – не выдержав, спросила жена.
– Нет, ничего.
– Почему же ты все время молчишь?
– А что говорить?
– Можно подумать, что в нашей семье уже нет тем для разговоров.
– Я спешу.
– Ты всю жизнь спешил. Я хочу в воскресенье поехать к детям.
– Поедем.
– Сколько туда километров?
– Километров семьдесят.
– Автобусом или электричкой?
– Посмотрим. Выберем, что удобней, – он доедал второе.
– Компот, Фима.
– Не хочу, – он посмотрел на часы. В ванной прополоскал рот, причесался. – Так я пошел, – крикнул уже из коридора. – Возьми дверь на цепочку.
Посещение ломбарда ничего не дало: на забеленном мелом витринном стекле кто-то изнутри вывел пальцем "ремонт", а на дверях висел замок. Ругнувшись про себя, Михальченко вернулся в бюро, через управление торговли выяснил, что в связи с ремонтом работники ломбарда отправлены в отпуск, ремонт продлится еще дней десять.
– Ну что, выпьем с горя? – спросил Михальченко после того как они обменялись с Левиным информацией, которую каждый добыл за день.
– Какое горе? – Левин поднял на него глаза.
– У меня были большие надежды на ломбард. Плащ-то оттуда.
– Это еще не горе, Иван. Не гневи Бога. Ты еще не знаешь, что такое горе. А пива выпьем. На объявление в газете пока никто не откликнулся?
– Пока глухо.
Михальченко достал из холодильника две бутылки "Жигулевского".
Попивая, Левин стал куда-то звонить. Судя по количеству цифр, которые он набирал, Михальченко понял: звонит по коду в другой город.
Левин долго ждал, пока не пришел обратный сигнал. Наконец услышал женский голос:
– Алло, слушаю!
– Это квартира Цуркановых? – спросил Левин.
– Да.
– Звонят из Старорецка. Будьте добры, Тимура Георгиевича, если можно.
– Папа, тебя, – позвала женщина. – Быстрей, междугородка.
– Слушаю, – сказал мужской голос.
– Здравствуйте, Тимур Георгиевич. С вами говорят из Старорецка. Моя фамилия Левин. Я бывший прокурор следственного управления областной прокуратуры. Сейчас на пенсии. Работаю в частном сыскном бюро, – Левин старался подробней, чтобы расположить собеседника и избавиться от излишних его вопросов. – Ваши координаты мне дал подполковник Гукасян. Возможно, вы его знали. Я веду одно дело, связанное со Старорецким лагерем военнопленных. Дело сорокалетней давности. Поэтому нуждаюсь в каждой крупице. Вы ведь в те годы служили там в санчасти? Я хотел бы с вами повидаться, готов приехать, если вы не возражаете.
– Вы меня заинтриговали, товарищ Левин. Гукасяна я помню. Когда вы хотите приехать?
– Завтра суббота. В понедельник удобно?
– Хорошо, я вас жду.
– Спасибо. До свидания, – Левин опустил трубку. – Слышал? – обратился он к Михальченко. – Обеспечь меня билетом туда и на следующий день обратно. Бери на самый ранний рейс.
– А с гостиницей как?
– Это уже моя забота. Позвоню во Львовскую прокуратуру. Там еще остались знакомые.
– Не вызвать ли нам сына Тюнена? – вдруг спросил Михальченко.
– Зачем?
– Чует мое сердце, что здесь пахнет трупом. Плащ есть, а человека нет.
– А что, если плащ в ломбард сдал сам старик Тюнен?
– Зачем?
– Ну мало ли могло быть причин. Самая банальная – деньги понадобились. Исключаешь?
– Тут исключать ничего нельзя, – пожал плечами Михальченко.
– Поэтому нам очень нужен ломбард: кто сдал туда плащ?
– Это я найду… Пива еще хотите?
– Нет, – Левин встал…
Во Львов Левин прилетел около девяти утра и сразу же позвонил из аэропорта Цурканову, но того не оказалось дома, зять сказал:
– Тимур Георгиевич знает о вашем приезде, но его срочно вызвали в госпиталь проконсультировать какого-то больного. Вы можете приехать к нам и подождать его. Он сказал, что к двенадцати часам будет.
– Спасибо. Я к двенадцати подъеду.
– Вы город знаете? Найдете?
– Найду.
Теперь надо было подумать, на что убить три часа. Поразмыслив, Левин поймал частное такси и поехал в областную прокуратуру. Львов он знал неплохо, бывал здесь много раз и по служебным делам, и раз пять через Львов ездил в Трускавец.
В прокуратуре он обошел несколько кабинетов, встретился с давними приятелями, с которыми когда-то учился на юрфаке, просто со знакомыми, с кем в разное время работал в бригадах, сколоченных прокурором республики по каким-нибудь особо сложным делам. Шел обычный треп, предложили раздавить бутылку, но Левин отказался, кто-то подтрунивал над его уходом в частное бюро, кто-то одобрял, тут же ему заказали место в гостинице, написали бумагу и погнали с нею в управление гостиничного хозяйства шофера криминалистической спецмашины…
Несколько взбодрившийся, повеселевший, Левин к двенадцати часам поехал к Цурканову, по дороге заскочил в пирожковую, выпил чашку бульона и съел две слойки с мясом.
Дом, в котором жил Цурканов, был старый, начала века, четырехэтажный, без лифта. По нынешним временам его высота соответствовала шестиэтажному, лестничные пролеты были длинные, крутые, широкие, на каждой площадке по две квартиры. Пока он поднимался, медленно, с одышкой, в душе возникло какое-то жалостливое чувство к себе от этих хождений по конторам и чужим квартирам.
Постояв какое-то время перед дверью, чтоб перевести дух, он позвонил.
Открывший ему Цурканов оказался невысоким толстячком, очень подвижным, суетливым, с приветливыми карими глазами. Он засеменил маленькими ножками в шлепанцах почти детского размера впереди Левина, помахиванием руки приглашая за собой.
– Ну-с, с чего начнем? – спросил Цурканов, как бы впрыгивая в кресло и указывая Левину на такое же напротив. – Ваше имя-отчество?
– Ефим Захарович… Начинать придется с самого начала, – ответил Левин и рассказал Цурканову о просьбе Анерта, о том, что уже успели выяснить.
– Кизе! Оберст Кизе! – подскочил Цурканов в кресле. – Конечно, я его помню! Я помню почти всех, кто попадал тогда в лагерную санчасть. Мне, молоденькому фельдшеру, эта публика была просто интересна, поскольку в основном состояла из старших офицеров. Многие из них люди в возрасте, в вермахт пришли, имея опыт службы еще в рейхсвере. Сволочей среди них имелось немало, но попадались и приличные люди. К ним относился и Кизе. Он неплохо говорил по-русски, не заискивал. Интересный старик. Мне он, конечно, тогда казался стариком: ему было под шестьдесят, мне едва за двадцать. Представляете! Господи, как быстро жизнь пролетела! Кизе, по-моему, был человеком интеллигентным, с чувством собственного достоинства. Почти все его соплеменники относились к нему если не с почтением, то уважительно. Даже те, с кем он жестоко спорил о национал-социализме. Он дважды лежал в санчасти подолгу: один раз с пневмонией, а второй раз с обострением холецистита…
