Изверги!
— Гена, что с тобой? Опомнись, — к нему подошел ветеринар совхоза Налимов, но Гена так оттолкнул его, что тот едва удержался на ногах.
— Сумасшедший!
Народ постепенно приходил в себя. Многие стыдливо оправдывались:
— Мы тут ни при чем. Нас позвали…
— Урэкчэнов дал команду…
Но кое-кто попытался спорить, возражать:
— Ты полегче давай! Чего орешь? Будто твоих собственных режут! Тоже еще… начальство…
— Кто пригнал? — закричал Гена.
— Бодий и Сопуу.
Гена увидел молодых оленеводов. Они стояли поодаль, виновато опустив головы.
— Откройте двери! — приказал Гена. Он не стал выговаривать парням. Что толку? И так ясно — Урэкчэнов распорядился.
Бодий и Сопуу раскидали жерди, и олени с ревом ринулись на волю.
— Люди, есть у вас совесть или нет?! Может, за обещанные камусы ее отдали? — Гена принялся освобождать привязанных оленей. Те шарахались из стороны в сторону, их огромные бархатные глаза от страха округлились. Казалось, вот-вот вылезут из орбит. Почувствовав свободу, они стремглав побежали за стадом, только белые хвостики замелькали вдали. Гена сел на верхового оленя и помчался следом. Бодий и Сопуу поехали с ним.
Урэкчэнов от радостного волнения то садился на стул, то вскакивал и начинал метаться взад-вперед по кабинету. Довольная улыбка блуждала по лицу, отчего его смуглая кожа казалась чуть посветлевшей. При людях всегда неторопливый, важный, он теперь, когда в кабинете никого не было, бегал, как молодой олень, стремясь унять волнение. «Подумать только — завтра выполняем годовой план по сдаче мяса. И все это благодаря моему опыту и мудрости. Не зря всю жизнь с оленями нянчился. Теперь и они выручают меня на старости лет. Скоро на пенсию. В районе намекнули, мол, дашь план по мясу, получишь… Правда, что именно получу — не сказали. Но не это главное. Важно, ждет что-то приятное. А Адитов, дурак, сам отказывается от почестей. Протяни-ка голодному в одной руке кусок мяса, а в другой — кость. К какой потянется? То-то же! Строит из себя умного руководителя. Ишь, мною командовать вздумал! Не выйдет. Я сумел его обхитрить!»
Урэкчэнов нетерпеливо поглядывал на телефон. С утра заказал разговор с районом. Олени уже в корале. Забойщиков мобилизовали быстро. Теперь, наверное, все идет полным ходом. Адитова в поселке нет. Сегодня воскресенье, а он вчера вечером, говорят, в тайгу уехал, с ночевкой. Потихоньку тоже, видно, промышляет. Это даже к лучшему, что его нет, вдруг помешал бы…
Зазвонил телефон. Урэкчэнов судорожно схватил трубку, приложил к уху.
— Здравствуйте, Яков Иванович… Это я, Урэкчэнов… Дела идут хорошо… Что-о? Алё, алё, что-то плохо слышно. План перевыполняем! Сегодня последний забой… Завтра сообщим окончательные результаты… Спасибо большое, Яков Иванович… Будем стараться…
Урэкчэнов, улыбаясь, медленно опустил трубку на рычаг. В ушах еще звенел голос председателя райсовета. Он похвалил его. Завтра об их трудовой победе будет знать вся республика. Вот так-то, Мэтин Петрович и Геннадий-выскочка! Не вышло по-вашему.
Он посмотрел на часы. Десять утра. Не мешает проверить, как там идет забой. Надо для поддержания авторитета и самому освежевать двух-трех оленей.
С такими мыслями Архип Степанович шагнул было к дверям, на ходу натягивая пальто, но тут дверь распахнулась: на пороге стоял ветеринар Налимов.
— А, Налимов. А я к тебе. Ты на оленях, на машине?
— Архип Степанович… Там пусто… — Налимов, виновато моргая, развел руками.
— Закончили?
— И не начали даже. Оленей загнали в кораль, люди стали ловить их, но тут Умтичан прибежал и такой крик поднял… Потом взял и выпустил всех до единого…
Урэкчэнов остолбенел. Толстое лицо его побагровело. Задрожал массивный подбородок, губы нервно задергались.
— Налимов, ты знаешь, что налим — самая последняя из рыб? Нет? Так знай. Ты тоже — последний из людей. Сопляка испугался?! Приказ заведующего — для тебя ничто? Близко не подпущу к оленям, так и знай! Уволю!
Налимов побледнел, но молча выслушал Урэкчэнова. Он понимал, что произошло чрезвычайное происшествие. Надо же случиться такому как раз в тот самый момент, когда за сдачу оленей отвечал именно он. Урэкчэнов не простит ему этого. Еще и выгонит из совхоза. Сколько раз тыкал в лицо, дескать, плохо работаешь, а я тебя защищаю.
— Садись! — приказал Урэкчэнов. — Думать будем.
Случай в корале всполошил весь поселок. Разговоры шли только об этом. Одни осуждали поступок Гены:
— Ишь, камусами упрекнул, будто сам без них обходится.
— Только-только работать начал, а уже — командир! Никакого уважения к старшим…
— Коли сейчас нос кверху дерет, что будет, когда бригадиром станет?
— Труд оленевода нынче почетный, вот посыплются на него ордена, тогда еще не то увидим…
Другие удивлялись смелости Умтичана:
— Ты смотри какой! Урэкчэнова не побоялся.
— Да, против Урэкчэнова сроду никто не выступал. Архип Степанович его теперь в порошок сотрет.
— Просто выгонит из стада и все.
— На этом не остановится. Еще напишет куда следует.
— На жалобы и доносы он мастер.
Третьи оправдывали:
— Молодец! Правильно поступил.
— Он же не для себя старался, для совхоза.
Гена тихо переступил порог своего дома, закрыл за собой дверь. Молча взглянул на жену. Клава ласково улыбнулась.
— Ну, что, Гена? — участливо спросила она, заметив, как он осунулся и побледнел. — О, как о тебе сегодня языки чесали. Особенно женщины. Специально говорили громко, чтобы я слышала. И в больнице, и в магазине.
— Все хорошо, Клава. Оленей вывел на обратный маршрут, — спокойно сказал Гена, вешая пальто и шапку. Скинул пиджак, снял сорочку, устало шагнул к рукомойнику и не спеша стал мыться, густо намыливая лицо и шею. Жена протянула ему чистое махровое полотенце.
— Ты что такой грустный? — спросила Клава, когда Гена сел за стол.
— Просто немножко устал.
— Поешь как следует, — жена придвинула к нему тарелки с едой.
— Ты знаешь, Клава, как они рвались на волю! Когда я их выпустил, ринулись как снежная лавина, — улыбнулся Гена, его черные глаза потеплели, обветренное лицо смягчилось.
— Люди только и говорят, как ты угнал сегодня оленей.
— И что, ругают? — веселые искорки заиграли в глазах.
— Ох, ругают.
— А, по-твоему, правильно я поступил или нет?
— Ты иначе поступить не мог.
Оба замолчали. Затем Клава вдруг спросила:
— Жалеешь, что накричал на людей? Там ведь много пожилых было…
— А стал бы упрашивать — половину стада забили б. Мне важно было остановить их. Вот я и… — Гена вздохнул: — За людей стыдно. Камусы глаза им затмили. Жадность обуяла.
— Не все же такие, Гена.
— Конечно, не все. Но все-таки. Живем вроде бы хорошо, все у нас есть, а некоторые все жаднее становятся. Но ты у меня не жадная, — засмеялся Гена, обнимая жену, — не спрашиваешь, сколько из зарплаты вычтут за срыв
