Прототип государя Макиавелли, герцог Валентино (Цезарь Борджиа), сын папы римского Александра VI, управлявший папскими землями в Романье, никогда не упускал возможности избавиться от противника раз и навсегда. Его последовательность и рационализм при достижении конкретной цели очаровывают Макиавелли, который находится при его дворе с дипломатической миссией в 1502 году. Если такой правитель, как Борджиа, добивается власти, причем власти абсолютной, то она является чем-то бо́льшим, чем его личное приобретение. Наоборот, она подчиняет личность себе и использует ее в своих интересах. Чем меньше чисто человеческого, сословного остается в государе, тем на большее может подвигнуть его власть, им обретенная. В принципе, речь здесь о том, почему в разное время от правителя требуется проявление совершенно различных качеств, почему бывают времена мягкого правления и почему они вдруг сменяются жесточайшим политическим режимом. Макиавелли считал, что история находится в особом «ведомстве», в «ведомстве судьбы» – силы, скрытой от человека и не поддающейся рациональному изучению. Изменяя принципы существования социума, судьба испытывает человека – но не абстрактное лицо, а политика, стоящего во главе государства. Внезапно меняя правила игры, она обнаруживает недостаточную готовность человека соответствовать всеобщим законам. Безнадежность положения политика перед лицом неотвратимой судьбы могла быть смягчена верой в правильность своих поступков, опирающуюся на религиозную традицию провиденциализма. Однако вера служит для государя и источником заблуждений, поскольку заставляет его остановиться на каком-то одном типе поведения и способе принятия решений. Она не гарантирует его от неудачи и выполняет функцию компенсации только по отношению к нему самому, но обществу, ввергнутому в хаос по причине невежества и непредусмотрительности политика, от этого не легче.
Модель государя Макиавелли принципиально иная. Для того чтобы соответствовать судьбе, политик не должен питать иллюзий относительно правильности своего поведения. Всякий тип политической практики относителен. Именно поэтому наиболее разумной и рациональной формулой политического действия может быть формула всеобщего поступка, то есть готовность стать тем, кого судьба сейчас предпочитает в качестве правителя: в добрые времена нравственного и справедливого, в злые – жестокого и неумолимого. Для роли политика не подходит ни праведник, ни злодей. Макиавелли изображает своего Князя как существо универсальное, но не лишает его всяких конкретных человеческих качеств. Наоборот, его универсальность представляет собой конкретное единство разнородных поведенческих типов. Поэтому можно сказать, что государь Макиавелли – это не идеализированный образ хрестоматийного ренессансного злодея, каковым, например, был тот же Цезарь Борджиа, а определенная утопическая модель, способы воплощения в реальность которой еще не могли быть обнаружены в эпоху, когда отошедший от дел секретарь Совета Десяти Флорентийской республики занимал свой досуг написанием политических трактатов[70].
И. Гончаров
Никколо Макиавелли
Князь
Никколо Макиавелли – Лоренцо Медичи Великолепному, сыну Пьетро Медичи
Люди, желающие снискать благосклонность Князя[71], обычно приносят ему вещи наиболее для них дорогие или приходят к нему с дарами, которые, очевидно, всего больше его радуют; поэтому часто можно видеть, что князьям дарят коней, оружие, парчу, драгоценные камни и другие подобные украшения, достойные княжеского величия. Желая точно так же представить вашей светлости некоторое свидетельство моей преданности, я не нашел во всем своем имуществе вещи, которая была бы для меня дороже или ценилась так высоко, как знание дел великих людей, приобретенное мной долгим опытом дел нашего времени и постоянным чтением древних. Я с большой тщательностью продумал свои знания, долго проверял их и теперь подвел им итог в маленькой книжке, которую преподношу вашей светлости. И хотя я считаю этот труд недостойным предстать перед вами, но все же я твердо верю, что вы по доброте своей удостоите принять его, так как знаете, что с моей стороны нельзя сделать вам больший дар, чем предоставить возможность в самое короткое время узнать то, что я постиг за столько лет, с такими лишениями и опасностями.
Я не приукрасил этот труд и не наполнил его ни пространными рассуждениями, ни широковещательными и пышными словами, ни другими приманками и украшениями, которыми многие обычно расцвечивают и украшают свои сочинения, так как я хотел, чтобы вся работа или прошла незаметно, или привлекла внимание единственно многообразием содержимого и важностью предмета. Я просил бы не считать за самомнение, что человек такого низкого и незаметного состояния позволяет себе рассуждать о правлении князей и устанавливать для них правила, ибо, как люди, рисующие какой-нибудь вид, спускаются в долину, чтобы видеть очертания гор и возвышенностей, и высоко поднимаются на горы, чтобы видеть долины, так и для того, чтобы хорошо познать сущность народа, надо быть Князем, а чтобы правильно постичь природу Князя, нужно быть из народа. Пусть же ваша светлость примет этот малый дар с теми же мыслями, с какими я его ей посвящаю; если вы внимательно его прочтете и обдумаете, то увидите в нем выражение самого большого моего желания: чтобы ваша светлость достигли того величия, которое обещают вам судьба и другие ваши качества. И если ваша светлость с вершин своей высоты обратит когда-нибудь взор на эти низины, она поймет, как незаслуженно переношу я тяжкую и непрестанную враждебность судьбы.
Глава I
Сколько существует видов княжеств и каким образом они приобретаются
Все государства, все власти, которые господствовали и господствуют над людьми, были и суть или республики, или княжества. Княжества бывают или наследственные, где много лет правил род их государя, или новые. Новые княжества или создаются совсем заново, как Милан под властью Франческо Сфорца[72], или они, как отдельные части, присоединяются к наследственному государству Князя, который их приобретает, как королевство Неаполитанское под властью короля Испании[73]. Эти покоренные таким образом земли привыкли или жить под властью Князя, или издавна быть свободными; приобретаются они чужим или своим оружием, милостью судьбы или собственной силой.
Глава II
О княжествах наследственных
Я не буду здесь рассматривать республики, так как много говорил о них в другом месте. Я обращаюсь только к княжествам и, придерживаясь описанного выше порядка, буду обсуждать, как можно этими княжествами управлять и как их удерживать. Итак, я скажу, что значительно менее трудно сохранить за собой государства наследственные и привыкшие к роду своего Князя, чем новые; достаточно Князю не нарушать строй, установленный его предками, и затем править, сообразуясь с обстоятельствами; такой Князь, даже при среднем искусстве, всегда удержится в своем государстве, если только какая-нибудь необычайная и особенная сила не лишит его владений; однако, даже лишенный государства, Князь при первой неудаче захватчика вернет его вновь.
Мы видим в Италии пример герцога Феррарского, который выдержал все нападения венецианцев в 1484 году и папы Юлия в 1510-м[74] единственно потому, что издавна управлял этим владением; дело в том, что у исконного государя меньше оснований, и он реже бывает поставлен в необходимость угнетать; поэтому его должны больше любить, и если особенные пороки не сделают его ненавистным, то вполне в порядке вещей, что подданные естественно будут желать ему добра.
За давностью и непрерывностью господства исчезает даже воспоминание о бывших когда-то переворотах и об их причинах; всякая же перемена, раз происшедшая, всегда и неизбежно влечет за собой другую.
Глава III
О княжествах смешанных
Трудности начинаются именно в новом княжестве. Прежде всего, если оно не создано заново, а является частью наследственного, так что княжество в целом может быть названо как бы смешанным, то перевороты в нем вызываются прежде всего одной естественной трудностью, встречающейся во всех новых княжествах: люди охотно меняют господина, веря, что им будет лучше, и эта уверенность заставляет их браться за оружие против правителя; они обманывают себя, так как потом видят на опыте, что им стало хуже. Ухудшение же связано с другой неизбежностью, столь же естественной и повседневной, – именно: Князю приходится беспрестанно угнетать новых своих подвластных военными постоями и бесконечными другими насилиями, неотделимыми от новых приобретений. Таким образом, твоими врагами становятся все, кого ты обидел при овладении этим княжеством, но ты также не можешь сохранить дружбу тех, кто тебя призвал, потому что удовлетворить их в меру их ожиданий нельзя, а пользоваться против них сильно действующими средствами невозможно, так как ты им обязан; поэтому если кто-нибудь располагает даже самыми могучими войсками, то все же для вступления в какую-нибудь страну ему всегда необходимо сочувствие ее жителей.
