По этим причинам Людовик XII, король Франции, быстро занял Милан и быстро потерял его. Чтобы в первый раз отнять у него город, оказалось достаточно собственных сил Лодовико Сфорца[75], так как тот же народ, который открыл королю ворота, убедившись, что он обманулся в своих ожиданиях и надеждах на хорошее будущее, не мог выдержать гнета нового Князя.
Несомненно, что если вторично завоевать взбунтовавшуюся страну, то потерять ее уже труднее, так как господин под предлогом восстания меньше стесняется в средствах укрепления своей власти, карая виновных, выслеживая подозрительных и укрепляя более слабые местности. Таким образом, чтобы отобрать у Франции Милан в первый раз, достаточно было герцогу Лодовико поднять шум на границах своего герцогства; чтобы вырвать его у Франции второй раз, пришлось двинуть против нее всех, уничтожить ее войска и выгнать их из Италии. Случилось это по причинам, указанным выше. Тем не менее Милан был отнят у Франции и в первый, и во второй раз. Об общих причинах первого поражения уже говорилось, остается теперь объяснить вторую неудачу и рассмотреть, какие средства были у короля и что при таких же обстоятельствах мог бы сделать всякий, дабы оказаться в состоянии лучше удержать свое завоевание, чем это сделал король Франции.
Итак, я скажу следующее: государства, которые при завоевании присоединяются к исконному государству покорителя, либо принадлежат к одной с ним стране и языку, либо нет. Если принадлежат, то удерживать их очень легко, особенно если они не привыкли жить свободными; чтобы уверенно владеть ими, достаточно истребить род правившего Князя; если во всем прочем оставить им старые порядки, то при отсутствии различий в нравах люди спокойны, как это видно на примере Бретани, Бургундии, Гаскони и Нормандии, которые так давно объединены с Францией; несмотря на известную разницу в языке, обычаи все же схожи и легко могут уживаться друг с другом; завоеватель таких государств, если хочет их удержать, должен позаботиться о двух вещах: первая – это истребить род прежнего правителя, вторая – не трогать ни их законов, ни налогов их; этим путем завоеванное княжество в самое короткое время сливается в одно целое со старым.
Наоборот, при завоевании государств в земле, чужой по языку, обычаям и порядкам, возникают трудности, и для сохранения приобретений надо иметь большое счастье и показать большое умение. Одним из самых действенных и верных средств было бы водворение там на жительство самого завоевателя. Это сделало бы его господство крепче и прочнее. Так поступил турецкий султан с Грецией, и никакими другими мерами не удалось бы ему удержать это государство, если бы он сам там не поселился. Живя на месте, видишь, как зарождаются волнения, и можно действовать быстро. Если же не быть на месте, то о них узнаешь только, когда они разрослись, и помочь больше нельзя. Кроме того, страна не будет разграблена твоими чиновниками, а подданные будут довольны возможностью обращаться прямо к Князю. Поэтому они имеют больше причин любить его, если хотят быть ему верными, и бояться его, если замышляют иное. Тому, кто извне захотел бы напасть на это государство, придется быть осторожнее, так что если жить в стране, то лишиться ее необычайно трудно.
Другое очень хорошее средство – это основать в одном или двух местах военные колонии, которые являются как бы ключом той страны; необходимо или поступить так, или держать там много конных людей и пехоты. Колонии обходятся Князю недорого; он основывает и содержит их без всяких расходов или с очень небольшими и угнетает этим только тех, у кого отнимает поля и дома, чтобы отдать их новым поселенцам, то есть ничтожную часть жителей этого государства; к тому же пострадавшие разрознены и бедны, вредить Князю они никак не могут. Все остальные, с одной стороны, не тронуты и поэтому легко успокоятся, а с другой – они боятся провиниться, опасаясь, как бы с ними не случилось того же, что и с ограбленными. Итак, повторяю, что эти колонии денег не стоят, они надежнее, обид от них меньше, а потерпевшие не могут вредить, потому что, как сказано, они бедны и разбросаны.
Вообще надо усвоить, что людей следует или ласкать, или истреблять, так как они мстят за легкие обиды, а за тяжелые мстить не могут; поэтому оскорбление, которое наносится человеку, должно быть таково, чтобы уже не бояться его мести.
Если же вместо военных колоний держать в стране войска, то это обходится гораздо дороже, так как охрана поглощает все доходы этого государства; таким образом, приобретенное идет Князю в ущерб и угнетает гораздо больше, потому что все государство страдает от передвижений и постоев княжеского войска; эту тяготу каждый чувствует на себе, и каждый становится врагом Князя, а это враги, которые могут вредить, потому что они хоть и повержены, но остаются у себя дома.
Итак, эта охрана во всяком случае настолько же бесполезна, насколько полезно основание колоний.
Тот, кто властвует в чуждой стране, должен, как уже говорилось, стать главой и защитником маленьких соседних князей, всячески постараться ослабить в ней сильных людей и остерегаться, чтобы под каким-нибудь предлогом в страну не вступил иноземный государь, столь же сильный, как он сам; такого чужеземца всегда призовут недовольные из-за непомерного честолюбия или из страха. Так, известно, что этолийцы призвали римлян в Грецию. Вообще какую бы страну римляне ни занимали, они делали это по призыву туземцев.
Обычный ход вещей таков, что не успеет могущественный иноземец вступить в страну, как все наименее в ней сильные присоединяются к нему из зависти к тем, кто раньше был сильнее их.
Что касается этих слабейших, то привлечь их на свою сторону не стоит никакого труда, так как все они вместе сейчас же спешат слиться с государством завоевателя. Ему надо только следить, чтобы они не захватили слишком много силы и значения. С их помощью он собственными средствами легко может унизить сильных и остаться полным хозяином страны. Кто не устроит это дело как следует, быстро лишится приобретенных владений, а пока они еще в его руках, ему предстоят бесконечные внутренние трудности и заботы.
Римляне в захваченных ими странах хорошо соблюдали эти правила, основывали военные колонии, покровительствовали менее сильным, не расширяя их власти, унижали сильных и не допускали влияния иноземных государей. Я хочу ограничиться только примером одной страны – Греции. Римляне поддерживали ахейцев и этолийцев, унизили македонское царство, выгнали Антиоха[76]. Никогда, однако, заслуги ахейцев или этолийцев не побудили римлян допустить какое бы то ни было расширение этих государств, точно так же никакие уговоры Филиппа не склонили их войти с ним в дружбу, не умаляя его значения, а могущество Антиоха не могло заставить римлян согласиться на то, чтобы он получил в этой стране какое-нибудь владение. Римляне в этих случаях действовали, как должны действовать все умные правители, – которые обязаны считаться не только с волнениями, уже происходящими, но и с возможными в будущем, предупреждая их самым тщательным образом: ведь легко помочь, когда видишь издалека, но если выжидать, пока события подойдут близко, то давать лекарства будет уже поздно, так как недуг стал неизлечим. Здесь происходит то же, что, по словам врачей, бывает при чахотке, которую вначале легко излечить, но трудно распознать; с течением же времени, если ее сразу не раскрыли и не лечили, болезнь становится легко распознаваемой, но трудно исцелимой. То же бывает и в делах государства: различая издали наступающие беды, что дано, конечно, только мудрому, можно быстро помочь, но если, не поняв их вовремя, позволить злу разрастись до того, что его узнает всякий, тогда средств больше нет. Поэтому римляне, умевшие предвидеть осложнения заранее, всегда с ними справлялись и никогда не давали им накопляться, лишь бы избежать войны. Они знали, что война не устраняется, а только откладывается к выгоде противника; по той же причине они хотели вести с Филиппом и Антиохом войну в Греции, чтобы не пришлось воевать с ними в Италии; они могли тогда уклониться от той и от другой войны, но не пожелали. Им никогда не нравились слова, которые не сходят с уст мудрецов наших дней, – «пользоваться благом выигранного времени»; наоборот, они ожидали этого блага только от своей доблести и предусмотрительности: время гонит все перед собой и может принести добро, как и зло, зло, как и добро.
Однако вернемся к Франции и посмотрим, приняла ли она хоть одну какую-нибудь меру из всех указанных выше. Я буду говорить о Людовике, а не о Карле[77], потому что он дольше удерживал свои владения в Италии и ход его действий поэтому яснее: вы увидите, как он делал обратное тому, что надо было делать, для удержания чуждого ему государства.
Король Людовик был призван в Италию честолюбием венецианцев, которые хотели благодаря его вторжению захватить половину Ломбардии. Я не собираюсь осуждать это решение короля; раз он стремился утвердиться в Италии, а друзей в этой стране у него не было, и, наоборот, все двери были для него закрыты из-за поведения короля Карла, – Людовик был вынужден брать себе союзников где только мог, и, наверно, задуманное предприятие удалось бы, не наделай король ошибок в других своих мероприятиях. Заняв Ломбардию, король сразу вернул себе значение, потерянное Францией из-за Карла. Генуя сдалась; флорентинцы стали его союзниками, маркиз Мантуанский, герцог Феррарский, дом Бонтиволио, графиня Форли, правители Фаэнцы, Пезаро, Римини, Камерино, Пьомбино[78], города Лукка, Пиза, Сиена – все наперерыв предлагали ему свою дружбу. Теперь венецианцы могли наконец увидеть безрассудство принятого ими решения: желая захватить две местности в Ломбардии, сделали короля властелином двух третей Италии. Посмотрите же, как легко было королю сохранить свое значение в Италии, если бы он соблюдал установленные выше правила, именно: обеспечил бы защиту и безопасность всем своим союзникам, многочисленным, но слабым; они трепетали – кто перед папой, кто перед венецианцами – и поэтому вынуждены были всегда идти с ним; с такой помощью король легко мог обезопасить себя ото всех, кто еще оставался в силе. Но не успел король вступить в Милан, как он сделал прямо обратное и помог папе Александру занять Романью[79]. Решаясь на это, он не сообразил, что таким путем ослаблял себя, отталкивая друзей и тех, кто искал у него убежища, и еще больше укреплял церковь, присоединяя к власти духовной, дающей ей столько влияния, еще и такую большую светскую власть. Сделав первую ошибку, король был уже вынужден идти в том же направлении дальше, и в конце концов ему пришлось лично явиться в Италию, чтобы положить предел властолюбию Александра и помешать ему сделаться повелителем Тосканы. Мало того что король возвысил церковь и сам лишил себя друзей, но, желая приобрести королевство Неаполитанское, он поделил его с королем Испании[80]. До того он был вершителем судеб Италии, а теперь ввел туда соперника, к которому могли обратиться все честолюбцы и недовольные в этой стране; наконец, он мог оставить в Неаполе короля, как своего данника[81], но он его удалил, чтобы посадить такого, который был в силах прогнать самого Людовика.
