Следовательно, аксиологическая оценка самого права требует избрать иную точку отсчета.
В частности, нередко привлекает к себе внимание моральная ценность права. Например, Цицерон возводит значимость права к необходимости закрепления безусловных моральных добродетелей, прежде всего доблести. Детальное обоснование моральной ценности права предложено В.С. Соловьевым, который рассматривает право как принудительный этический минимум, то есть своеобразный пониженный порог нравственности, при котором сравнительно невысокий объем требований компенсируется усилением гарантий их выполнения. Фактически для Соловьева право оказывается паллиативной мерой, которая является необходимым инструментом для поддержания нравственности хотя бы на том уровне, который предохраняет общество от гибели («Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царствие Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад»)[144].
Учитывая связь ценности и стоимости, вполне естественно рассмотрение экономической ценности права. Впервые этот вопрос получает основательную проработку в марксистской социальной теории, которая исходит из того, что весь правовой механизм существует лишь для обслуживания экономических процессов, для обеспечения складывающихся производственных отношений. В настоящее время существует такое самостоятельное направление междисциплинарных исследований, как «экономический анализ права». В частности, его ведущий представитель Р. Познер видит экономическую ценность (или «экономический смысл») права в том, что правовое регулирование образует систему, побуждающую людей «вести себя эффективно не только на явных рынках, но и во всем широком диапазоне социальных взаимодействий»[145]. Речь идет о том, что правовыми средствами поведение людей направляется в сторону минимизации общих издержек: «Право стремится «угадать», каким образом стороны должны (ex ante) разместить некое бремя или выгоду, например ответственность в случае материализации некоторого удачного или неудачного непредвиденного обстоятельства. Если право «угадывает» правильно, это приводит как к минимизации издержек трансакций, устраняя необходимость заключения сделки сторонами по вопросу проведенной правом аллокации, так и к эффективной аллокации ресурсов в случае чрезмерно высоких трансакционных издержек»[146].
При этом Р. Познер предвидит, что подобные соображения могут быть подвергнуты критике из-за пренебрежения моральными аспектами, и стремится продемонстрировать связь между моральной и экономической ценностью права: «Честность, надежность и любовь сокращают издержки трансакций. Отказ от насилия способствует добровольному обмену благами. Добрососедство и другие формы альтруизма сокращают внешние издержки и увеличивают внешние выгоды…»[147].
Легитимация права и его ценностей происходит путем их соотнесения с иными нормативно-ценностными системами, существующими в обществе. Одним из способов легитимации может стать апелляция к эстетическому чувству. Как представляется, оно представляет собой универсальный тип человеческого переживания. Восприятие любых социальных реалий, в том числе относящихся к сфере правовой жизни, может быть опосредовано эстетическими оценками. Сталкиваясь с теми или иными правовыми явлениями, человек может производить их эстетическую оценку безотчетно, и именно она будет предопределять его общее отношение к праву и его институтам.
Основатель философской эстетики А. Баумгартен определял ее предельно широко – как науку о чувственном познании, а также более узко – как «теорию свободных искусств»[148]. По существу, эта идея сохраняет свое значение; так, М.С. Каган, говоря о предмете эстетики, указывал, что он «охватывает широкий спектр ценностных свойств реального мира и его художественного удвоения в предметах искусства…»[149].
Хотя эстетика проявляет интерес прежде всего к произведениям художественного творчества, вполне корректно использовать слово «искусство» и по отношению к иным проявлениям мастерства в различных сферах человеческой деятельности[150].
Таким образом, объектами эстетического восприятия и оценки вполне могут выступать все основные правовые явления
– юридический текст как осмысленная система письменных знаков, по аналогии с произведением художественной литературы;
– юридическая процедура как игровое взаимодействие, по аналогии с театральным действом;
– визуальные юридические образы (герб, флаг, дорожный знак и др.) по аналогии с произведением изобразительного искусства.
Исследуя вопрос о реальности объективного права, Б.А. Кистяковский пришел к неожиданному, на первый взгляд, выводу: «Если мы после всего сказанного сравним реальность права с реальностью рассмотренных нами различных видов культурных благ, то мы прежде всего, конечно, должны будем признать своеобразие той реальности, которая присуща праву. Ее следует поставить приблизительно посередине между реальностью произведений скульптуры и живописи, с одной стороны, и произведений литературы и музыки – с другой. Но все-таки ее придется признать немного более близкой к реальности первого вида культурных благ, чем второго»[151]. Дело в том, что правовые явления, видимо, в принципе неотделимы от внешнего способа своей материализации, т. е. от формы.
Наиболее серьезная попытка осмыслить право с эстетической точки зрения принадлежит американскому ученому П. Шлагу. Его основная идея состоит в том, что эстетика права неоднородна. Шлаг выделяет четыре типа юридической эстетики, каждый из которых предполагает определенную картину правовой реальности, свою систему ценностей и соответствующих им практических решений.
Эстетика сетки основана на представлении о четко структурированном пространстве, состоящем из множества строго отграниченных друг от друга частей («юридическая картография»). Этой эстетике наиболее отвечает образ права, высеченного в камне. Отличительная особенность эстетики сетки – ее эмоциональная скудость (что, видимо, не способствует глубокому эстетическому чувству).
Эстетика энергии связана с представлениями о постоянном движении и развитии, в силу чего право воспринимается как совокупность динамических процессов, сил, воздействий и т. п.
Эстетика перспективы строится на том, что право рассматривается не как единое целое, а как калейдоскоп разрозненных образов, зависящих от того, с какой социальной позиции рассматривается то или иное явление.
Наконец, эстетика разобщенности отрицает какую-либо внутреннюю определенность и связанность права, представляя его как нечто совершенно хаотичное[152].
Следствием эстетического многообразия может стать конфликт эстетик. Например, противостояние консерватизма и прогрессизма в сфере права может указывать на борьбу эстетики сетки с эстетикой энергии. Для эстетики энергии, по всей видимости, в качестве базовой ценности выступает свобода как возможность активного действия; для эстетики перспективы – равенство, обеспечивающее одинаковые шансы на существование для любой социальной группы, имеющей собственные воззрения на право.
Так или иначе, мораль и экономика олицетворяют собой лишь частные, хотя и социально значимые, подходы к определению ценности права. Чтобы получить оценку более универсальную, следовало бы найти обобщающий контекст, в который могут вписаться обе эти ценностные системы. Если задаться вопросом о той сфере, по отношению к которой и мораль, и экономика, и право представляют собой составные части, то таковой выступает культура. Поэтому экономическая, моральная и другие возможные оценки права могут быть синтезированы в понятии «социокультурная ценность».
Культура может быть определена как искусственная среда обитания, своеобразная надстройка над биологическими механизмами. Основной функцией культуры является создание структур всеобщности, обеспечивающей людям возможность совместной жизни. В животном мире эта задача, как известно, решается при помощи генетически передаваемых механизмов, которые обеспечивают эффективную регуляцию отношений между особями, включая разрешение возникающих конфликтов. Культура, напротив, принципиально отличается от чисто биологических процессов, не является прямым продолжением естественных физиологических и психических свойств человека[153]. Она возможна лишь как процесс усложнения, как постоянно воспроизводящееся усилие, и в этом смысле представляет собой «специфический способ организации и развития человеческой жизнедеятельности, радикально отличающийся от биологических форм жизни»[154].
