— Нет, она не из таких девчонок!
— Может, да, а может, и нет. Я ее не знаю, да и ты тоже. Что ты вообще знаешь? Что парень на фотке — ты, а девушка на фотке — та самая, с которой ты когда-то переспал. Вот и все факты, Дейв. Но ни то, ни другое не подтверждает на сто процентов, что эта девочка твоя дочь. Здесь могут быть миллионы разных вариантов. Мало ли чего на свете не случается?
— А как насчет еще одного факта — семейного сходства?
Фрэн снова вглядывается в фотографию.
— Дейв, это еще ничего не доказывает. Если бы все определялось семейным сходством, людям не приходилось бы доказывать свое отцовство в суде. Достаточно было бы посмотреть в зеркало.
— Но как тринадцатилетняя девочка могла сочинить такую историю?
— Может быть, сочиняла и не она, — отвечает Фрэн. — Может быть, она ни в чем не виновата. Что, если дело в матери? Представь: ты — семнадцатилетняя девушка. И забеременела от мужика, к которому и близко подходить не стоило, — может быть, он женат, или возлюбленный твоей лучшей подруги, или просто дурак набитый, или мало ли что еще. Все вокруг хотят знать, кто отец. Что делать? Самое простое — взять фотографию какого-то случайного парня из другой страны, от которого даже телефона не осталось, и всем говорить, что отец — он.
— Но я ведь не какой-то случайный парень! Мы с ней действительно переспали!
— Тем лучше. Правдоподобнее. Подруги поверят — они сами там были и все видели, родители поверят, потому что подруги все подтверждают, а настоящий отец будет только счастлив, что сорвался с крючка.
Я делаю большой глоток пива и смотрю на Фрэн во все глаза.
— Слушай, как тебе такое в голову пришло? Я бы за миллион лет не додумался!
— Плоды бурной юности. Толстенные книги с золотыми буквами на обложках, американские мини-сериалы и так далее. Всякая такая чушь у меня шла на ура.
— Значит, ты думаешь, она не моя дочь?
— Точно не скажу, но думаю, что это маловероятно. Так или иначе ты этого не знаешь и не узнаешь никогда, если только не решишься сделать генетический тест.
— Генетический тест? Господи боже! А как его вообще делают?
— Понятия не имею. Поищи в Интернете, там наверняка что-нибудь про это есть. А если и там нет, позвони в шоу Джерри Спрингера или Рики Лейка. Как я ни включу телевизор, они там обсуждают генетику.
— Спасибо за полезные сведения. — Я приканчиваю бутылку в несколько глотков и со стуком опускаю ее на стол. — Ладно, пойду, пожалуй.
— Прости, Дейв, — тихо говорит Фрэн. — Знаю, ты думаешь, что я веду себя несерьезно. Но, честно говоря, у меня от этой истории просто голова кругом. Не знаю, что сказать.
— Не извиняйся. Все нормально. До меня самого только сейчас начинает доходить, какая все это нелепость. Очень возможно, что девочка — не моя дочь. Что кто-то врет — то ли она, то ли ее мамаша. Что все это просто какая-то дикая цепь совпадений. Но ведь очень возможно и другое — что никто не врет, что нет никаких совпадений, что она и вправду моя дочь. И тогда…
Фрэн молча и серьезно глядит на меня. На миг мне чудится: она знает, что я хочу сказать. Нет, о выкидыше я ей никогда не рассказывал — и все же, мне кажется, она догадывается, как страстно я мечтаю стать отцом.
— И что тогда? — тихо спрашивает она.
— Ничего, — отвечаю я и тянусь за пальто. — Ничего.
Ответ
Не знаю, как теперь вести себя с Иззи. Поэтому, в лучших мужских традициях, стараюсь не попадаться ей на глаза. Когда она на кухне, я иду в гостиную. Когда входит в гостиную — откочевываю в спальню. Когда же она настигает меня в спальне, бегу в смежную комнату, которую мы превратили в кабинет — там хранится моя коллекция дисков и стоит музыкальная аппаратура. Здесь мне уютнее всего. Целую стену занимают полки ручной работы, а на них — тысячи компакт-дисков, виниловых альбомов и двенадцатидюймовых синглов. Все это великолепие сделал для меня столяр из Кроуч-Энда — по странному совпадению, оказалось, что несколько лет назад он играл в группе, у которой я брал интервью для «Громкого звука».
Под окном стоит просторный письменный стол, а на нем — мой ноутбук. Иногда Иззи сюда заглядывает, но обычно предпочитает работать на кухне, где больше света. На столе — лампа, факс и карликовая пальма: Иззи прикупила ее на прошлой неделе на какой-то барахолке в Кемден-Тауне и притащила в кабинет, заявив, что мне не помешает кислород. В углу — потертое кожаное кресло, унаследованное мною от бывшей девушки. На полу — груды журналов, в том числе «Femme» и «Громкий звук». Постеров на стенах нет — на мой взгляд, это для пацанов: но над столом висит белый учебный экран для записей, который я, повинуясь какому-то внезапному импульсу, купил как-то на Бродвее. Пишу я на нем довольно редко. Месяц назад составил список неотложных дел из двадцати пяти пунктов — пока что вычеркнуты только четыре. Взяв фломастер, я зачеркиваю пункт номер двадцать два: «Купить какое-нибудь комнатное растение» — и приписываю внизу пункт номер двадцать шесть: «Разобраться с тем, во что превратилась моя жизнь».
Достаю из сумки письмо Николы и задумываюсь, что же с ним делать. Мне стыдно уже за то, что притащил его домой: но рисковать, оставляя его на работе, я не могу, а повсюду носить с собой — тем более. Я даже подумываю от него избавиться — но сам чувствую, что этого делать не стоит. Остается только спрятать. Я озираю кабинет в поисках подходящего тайника, наконец подхожу к полкам и достаю один из двенадцатидюймовых синглов. Здесь три песни группы «Parachute Men» под общим заглавием «Разреши мне надеть твою куртку». Купил я этот сингл лет десять назад, услышав пару их песен в два часа ночи на инди-вечеринке в маленьком клубе в Кемден-Тауне. В то время я абсолютно точно знал, чего хочу от музыки: страсти, огня и женского вокала, как у Дебби Харри. Думаю, распродали они не больше двух-трех тысяч копий: но для меня этот сингл стоит больше, чем монозапись «Blonde On Blonde» или любой из множества семидюймовых японских синглов «Beatles», за которые люди вроде меня готовы душу продать. Если бы наш дом загорелся и мне разрешили спасти только три вещи, я бы вынес из огня вот что (и именно в таком порядке): Иззи, эту запись и Артура. Кота — последним, потому что иначе Иззи заставила бы меня забрать хай-фай. Я прячу письмо и снимки в запыленный конверт сингла и ставлю его на место.
Будь сегодня обычный день, я бы первым делом поставил какой-нибудь приятный компакт, надел наушники, устроился поудобнее в кожаном кресле и забыл бы обо всем минут на сорок. К окончанию альбома я, возможно, и не решил бы своих проблем, но, безусловно, снова ощутил бы себя в ладу с миром. Но сегодня я знаю: это бессмысленно. Ни у Скотта Уокера, ни у Лорин Хилл, ни у Марка Эйтцела, ни у Чака Ди, ни у Бет Ортон, ни у «GZA», ни у Бьорк, ни у д'Анджело, ни у Родди Фрейма, ни у любого другого из тысяч музыкантов, переполняющих мою коллекцию, я не найду ответов на свои вопросы. В первый раз в жизни музыке я предпочитаю тишину.
