— Свои мы, гражданка, не шумите, — сказал он.
Женщина увидела форму, знаки различия, заплакала. На вид ей можно было дать лет сорок, но, возможно, она была и моложе. Ее очень старила одежда. Видавший виды брезентовый плащ, подпоясанный выцветшей тряпкой, изношенный до дыр платок на голове, рваная до пят юбка.
— Вот… У себя свое воруем, — сказала женщина.
Познакомились. Из разговора выяснилось, что немцы ввели обязательные поставки. В первые дни оккупации они забрали весь скот, перебили всю птицу. Чуть позже очистили погреба. В последние дни прошлись по домам, отобрали теплые вещи. Грабить местное население им активно помогали полицаи. Их в деревне — восемь. Вместе со старостой, Иваном Солодовым. Зовут женщину Мария Ивановна, фамилия — Копейкина. Помня наказ Бородина, Семушкин попросил Марию Ивановну рассказать о старосте, о полицейских. Кто они и давно ли в деревне.
Иван Егорович Солодов был в свое время раскулачен и выслан. В деревню вернулся за две недели до прихода немцев. «Тихим пришел, церковные песни пел, — говорила Мария Ивановна. — Немцы появились, перевернулся. Чистым зверем сделался». Вместе с немцами к нему приехал помощник. Пан Паныч. Так он велел себя называть. «Морда красная, пьет, лютует». «Колька Сазонов. Откуда только взялся. Он же сгинул. Пять лет не объявлялся, а тут на тебе, появился. Глумится над всеми, с криком, с угрозами». Петька Ярыгин. «Этот и раньше пил без просыху, теперь у него власть. Чистый лиходей». Гладизь и Фалинов приезжие. «Тоже не приведи бог. Над девками насильничают». Колька Петухов и Ванька Рыжиков «тихие, беды от них нет. Молоденькие. Им и восемнадцати нет. Насильно их записали в полицию. Пригрозили, как же. Сказали, что и матерей, и сестер постреляют».
— Соколов! — позвал Семушкин сержанта, дежурившего у входа в коровник.
— Есть.
— Собирай группу.
Сержант подал условный сигнал, появились пограничники. Откопали сейф. Перенесли его в лес. Можно было уходить из Заборья, но рассказ женщины, желание докопаться до истины в истории разгрома штаба армии заставили Семушкина принять другое решение. Он должен был расследовать все обстоятельства гибели командующего армией.
Сержанта Соколова, красноармейца Ефимова Семушкин оставил охранять документы. С группой пограничников Шувалова пошел в деревню. Бойцы блокировали дом старосты; Семушкин приблизился и заглянул в окно. Увидел Солодова. Тот стоял посреди комнаты и о чем-то разговаривал с женщиной. Той, которую, по словам Копейкиной, он привез из города. Женщина сидела на краю разобранной кровати, полная, достаточно смазливая, но какая-то расхристанная. Кофта расстегнута, волосы не чесаны. Грудастая, с мягкими круглыми плечами, она внимательно, как показалось Семушкину, слушала Солодова. Щелка в занавесках была маленькая, Семушкин не очень-то разглядел хозяина дома. Иван Захарович дал сигнал Шувалову схорониться, взошел на крыльцо. Постучал в дверь. Выждал. Осторожно постучал еще раз. Открылась дверь в сенях, послышались шаги.
— Кто там? — спросил глухой голос.
— Боец. Из окружения выхожу. Отопри, хозяин.
— Погоди, — ответил Солодов. — Посмотрю, что ты за боец.
Он вернулся в дом, приник к неосвещенному окну над крыльцом. Осмотрел Семушкина, двор.
Перед тем как идти в деревню, Иван Захарович сменил полушубок на шинель Ефимова. Хозяин дома, вероятно, остался доволен осмотром. Вскоре вновь послышались его шаги. Однако дверь он всего лишь приоткрыл.
— Ты один? — спросил он Семушкина.
— Один, хозяин, один. Пусти ради бога.
— А чего ко мне сунулся? — продолжал расспрашивать Солодов, придерживая дверь. — Домов в деревне мало?
— Мне все едино, — сказал Семушкин, — не знаешь, к кому стучаться. Устал я. В Карцеве, — назвал он соседнюю деревню, — остановился было у одних, едва ноги унес. Не всяк теперь принимает нашего брата.
— Оно так, — согласился Солодов.
— Ну, дак пустишь или как? — спросил Семушкин.
— Проходи.
Семушкин вошел в дом. Женщина пересела с кровати к столу. Кофточку она застегнула, волосы не прибрала.
— Раздевайся, гостем будешь, — сказал хозяин дома, разглядывая Семушкина.
Раздеваться Семушкин не стал. Вещевой мешок он положил у входа, на пол. Огляделся, прислушался, всем видом своим давая понять, что ожидает подвоха.
— Вдвоем, — подтвердил староста.
Семушкин чуть распахнул шинель у ворота, настолько, чтобы видны были петлицы гимнастерки со знаками различия. Хозяин заметил петлицы. Волнение не выказал. Не стал отсылать хозяйку к соседям за хлебом, за спичками или еще за чем-либо. Значит, подумал Семушкин, у него должен быть видимый сигнал тревоги. Неспроста же он принял окруженца.
— Не хошь раздеваться, так садись за стол, — пригласил староста, поторапливая женщину.
Та открыла заслонку у печи, достала чугун, миску с картошкой. Солодов в это время расставил табуретки, протер тряпкой стол. Вывернул фитиль в лампе, отчего в доме стало гораздо светлей. Поставил лампу как раз напротив окна. Делал он это, естественно, как само собой разумеющееся. Пришел гость, он его угощает, что за угощение в потемках. Всего одна заминка и произошла. Женщина, поставив на стол щи, картешку, хотела принести что-то еще, староста фальшиво закашлялся, зыркнул глазами на женщину.
— Чем богаты, — развел руками Солодов.
— Вы и штор не держите? — спросил Семушкин.
Солодов чуть напрягся.
— Налетов не боитесь, — сказал Иван Захарович.
Напряжение старосты спало.
— Тихо стало, — ответил он. — Ни самолетов, ни выстрелов. А вы что же, — хитро сощурился он, — шинельку солдатскую надели, а знаки различия снять недосуг, так при звании и идете? У немцев, говорят, к командирам отношение особое.
Он разбирался и в форме, и в званиях. Хитрый прищур глаз, ровно произнесенные слова были игрой. Мол, понимаем, о вашей же безопасности печемся. Он ждал. Нетерпеливо ждал, когда сработает сигнализация, придет помощь. До той поры держался молодцом.
— Давно иду, — устало отозвался Семушкин. — По теплу вышел.
Иван Захарович откинул полу шинели, достал пистолет, повертел его в руках.
— Вот моя защита, — сказал он, отправляя пистолет обратно, застегивая кобуру. Помни, мол, при оружии.
Староста понял. Он насторожился, увидев пистолет, успокоился, заметив, с какой тщательностью Иван Захарович застегнул кобуру.
— Вы ешьте, ешьте, — сказал Солодов. — Идти вам, поди, еще далеко.
— Да уж, — согласился Семушкин, с аппетитом уминая харчи.
— Хлебушка, извините, нету, — развел руками староста, переглянувшись с женщиной. — Отобрали. Все как есть отобрали оккупанты.
Не переигрывал. Говорил искренне.
Распахнулась дверь, в проеме показались двое. Семушкин неуклюже полез за пистолетом, никак не мог расстегнуть кобуру.
— Руки, руки вверх! — заорали оба полицая, нацеливая на него карабины.
Иван Захарович изобразил на лице неподдельный испуг. Поднял руки. Надо отдать должное, подумал он, сигнализация сработала быстро. И подобрались они тихо.
— Вы это… Не шлепните ненароком, — вскочил староста. — Важна птичка залетела.
Солодов возбудился до крайности. Он ходил по дому, присаживался, вскакивал, снова ходил, потирая руки, причитая и приговаривая.
— Важна, важна птичка, — чуть не скулил он от радости. — Старший лейтенант, кажись, Госбезопасности.
— Гражданин начальник, значит, — оскалился одна из полицаев.
— Он, он, — частил староста. — Как петлички свои приоткрыл, так я понял, кто это к нам в гости пожаловал. Попался, голубчик, попался. Постой, душа моя, под дулом, постой. Узнай, что за радость в темень глядеть.
По описанию Копейкиной Семушкин узнал в одном из полицаев «господина Пан Паныча», как она его назвала, как приказывал он себя называть жителям села. Крупный, с отечными мешками под глазами. Рядом с ним стоял, по всей вероятности сгинувший из деревни пять лет назад, Колька Сазонов. О нем тоже рассказывала Копейкина. Уголовник. Шрам на лбу. Волосы свисают на лоб блатной челкой. На ногах хромовые, гармошкой сапоги.
— Куда деть-то его? — спросил староста. — До утра держать надо.
— Дел бы я его, суку, — зло скрипнул зубами Пан Паныч.
— Но, но, Паня, — еще раз предупредил Солодов. — Мы его передать должны.
— В камеру его, в погреб, — предложил Сазонов.
Полицаи крепко держали карабины. Но это были всего лишь карабины. Оружие не совсем пригодное для кратких схваток в тесном помещении. Чтобы пользоваться таким оружием, надо пройти необходимые тренировки. А эти дилетанты, подумал Семушкин, оценивая стоящих перед ним полицаев, эти схватки не выдержат.
— А ну, — приказал Пан Паныч. — Топай.
Оба полицая отступили от проема, давая Сёмушкину возможность пройти вперед. Их было трое против одного, они совершали одну ошибку за другой.
