– Вадик, как ты думаешь, отчего некоторые первобытные охотники и собиратели перешли к земледелию?
– Наверное, забрели в такие места, где охотой да сбором орехов не очень-то и прокормишься, – пожал плечами я. – Жить захочешь – и не тому научишься.
– Вот-вот, и мне тоже так казалось. Однако на самом деле все обстояло строго наоборот! Переход от добычи к производству еды всегда происходил в райских уголках вроде Междуречья. Там, где дичь сама шла на охотников, а всякие съедобные растения торчали из земли чуть ли не на каждом квадратном метре и давали по три урожая в год без всякого участия человека.
Вообще-то мы уже собирались ложиться спать, и Катя параллельно с образовательными речами начала раздеваться. Я, как всегда, с большим интересом следил за развитием этого процесса, но любимая, кажется, отнесла мое повышенное внимание к своим историческим изыскам. И продолжала ими делиться:
– Вот, значит, иногда кочевое племя забредало в такой райский уголок. И через некоторое время с удивлением обнаруживало, что кочевать больше никуда не надо. Дичи много, за ней совершенно не надо бегать, а всяких съедобных орехов и кореньев еще больше. Племя строило чуть более капитальные жилища, чем обычно, потихоньку обрастало хозяйством… мм…
Тут в Катином докладе случился перерыв, потому как я начал целовать ее в шею. Мне подставили грудь, но перед этим пообещали продолжить просвещение как только, так сразу. И действительно, когда ее дыхание выровнялось, Катя выполнила свое обещание.
– Обрастало, значит, хозяйством и детьми.
– А что, в походах этому что-то мешало? – поинтересовался я. – Мы, например, сегодня в сумме отмахали километров пятнадцать по снегу, да еще и с бревнами приходилось корячиться, и ничего. Как ты только что могла убедиться, силы очень даже остались.
– Ну, во-первых, наверное, не все такие… э-э-э… выносливые. А во-вторых, заводить следующего ребенка можно было только тогда, когда предыдущий научится бежать со скоростью быстрого взрослого шага, ведь мать может нести лишь одного. Опять же мужики все-таки от безделья начинали интенсивнее выполнять свои супружеские обязанности, и население быстро росло. А поголовье дичи и количество съедобных растений в шаговой доступности, наоборот, быстро падало. И скоро перед племенем вставал простой выбор из трех вариантов. Или вымереть от голода в связи с изменившимися условиями. Или преодолеть лень, бросить лишнее барахло и снова вернуться кочевому образу жизни. Или остаться на месте и заняться сельским хозяйством. Так вот, – продолжала Катя, потянувшись, – довольно часто люди выбирали третий вариант. Это я тебе излагаю одну из существующих гипотез. Однако мне в ней не все кажется достаточно убедительным. Например, почему жители Северной Германии перешли к земледелию на пятьсот лет позже своих соседей с юга? Расстояние между ними было всего километров полтораста. Или почему некоторые североамериканские индейцы сначала переходили к нему, потом вполне сознательно бросали это дело, а через некоторое время снова возвращались к пахоте? И так несколько раз. Что, мне снова сделать перерыв в дозволенных речах? Ладно, ложись на спину и расслабься – ты все-таки целый день бревна таскал, так что теперь отдохни, я за тебя поработаю.
– А потом расскажешь, в чем тут дело? Заинтересовала ведь.
– Обязательно.
Итак, Катина гипотеза состояла в том, что племена, пришедшие к оседлому образу жизни от изобилия, после его исчезновения переходили к земледелию вовсе не оттого, что оно имело какие-то преимущества перед охотой и собирательством. Как раз наоборот – одни сплошные недостатки!
– Постой, – не понял я, – ты хочешь сказать, что бушмен-охотник – они, кажется, где-то еще сохранились в двадцать первом веке – живет лучше американского фермера?
– Разумеется, нет, но это же примеры из разных обществ, а сравнивать надо в пределах одного. И тогда да – этот охотник живет лучше, сытнее и дольше, чем его сосед, крестьянин из Руанды. У него более сбалансированное питание, нет специфического искривления позвоночника от постоянной работы в одной и той же согнутой позе. Больше свободного времени, наконец! И от неурожая ему пострадать гораздо труднее, ведь в его рационе десяток растительных культур, а не одна, как у крестьянина. Да плюс еще дичь. У всех сразу неурожаев не бывает, это нужно какое-то сильное природное бедствие. И что, люди добровольно и с песнями шли на такую каторгу? Да фигушки! Их заставили! Там, где вожди за время оседлости смогли набрать достаточную силу. Вот им переход к земледелию как раз ничем особым не грозил, а возвращение к кочевничеству могло принести не только чисто физические неудобства, но и уменьшение концентрации власти. Сильными и знающими себе цену охотниками управлять труднее, чем привязанными к хижине и барахлу домоседами. И значит, там, где к моменту попадания в райский уголок племя имело сравнительно сильную власть вождей, после быстрого истощения ресурсов оседлого собирательства оно переходило к земледелию. А где сильной власти не было – снова начинало кочевать. Причем с этой точки зрения легко объясняются метания аборигенов Северной Америки и Австралии. Какой-то достаточно сильный вождь мог на короткое время заставить племя горбатиться на месте, но обязательно находился охотник, который в конце концов проламывал вождю череп томагавком или бумерангом, после чего снова начинался кочевой период. Но продолжался он недолго, ибо новый вождь отлично помнил, как хорошо жить элите, когда все племя никуда не бежит, а спокойно ковыряется в земле на одном месте. В силу чего с этим охотником быстро происходил какой-нибудь несчастный случай. Вот они так и шатались от добычи пропитания к его производству и обратно.
Рассуждения Кати показались мне достаточно убедительными. Действительно, в двадцать первом веке элита руководствуется исключительно своими интересами, даже если они находятся в прямом противоречии с народными. За примером далеко ходить не надо – взять те же новогодние праздники. Сколько уже твердят, что длинные каникулы нужны не зимой, а в мае, когда пора после зимы заняться дачей! Однако нет, наша правящая элита до ковыряния в земле не снисходит, но зато привыкла зимой отдыхать во всяких Курощавелях. И поэтому, несмотря на все вроде бы разумные аргументы, каникулы остаются и будут оставаться именно в январе, когда большинству народа абсолютно нечем заняться, кроме злоупотребления водкой. Так почему элита за сорок тысяч лет до того должна быть какой-то другой? Как раз правдоподобнее, что с момента своего возникновения она всегда была одинаковой.
