— Если ты врач, то санитарный, — захохотал мужчина. — Не-ет, мы пойдем купаться в другое место.
Зоя Павловна усмехнулась. Конечно, смысла нет в милой болтовне, но интонация… Она стоит многих правильных слов. В ней вся суть. В игре голоса, в манере смеяться, в тональности смеха. Вот так она сама умела болтать с Глебом. А с Виктором — нет. Даже в первые голы жизни. Даже во Вьетнаме.
Зоя Павловна направилась во фруктовую лавку, где уже знакомый продавец-француз в этот час разгадывал свежий кроссворд. Его лицо похоже на плод кактуса, заметила она, с такой же редкой щетиной. Сейчас она отвлечет его от умственных упражнений. Сама она не любила кроссвордов.
Она еще раз невольно оглянулась и увидела пару, шедшую за ней. На девушке были желтые капри. В точности как у Ирины. Сердце защемило.
Много раз она подступала к дочери с вопросами, но ответы не нравились. Перед самым отъездом рискнула поговорить откровенно. Как ей хотелось услышать то, чего не услышала! И не слышать того, что услышала!
— Ирина, я могу, наконец, уехать с легким сердцем?
— Разумеется. Даже вернуться с легкой головой, — усмехнулась дочь.
— Ты как-то не так со мной разговариваешь, — не удержалась Зоя Павловна.
— Разве? Не заметила. — Дочь напряглась — мать поняла по ее остановившемуся взгляду.
— Грубо, Ирина.
— Да нет как будто. Ты спросила, я ответила.
— Но я спросила не о том, о чем ты подумала.
— Я услышала, — подчеркнула Ирина, — вопрос. Я ответила на него. Если ты хотела спросить о другом — спроси. Я не читаю мысли.
— Вот, снова. Как грубо, — не отступала мать.
— У-ух! — Ирина шумно выдохнула, потом резко повернулась к матери: — Хорошо, я знаю, о чем ты хочешь спросить. Нет. Я говорю тебе, мама: нет.
Зоя Павловна безвольно опустила руки на колени.
— Мама, я тебе говорила, не пытайся свинтить мою жизнь. Не повторяй ошибку бабушки. То, как она поступила с тобой, со мной не получится.
— Ошибку? — Зоя Павловна возмутилась, ухватившись за слово.
Никогда, даже мысленно, не посмела бы она поставить его рядом с именем матери. Ее мать и ошибка? Да разве рухнул хоть один мост, узлы которого она проектировала?
— А как ты сама называешь свой брак? Ты ведь не любила и не любишь отца, — заявила дочь.
— Да что ты понимаешь в этом! — Зоя Павловна тяжело дышала, ее лицо покраснело. — Тогда кто ты? — Ей казалось, больнее невозможно уколоть дочь.
— Я — дитя ошибки, — спокойно ответила Ирина. — Я себя так и чувствую. — Она пожала плечами.
— Что ты такое говоришь! — Зоя Павловна всплеснула руками. — У тебя есть мать и отец. Ты родилась в Москве, ты росла за границей. У тебя прекрасное образование. У тебя, наконец, такой… такой… друг.
— Жених, — усмехнулась она. — Все дело в нем, да? — Ирина смахнула волосы с лица. У нее густые русые волосы, волнистые, ниже плеч.
— По нынешним временам он просто… — Зоя Павловна подыскивала слова. — Сегодня, ты сама знаешь, заурядный человек не может быть при деньгах. А он — не бедный молодой мужчина. У него такая семья… Скажи, ты могла бы иметь друга… у которого ничего нет?
— Не могла бы, — сказала Ирина. — Мне стало бы скучно. Но, должна заметить, в его финансовых успехах есть доля моего участия.
Зоя Павловна это знала, сама думала об этом много раз. Ирина занимается делами Кирилла, его фабрикой. Они оба вкладывают в нее: Кирилл — свое рождение, Ирина — свои мозги. Но если дочь откажется выйти за него, значит, ее вложения сделаны впустую. Она, по сути, его менеджер, причем талантливый.
— Когда ты оформишь с ним свои отношения? — наконец прямо спросила Зоя Павловна.
— А тебе зачем? — резко бросила Ирина, вздернув подбородок. Волосы встрепенулись и упали на спину.
— Как — зачем? Чтобы быть спокойной за тебя.
— Можешь начинать прямо сейчас, — разрешила дочь. — Все, что ты могла для меня сделать, ты сделала. Родила, выучила. Теперь — свободна.
Зоя Павловна знала — дочь не любит таких разговоров.
— Займись собой, мама. Ты не старая, приятной внешности женщина. Наполни свою жизнь чем-то.
— Я полагала, — пробормотала Зоя Павловна, — скоро наступит время внуков.
— Нет, мама, не наступит. Так что придется искать другое занятие.
— Что ж. — Зоя Павловна встала. — Уже нашла. Я улетаю на море.
— Одобряю.
И как будто это короткое слово, вспомнившееся сейчас, подстегнуло удовольствие от солнца, за которым Зоя Павловна приехала.
Что ж, если дочери не нужны ее заботы — ну и ладно. Обойдемся! Насильно мил не будешь. Это — про всех. Она-то хорошо знает.
Надвинув шляпу пониже, повернула к дверям фруктовой лавки.
17
— Вы в Москву? — спросил Антон. Женщина вошла в купе после него, села напротив.
— Да, — ответила она быстро.
— Удовольствие или работа? — с улыбкой спросил он, подражая европейским пограничникам на паспортном контроле.
Она засмеялась. Он отметил — какие ровные зубы.
— То и другое. Выставка малого бизнеса.
— Ох, — неподдельно удивился он. — Что вы собираетесь там увидеть?
— Перчатки, — сказала она.
Он смотрел на нее, потому что глазам было приятно. Антон ехал от бабушки с настроением, которое в бабушкином словаре называлось «элегическим».
Таким же словом она определяла свой возраст и возраст подруг, которые жили в том же доме — она на четвертом этаже, а они — под ней. На третьем, втором и первом. Ей восемьдесят четыре года, она прямо держала спину и высоко голову.
— У меня есть в кого жить долго и счастливо, — хвасталась она. — Моя мать смотрела на этот мир, — она кивала в сторону окна, — сто лет и один год. Между прочим, твоя мать, — в который раз сообщала она Антону, — занялась геронтологией под ее влиянием.
Антону нравился бабушкин настрой. Он всегда уезжал от нее в странном настроении: съездил — и снова убедился — черт возьми, в этой жизни еще столько может случиться! А значит то, чего он хочет, возможно, состоится.
Он наблюдал, как устраивается в купе попутчица, которая — он ухмыльнулся — моложе бабушки минимум втрое. Сказать бы ей, с кем ее сравнивает. Интересно, она надулась бы, засмеялась вместе с ним, или он услышал бы что-то…
А она… красивая женщина. Но ведь не такая уж красивая на самом деле. Просто приятная, поспешил он подвести итог, чтобы самому себе не показаться противным.
— Погодите, дайте я… — Он вскочил и протянул руки к ее сумке. Девушка поднимала ее наверх. — Такая милая, и сама…
— Да, — сказала она, — сама.
Она пропустила мимо ушей слово «милая», или оно никак не тронуло ее — без него знает, какая.
