— Подождите секундочку! — На ходу надевая вязаные перчатки, он подошел к ней, и такая же, как в кабинете директора, ясная улыбка осветила его лицо. — Покидать компанию нехорошо…
Наденька промолчала.
— А я вас поздравляю персонально, — сказал он, когда они перешли улицу. — С наградой, с успехами…
— Спасибо… — выдохнула Наденька и смутилась. — Особенно не с чем, я как все.
— Знаете, вы удивительно похожи на мою жену. Вот… даже и краснеете точно так же, я еще там, в кабинете вашего шефа, заметил.
— Вот как…
— Если не возражаете, я провожу вас немного… вам в эту сторону?..
— Нет, что вы… — Наденька отступила от него на два шага. — Нет, нет, мне не туда.
Не оглядываясь, она быстро, все ускоряя и ускоряя шаг, пошла в сторону. А свернув в переулок, не выдержав, побежала.
Опомнилась Наденька лишь в своей комнате, у окна. Сколько она простояла здесь, сжимая в руках чуть деформированную коробку и вдыхая табачный запах, она не могла бы сказать. А за окном стеной, густым белым потоком падал снег.
Она не выпускала коробку с табаком и тогда, когда топила печь, сидела на маленькой детской скамейке, поглядывая на синие потрескивающие огни. Не отрывая глаз от этих огней, она видела лишь серые, с легкой голубизной улыбающиеся глаза капитана.
…Ночью ей снился тот же жаром обволакивающий душу сон. «Я поздравляю тебя, Надюша… персонально», — говорил Петр и все целовал и целовал ее руки.
Тот декабрь был суровым, вьюжным. Морозы, точно опережая календарь, стояли ядреные, крещенские. Девчата, торопясь на смену, бегом, будто наперегонки, пересекали двор. А в цехе друг дружке оттирали рукавичками побелевшие щеки, отогревали над батареей застывшие руки.
Несколько раз встречала на заводе Наденька капитана. Чаще всего — с группой офицеров, таких же подтянутых, в аккуратно подогнанном обмундировании. Завидев ее еще издалека, он улыбался приветливо, а поравнявшись, лихо козырял, не донося до головы руку в серой вязаной перчатке.
Конец месяца был особенно трудным. Вторую неделю Наденька почти не выходила с завода: тяжело заболела после гибели мужа подруга, и она приняла ее участок.
В ту ночь она возвращалась как раз с дальнего стапеля, с соседнего участка. До конторки было уже рукой подать, и вдруг у нее закружилась голова. Она прислонилась к серой бетонной колонне, подпирающей балку, ноги ее обмякли, и она опустилась на ржавый металлический ящик с фиолетовой стружкой. Все, что окружало ее, слившись в мутную массу, плыло по кругу.
— Вам плохо? — донеслось до нее откуда-то издалека, точно сквозь шум воды. — Что с вами?! — Кто-то уже, слегка встряхивая, держал ее за плечи.
Наденька открыла глаза и увидела присевшего перед ней на корточках человека. Постепенно черты лица его приобрели отчетливость, и она узнала капитана. Улыбка на бледном лице его была растерянной.
— Сейчас, сейчас… не закрывайте только глаза… — Отвинтив пробку, он поднес к ее губам небольшую плоскую флягу.
Наденька мотнула головой.
— Не бойтесь, это кофе. — Он почти насильно влил в рот ей глоток терпкой обжигающей влаги.
— Пахнет вином… — едва выдохнула Наденька.
— Нет, это кофе… и капля коньяка в нем.
— Спасибо вам, товарищ… товарищ… — Наденька сделала попытку подняться.
— Меня зовут Павлом.
Капитан помог ей и медленно, держа под руку, повел к конторке. Открыв дверь, он довел ее до скамьи и усадил под тусклой лампочкой с алюминиевым абажуром.
— Ну вот, Надежда Сергеевна, теперь наше знакомство перестало быть односторонним. — Он улыбнулся, отступая к порогу.
Наденька кивнула и прикрыла на секунду глаза, прислонившись затылком к стене.
— Вам все-таки нехорошо. Может быть… врача?
— Нет-нет, не беспокойтесь, все уже в порядке.
— Тогда, пожалуйста, выпейте это… — капитан перелил содержимое фляги в эмалированную кружку, стоящую возле бачка с водой на другом конце скамьи, сунул флягу в карман и посмотрел на темный циферблат командирских часов. — Простите, я должен идти, меня ждут…
Наденька молча проводила его взглядом до двери и снова закрыла глаза, чувствуя, как по телу разливается приятная истома.
Подошел последний день года. Выдался он солнечным и морозным. Работниц, имеющих маленьких детей, отпустили домой еще до наступления скорых декабрьских сумерек. Наденька успела побывать с Машей на елке в Доме Красной Армии, а вернувшись домой, жарко натопить печь, выкупать и накормить девочку. Когда у той начали слипаться глаза, Наденька отнесла ее в постель, в крохотную спальню за печкой, постояла над ней, спящей, несколько минут, потом осторожно положила ей под подушку завернутого в пергамент леденцового петуха и красное, слегка привядшее яблоко.
Вернувшись в комнату, она убавила звук радио и присела у окна. Стекла были приморожены, но неровно, и сквозь дымчатую пелену просматривался шафранный круг луны, подымающийся вдалеке над крышами домов.
Услышав тихий стук в дверь, Наденька поднялась, неуверенно прошла к порогу, постояла с минуту, пока стук не повторился. Откинув крючок, она приоткрыла дверь и отшатнулась. У порога стоял капитан, раскрасневшийся, в запорошенной шапке, с заиндевевшими краешками бровей.
— Вы?.. Как вы… меня нашли? — Наденька, бледнея, замерла, прислонившись к вешалке. В открытую дверь клубился понизу студеный воздух и обжигал ей ноги.
— С наступающим, Надежда Сергеевна… — капитан перешагнул наконец порог, закрыл дверь и сразу же, полуотвернувшись от нее, полез рукою глубоко куда-то под шинель.
— Вот… живые еще… — на ладонях у него лежало три крохотных букета голубых, с фиолетовым отливом цветов.
— Да вы что?.. — Наденька в испуге простерла перед собой руки, точно защищаясь, и тихо, едва-едва покачивала головой: — Нет, нет, нет… что вы, ни к чему…
— Да вы не волнуйтесь, Надежда Сергеевна, я на минуту зашел, поздравить. Утром улетаю, на фронт…
Не шевелясь, не говоря ни слова, Наденька продолжала стоять, все теснее прижимаясь к вешалке. И тогда он осторожно взял ее за руки, наклонился, прикоснулся губами к пальцам и в ее ладонях остались три маленьких голубых букета.
— Признаюсь, долго стоял возле вашего дома, закоченел. Разрешите… разрешите хоть посидеть несколько минут возле вас…
Наденька кивнула молча, прошла к столу и, положив цветы на белую скатерть, выдвинула стул. Капитан снял шапку, примостил ее на подоконнике возле цветка алоэ и сел. Наденька присела на край стула возле него, у торца стола.
— Спасибо вам… Павел, кажется, вас. Спасибо за внимание, за эти цветы. Но только…
— Прошу вас… — перебил ее капитан. — Не надо, не говорите лучше ничего… если вы уж разрешили мне посидеть возле вас. Я сейчас, я вот только… — он привстал, расстегивая шинель, достал из кармана кителя трубку. — Разрешите?..
— Да, да, пожалуйста.
На белой скатерти появилась коробка с табаком, капитан достал ее из другого кармана. Наденька смотрела завороженно на эту коробку, видела, как он открывает ее, как, не торопясь, аккуратно набивает трубку, приминая табак большим пальцем. Ей показалось, что это снова сон: она видела знакомые до боли жесты, перед ней лежала коробка с примелькавшимися, знакомыми буквами по периметру картонки, с клочками свинцово поблескивающей фольги. А когда в ноздри ей ударило горьким ароматом дыма, она почувствовала, что сходит с ума. Она не могла оторвать глаз от человека, сидящего перед ней, машинально отвечала ему, кивала головой и вдыхала, вдыхала родной запах, голова у нее кружилась, точно от вина. А человек, не выпуская трубку изо рта, притронувшись к обшлагу рукава, посмотрел на темный циферблат часов. Наденька подумала, что сейчас, так же как тогда в цехе, он заторопится и уйдет, и она испугалась вдруг этого. А он встал, потянулся рукой к черному диску репродуктора на стене, и по комнате разлилась тихая музыка.
Капитан, улыбаясь, что-то рассказывал ей, она слушала и не слышала, кивала ему, думая о своем. Она вспомнила, что он там еще, на заводе, что-то говорил о жене.
— А как же… а где же она? — шепотом, непослушными губами спросила она его.
— Вы про кого?
— Вы что-то говорили про жену?..
— Ах, Галя… Она… педагог. За два дня до войны она уехала с дочкой к моим родителям в Самбор. Это небольшой городок подо Львовом. А мне пришлось задержаться на несколько дней, и вот… с тех пор я ничего не знаю о них.
Капитан что-то говорил еще и еще. Но Наденька снова не слушала. Радио вдруг умолкло на секунду, и тут же тишину высоко и торжественно разорвал могучий голос Левитана.
Потом били куранты. На столе появилась знакомая фляга, плитка шоколада, яблоки. Откуда все это было извлечено, Наденька не заметила. Она видела, как капитан размещает все это на столе, и не могла пошевелиться. А он наполнил из фляги маленький металлический стаканчик и протянул ей. Наденька точно во сне, точно под действием какой-то, неведомой ей до сих пор, гипнотической силы повиновалась всему. Она выпила, и жаркой волной обдало ей грудь, тело стало наполняться теплом. Снова звучала музыка, и снова капитан что-то говорил и говорил ей. Когда он протянул к ней руки, она встала, подалась к нему. Ей казалось, что вещи, все окружающее ее в медленном вальсе движется по кругу. И положив голову на плечо капитана, на его жесткий погон, в пронзительном, сладком полубреду она тоже плыла по комнате, а багровая луна за окнами двигалась ей вслед.
