Три сестры Гласер (слева направо): Сара, Мип и Фрида
Закончилась эта печальная история тем, что полицейские агенты, принимавшие участие в аресте, получили по 60 гульденов премии, а стул, сыгравший в ней роковую роль, был изъят у фермера и в качестве трофея украсил кабинет начальника политической полиции. Фермера, рискнувшего приютить еврейскую семью, тоже арестовали. Как уж он там оправдывался, неизвестно, но в декабре 1943 года его отпустили на свободу.
Я снова вглядываюсь в лица на фотографии, а сестры Гласер смотрят на меня. Такое могло случиться и с нами, понимаю я, с нашими тремя дочерьми. Такая судьба — это вопрос лишь слепого везения или невезения. Сестрам Гласер не повезло: они родились не в то время и не в том месте. Сестры Гласер не сделали ничего плохого, но их выкинули из общества, преследовали, а потом схватили — в ходе охотничьего рейда доблестных голландских офицеров, заработавших на этом небольшую прибавку к жалованью. Ну а потом сестер убили, в чужих краях, подальше от глаз наших добропорядочных граждан. Сестры смотрят на меня с фотографии и видят, как я плачу.
Предательство и кокетство
Утро среды 6 октября 1942 года начинается так же, как и всякое другое утро. Это прекрасный осенний день. Ближе к обеду я еду на велосипеде в Хилверсум. Мама остается “дома”. Я делаю кое-какие покупки, пью чай на террасе гранд-отеля “Гоойланд” и в половине шестого возвращаюсь назад.
У виллы семьи Колье стоит такси. Наверняка это Кейс, наш важный господин, это его замашки — ездить исключительно на такси. Я думаю так еще и потому, что перед дверью мается таксист, который, видимо, ждет, чтобы с ним расплатились. Однако в окне кухни я замечаю полицейского, беседующего с четой Колье. Я стремительно разворачиваюсь, снова вскакиваю на велосипед и собираюсь рвануть с места, но полицейский оказывается проворнее меня, он выбегает на улицу и, размахивая пистолетом, кричит: “Стой, не то стрелять буду!” О бегстве нет и речи, я слезаю с велосипеда и плетусь за полицейским.
— Именем закона вы арестованы, — говорит он мне, засовывая пистолет в кобуру. — Мне известно, кто вы такая. Вы — мефрау Роза Гласер, еврейка, попытавшаяся избежать отправки в Вестерборк. Кроме того, у вас на руках имеется фальшивое удостоверение личности на имя Корнелии Донкерс.
Он жестом приказывает мне войти в дом.
Впрочем, полицейский ведет себя вежливо и производит хорошее впечатление. Он дает мне понять, что ему крайне неприятно то, что он вынужден делать. Мне не нужны его утешения, но когда я поднимаюсь наверх в наши комнаты и застаю там мать, всю в слезах и со скудной поклажей, упакованной в дамский чемоданчик, силы меня оставляют. Я молю полицейского взять все, что у нас есть, и заклинаю его всем святым отпустить нас с матерью на все четыре стороны.
— Это слишком опасно, — вздыхает он, — поймите, я делаю это не по собственной воле! Нам позвонили из амстердамской Sicherheitspolizei[44]. Там очень хорошо осведомлены обо всем, что касается вас. Я думаю, вас наверняка кто-то выдал.
Каждой из нас он разрешает взять по чемоданчику с вещами. Я умудряюсь незаметно передать господину Колье шкатулку с девятью тысячами гульденов и кое-какими украшениями. Всю нашу с мамой одежду мы тоже оставляем у них.
Я снова вспоминаю сагу о Лоэнгрине. Как только откроется имя, придет беда. Мечтательной школьницей я часто размышляла над этой фразой, глядя на играющий солнечными бликами Рейн. Почему? Быть может, то было смутное предчувствие. И вот теперь, когда мое настоящее имя открыто, для нас начинается ад.
На такси полицейский доставляет нас в участок в Наардене. Другие полицейские в участке тоже очень приветливы и угощают нас чаем. Они клянут нынешнюю ситуацию и сожалеют о собственном бессилии. В тот же вечер, где-то в половине восьмого, в участок звонит Кейс и, к нашему удивлению, очень скоро появляется перед нами.
— Кейс, — спрашивает мама, — не знаешь, как так получилось, что мы оказались здесь?
— Без понятия, тетушка, — разводит руками он. — Как только я узнал, что вас забрали в полицию, я тут же поспешил сюда. Надеюсь, что вас скоро отпустят. Вчера я был в Хейно. Эсэсовцы забрали оттуда вашего мужа и перевели его в Вестерборк. Выяснив это, я направился в Вестерборк, но сумел доехать поездом только до Хогхалена. Остаток пути я проделал на такси. Сами понимаете, обошлось мне это недешево. После долгих поисков я отыскал наконец лагерь Вестерборк, но проникнуть туда не смог. Я попытался что-то разузнать о вашем муже, но вроде бы в тот же вечер его увезли куда-то еще. Я понимаю, что для вас с Розой это большое горе. Мне хочется вам чем-то помочь…
Все еще ошеломленные арестом, мы не знаем, как реагировать на сообщение Кейса. Я благодарю его за поддержку, и он уезжает. Вскоре после него в участке появляется мефрау Колье. Хотя теперь она знает, что мы обманули ее, назвавшись вымышленными именами, она по-прежнему к нам добра, и мы договариваемся по возможности держать связь.
Сперва на допрос вызывают маму, а следом за ней — меня. Когда я спрашиваю детектива, как они сумели нас найти, он говорит то, чему мне не хочется верить. Он предполагает, что донести на нас мог только один человек, и этот человек — Кейс.
— Без его доноса в Sicherheitsdienst мы никогда бы не вышли на ваш след, — признается он мне.
На следующее утро нас переводят в амстердамскую тюрьму, а оттуда через неделю перевозят в Вестерборк. Там нас причисляют к так называемой категории S (Strafe)[45], поскольку мы добровольно не откликнулись на призыв отправиться в лагерь. Поэтому, как мне стало известно, нас прямиком этапируют в Польшу. А там, по слухам, идет физическая зачистка, иными словами, нас всех убьют. Надеюсь, что я, как всегда, выкручусь, а вот для мамы это означает катастрофу.
Так или иначе нам надо любым способом задержаться здесь, в Вестерборке. Я должна привлечь к себе внимание, сделаться полезной, вскружить кому-нибудь голову, что-то организовать и украсить… Нас бросили сюда без суда и следствия, нас лишили всех прав. То, что рассказывают евреи, бежавшие из Германии в Нидерланды еще до войны, не оставляет надежды. Помочь нам никто не сможет. И не захочет.
Вот и после того, как мы оказываемся в Вестерборке, никто для нас ничего не может сделать. На нас лежит клеймо категории S. Снять его с нас не может никто, кроме Sicherheitsdienst. Наше положение кажется безнадежным, но мне удается привлечь к себе внимание начальника барака, русского эмигранта. Он находит меня весьма привлекательной, и, несмотря на весь этот ужас, я показываю ему, как танцевать степ. Он пристраивает меня работать санитаркой. А уж я забочусь о том, чтобы в госпиталь положили маму. Там моими стараниями ее признают не transportfaehig[46]. Таким образом нас “забывают” зарегистрировать на транспорт, которым на следующий день всех остальных этапируют в Польшу. Я перевожу дух. “Но на сколько дней мне удалось отсрочить неизбежное? — спрашиваю я себя. — Нужно пытаться зацепиться здесь понадежнее”.
Через несколько дней после нашего прибытия в Вестерборк происходит нечто потрясающее. Я бреду по грязи с тачкой и рюкзаком с парой одеял. Внезапно я поднимаю голову и среди множества мужчин, женщин, детей… вижу своего отца! А ведь Кейс говорил, что отца уже отправили в Польшу, вспыхивает у меня в сознании, но радость встречи столь велика, что эта мысль тут же гаснет.
Отца я пристраиваю работать на кухне. Он не относится к пресловутой категории S и не подлежит немедленной отправке в Польшу, но работа тоже позволит ему продержаться здесь подольше. К тому же на кухне он может быть поближе к еде.
Пока мы здесь, я пытаюсь установить контакты с внешним миром и пишу несколько коротких писем мефрау Колье. В них я описываю ей, как здесь обстоят дела, и неизменно подписываюсь “Лия” — тем именем, под которым она меня знает. В первых письмах я пишу ей следующее.
Я много раз писала Кейсу. Но пока не получила от него ни строчки. Это не слишком любезно с его стороны. Он по-прежнему волочится за каждой юбкой?
От голода мы тут похожи на мешки с костями. Наше меню состоит из шести кусков черствого хлеба, чашки кофе без молока и без сахара, а во второй половине дня — плевка какого-то мерзкого рагу.
Я думаю, что пробуду здесь еще некоторое время. Кругом жуткая грязь. Три дня я работаю санитаркой, а еще четыре — машинисткой. Работаю очень помногу, но в виде вознаграждения получаю только еду.
Не знаете, кто нас предал? Я здесь часто молюсь, особенно — за Кейса. Надеюсь, он может так же спокойно спать, как и я.
Помимо мефрау Колье я завожу переписку и с другими людьми. Несмотря на здешнюю цензуру и жесткие ограничения, мне удается держать открытыми каналы связи с некоторыми своими друзьями и учениками школы. Здесь же я подписываюсь на “Де Телеграф”. Теперь я получаю не только множество писем, но и ежедневную газету, откуда узнаю новости со всего света.
