Люба и Игнат не знали друг друга. Судьба свела их случайно, в смертную ночь, уготовив каждому его долю.
Было ли у Игната время раздумывать?
Скоро слух лесника уловил шуршание придавленного снега или скрип лыжи, наехавшей на куст... Он мог, не видя, на звук, бить без промаха. И когда хриплый, клокочущий крик потонул в треске ответного залпа, Игнат, вероятно, скользнул по траншее к дереву с обрезом. Оттуда дважды донеслось: дзи-цы-ы!.. дзи-цы-ы...
Это слышала Люба.
Люба:
Я услышала выстрелы, когда уже спустилась в овраг. Сначала почудилось, что стреляют не в той стороне, где остался Игнат, что стреляют другие. Потом, отдышавшись, различила разные голоса автоматов. Наши и немецкие. Странно, но на это я обратила внимание еще в доте. Немецкие вроде дробнее бьют, а наши гуще, особенно короткие, обрезанные партизанами винтовки. Они с каким-то звоном бьют. Ну вот, остановилась и слушаю: та-та-та-та... Потом: трр-трр-трр... Я невольно схватилась за пистолет и, шагнув назад, по пояс провалилась в снег.
Та-та-та... - бьет Игнат из своего автомата.
Трр-трр... трр-трр... - это немцы строчат с двух сторон.
Хотела вернуться, ударить с тыла, но вспомнила: я же все патроны из своего пистолета расстреляла. Чем помогу?
Бу-ум! - донеслось ко мне эхо разрыва. Кто-то бросил гранату... Немцы или Игнат?
Дзиун-н - похоже из обреза. Значит, Игнат еще отбивается. Надо спешить, звать на помощь...
Утопая в снегу, я карабкалась на крутой берег оврага.
Трр-трр-трр... - часто и, кажется, совсем близко снова застучали немецкие автоматы. Я рванулась вперед, ухватилась за обледенелые прутья куста, они, как стеклянные, резанули ладони и обломились. Ноги не находили упора, я медленно сползала вниз. Не чувствуя боли, я выла от досады, цепляясь руками за что-то острое, жгучее. Меня гнал вихрь стрельбы, разрывов и глухих, доносившихся криков... Я задыхалась, хватала ртом снег, глотала его... Только бы не сорваться опять, только бы не сорваться... Уж не помню, как выбралась. Встала на ноги, а передо мной все колышется. И снежное поле, и оставшийся позади лес, и луна в небе - то выскочит из тучки, то опять спрячется... Потом все утвердилось. Стало на свои места, а я боялась двинуться. Ждала: может, еще раз услышу автомат Игната? Лес молчал... Тут я не удержалась, заплакала громко, по-бабьи... Иду по чистому полю, захлебываясь и подвывая. Иду не таясь, не пригибаясь, уже никого и ничего не боясь... Одна на мне тяжесть: "Как же я оставила человека? Отобьется ли?" Он отбился. Я позже узнала от наших. Когда они к тому месте поспели, Игнат еще жил... только не с нами уже... тихо прощался с родными, с теми, кто был ему дорог...
Уже начинало светать, когда Игнат понял, что он умирает. Лес редел, расступаясь перед нарождавшимся днем, и теперь Игнату становились видней следы смерти. Вокруг валялись стреляные гильзы, темнели опалины на местах разрыва гранат. Высунувшись из-за куста, лежал на боку оскаливший зубы немецкий солдат. Серая рогатая каска сдвинулась набок, обнажив теплый, вязаный подшлемник.
Солдат, не мигая, косо смотрел на Игната и зло усмехался. Игнат не думал, что они подходили так близко, не знал, сколько убил, стреляя по мелькавшим теням. Может, кто уполз раненый, а кто просто вернулся, решив, что дело кончено, когда Игнат перестал стрелять.
Этот-то остался на месте.
Игнат хотел отвернуться от его пристальных, слюдяных глаз и не мог одолеть наступившую слабость. Он сидел, опершись спиной на широкий, раздвоенный пень, уткнув в снег голые руки. Автомат с пустым диском лежал на коленях. Игнат чувствовал, как под руками подтаивает снег и лунки наполняются теплой кровью. Ему хотелось спать, но уснуть было страшно. Еще оставалась надежда. Совсем недавно стороной проехали люди. Он слышал, как фыркали, потряхивая сбруей, кони, скрипели полозья саней, негромко понукали коней ездовые... Саней было много... Так много, что Игнат не поверил услышанному. Потом где-то стреляли, где-то шел бой, но и это могло только почудиться.
Он заставил себя поднять веки, открыл глаза и увидел... Детей. Среди тонких березок стояла Ленка - Сорока-белобока - и держала за руку Чижика. Игнат удивился:
- Как же вас мамка отпустила одних? Небось холодно. Вон у Чижика валенки совсем прохудились, соломка торчит... Скажешь мамке, пусть к Якиму снесет подшить. Я-то уж не успею.
Дети молчали. Потом, чуть погодя, Чижик сказал:
- Ты нас звал...
- Звал? Вот вы какие... Ну да, я вас позвал. Надо же нам попрощаться.
- А что это, тата, вокруг тебя красное?
- Это руда... Наша живая руда... Вы не смотрите на это, не надо вам, дети, на это смотреть. Отвернитесь, дети, от этого... Что же вы смеетесь.
- Мы не смеемся. Это фриц над тобой смеется.
- Фриц? Я ж его из винта срезал, а он смеется... Почему ты смеешься, фриц?
- Смеюсь потому, что я тоже был киндер и меня обманули...
- Твой Гитлер тебя обманул. Ты из-за него тут лежишь.
- А ты за кого умираешь? Кто тебя обманул?
- Сравнил... Вот дурак... Кто же мог меня обмануть? Я за Родину умираю... За землю свою. Я ее пахал, сеял... Я ж крестьянин. Никто меня не обманул.
- Ты крестьянин... а я? Может, и я пахал и сеял...
- Может, и ты... Ну и пахал бы свою землю, что ж тебе надо на моей? Чего ты поперся? Вот балда так балда... Дети, не слушайте его. Он же труп, я его из винта срезал...
Дети не слушали. Их уже не было, а через березняк шла Надя. Шла и будто стояла на месте. Мороз, а она в одной кофточке.
Руками всплескивает, голосит:
- А мой жа ты голубочак сизанький, соколик ясненький! Куды ж от меня отлетаешь, с дробными детьми покидаешь? А детухны мои дробны, к кому мы теперь прихилимся-пригорюнимся? А кто ж теперь за нас заступится...
- Не голоси, Надежда, зязюлька моя. Видишь, командир мой идет, учитель...
Михаил Васильевич приказал:
- Встань, Игнат!
А Игнат свое:
- Слышишь, как тихо в лесу...
Командир удивился.
- Я говорю тебе - встань, а ты не встаешь...
- Не встаю, потому что я умер...
- Нет, Игнат, - строго сказал учитель, - не умер. Ты пал смертью храбрых...
Часть третья
I
Солнце на лето - зима на мороз. Ослепительно сияли снега по бокам широкой, прочищенной грейдером дороги. Блестели накатанные санями полосы. Весело хлопотали на конском следу нахохленные, пушистые воробьи. В воздухе стояла та прозрачная, морозная тихость, когда и дышится легко и думы сами собой склоняются к светлым надеждам.
Добравшись на попутной подводе до большого села Еремичи, Катерина Борисовна отказалась от отдыха, решив сегодня же отправиться дальше. Ей оставалось минуть околицу с немецко-полицейским пунктом и дальше... Дальше, как говорили крестьяне, начиналась советская власть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
