Улицы Френчтауна никогда еще не были столь заброшены и мрачны, а трехэтажки столь серы и уродливы, деревья голы и абсолютно лишены листвы. Ноябрь принес резкий, холодный ветер и проливной дождь.
Не было ни малейших признаков окончания забастовки: как-то вечером за ужином отец объявил, что переговоры зашли в тупик.
- Ходит слух, что грядет компания «струпьев».
Ивона сделала удивленное лицо: «Струпьев?»
- Это рабочие, нанятые хозяевами фабрики в пику бастующим люди для работы на фабрике. Штрейкбрехеры. Обычные люди, но из другого города.
- С этим можно бороться, правильно, отец? - возбужденно спросил Арманд. Дядя Виктор говорит, что мы не можем позволить «струпьям» пересечь линии пикета. Если они это сделают, то займут наши рабочие места, и забастовка потерпит провал…
- Я рад, что у нас в доме есть эксперт по забастовкам, - в словах отца был сарказм. - Это теперь позволит мне меньше говорить…
Арманд, наконец, начал есть вместе со всеми остальными членами семьи. Оторвав глаза от еды, я вдруг заметил два неприязненных взгляда - отца и матери. Если для меня было столь трудно осознать отца как забастовщика, стоящего в ряду пикетирующих фабрику, то представить себе его в борьбе со «струпьями» было совсем невозможно.
В тот год я больше не написал ни одного рассказа. Все мое внимание было сосредоточенно на уроках в классе, на домашнем задании, которому я отдавал все свои силы, чтобы успешно сдать экзамены, и в конце первого полугодия стал одним из лучших учеников школы. Я перестал посещать драматический клуб Юджина О'Неилла, и, кажется, никто этого не заметил. Я так и не получил роль в «Пиратах Пензанса»
Так вечер за вечером прошла осень. Школа и библиотека. Книги помогали избежать одиночества. Когда в ноябре пошел первый снег, и я принес отцу термос с горячим супом, то он все продолжал стоять в линиях пикета у фабрики. Его щеки покраснели от холода, руки одеревенели, несмотря на связанные матерью теплые рукавицы.
- Когда это закончится, Па? - спросил я, переступая с ноги на ногу от холода.
Дрожащей рукой он зачерпывал ложкой из миски суп. Я стоял и смотрел, как он ест, и мне самому тоже было холодно – от одиночества.
««Струпья» прибыли».
В тот морозный декабрь слух быстро распространился по всему Френчтауну, также как и весть, принесенная Полом Ревером, скачущим на коне между Бостоном и Лесингтоном почти два столетия тому назад. Мне показалось, что я – Пол Ревер двадцатого века, когда я мчался через весь Френчтаун, неся ошеломляющую новость. Лесингтон и Конкорд лежат лишь в двадцати милях на восток от Монумента, и мы всем классом на одном из уроков американской истории посетили «мост жестокости, перекинутый через реку крови», это было еще в октябре. В тот декабрьский день я со всех ног бежал домой, испытывая желание стать частью истории. Мне не терпелось рассказать всем, что я видел.
Три загруженных грузовика остановились на перекрестке Майн- и Механик-Стрит в ожидании зеленого сигнала светофора. Это были старые грузовики с трухлявыми, чуть ли не прогнившими бортами. И, самое удивительное, что их грузом были люди. Люди плотно сидели, прижавшись друг к другу в некрытых брезентом кузовах, под сырым, моросящим дождем. На них были большие тяжелые рабочие куртки и пальто, кепки были плотно надвинуты на глаза. Из выхлопных труб грузовиков источались клубы сизого дыма, который относило назад. Дым укутывал съежившихся от холода людей. Мне их стало жаль. Они выглядели старыми, разбитыми и изношенными, как и эти грузовики. Откуда они прибыли, и как далеко им было следовать дальше? Я начал искать глазами какую-нибудь зацепку. На борту одного из грузовиков были еле читаемые остатки букв: «ДОБЫЧА ПЕСКА И ГРАВИЯ, БАНГОР, МЕ». На лицензионном номере другого под цифрами читалось название штата: «Мэн».
Двое мужчин стояли рядом со мной на тротуаре в ожидании зеленого света для перехода улицы. Каждый из них был одет в черное пальто с узким бархатным воротником. Я обратил внимание на их белые рубашки и тонкие галстуки. «Банкиры», - подумал я, играя в свою старую игру предполагая занятие незнакомца.
- Видно, приезжие, - сказал один из них. Его лицо не было мне знакомо, но голос мог бы принадлежать отцу Емерсона Винслоу.
- Это должно было произойти рано или поздно, - ответил другой четко и протяжно, как говорят Янки.
«Приезжие», - я тут же перевел это как «струпья».
Свет стал желтым, двигатели грузовиков завздыхали и застонали в ожидании зеленого света, и я бросился через улицу, оставив банкиров где-то позади, и чуть не сбив с ног женщину, толкающую перед собой детскую коляску. Мне не терпелось стать первым, кто распространит эту новость во Френчтауне.
Но я забыл об уникальном телефоне Френчтауна, когда новость о пожаре на одной из фабрик доносилась до семей рабочих прежде, чем завоют сирены пожарных машин, несущихся по Механик-Стрит. Теперь, когда я свернул с Механик-Стрит в центр Френчтауна, то почувствовал заполнившее воздух волнение. Люди собрались перед магазинами, женщины перекрикивались друг с другом с балкона на балкон, владельцы магазинов стояли в дверях, и, казалось, все говорили сразу.
Взлетая по лестнице в арендуемую нами квартиру, я столкнулся с Армандом, несущим кувшин с керосином для котла отопительной печи.
- Ты слышал новость? - спросил Арманд, когда я остановился, чтобы перевести дыхание. - «Струпья» прибыли.
- Знаю, - ответил я. - Я их видел в центре города.
У Арманда от удивления отвисла челюсть.
- Заходи внутрь. Отец и еще кое-кто уже там.
На уютной и теплой кухне я рассказал о том, что видел, делая быстрые предложения. Мой язык справлялся также быстро, как и мои ноги принесли меня домой. Наверное, я походил на актера, играющего перед публикой – перед сотнями глаз, впившимися в него.
- Номера штата Мэн, - сказал отец, когда я закончил. Он закачал головой и умолк.
- Канаки, - объявил мистер Лагниард, в его голосе была острота и ненависть. – Уборщики картофеля, - он был огромным и много пил, хотя редко могло случиться, чтобы он не вышел на работу. – То, что говорили о Туберте, оказалось правдой…
Я почувствовал, что меня больше слушать не будут, и сел на пол рядом с Армандом.
- Они говорят о Рудольфе Туберте? – прошептал я ему на ухо.
Он подозвал меня в спальню, и я последовал за ним, неохотно оставляя сцену своего триумфа. Мы сели на край кровати, и Арманд сказал:
- Говорят, что о доставке «струпьев» позаботился сам Рудольф Туберт. Хозяева фабрики обратились к нему, и он был только рад им помочь. Говорят, что он получил от них много денег. И это перечеркивает все…
- Он еще хуже, чем сам Гектор Монард, - сказал я, поражаясь предательством Рудольфа Туберта.
- Они - оба предатели. Оба хороши.
До нас доносился низкий ропот с кухни.
- И что будет дальше? – спросил я Арманда.
- Посмотрим. Завтра вечером рабочие встречаются с хозяевами фабрики. Последняя встреча с ними лишь ужесточила положение. Все надеются, что «струпья» в ход не пойдут…
- Но зачем их всех привезли из штата Мэн?
- Игра мускулами, - объяснял мне Арманд. - Хозяева хотят показать, что они понимают под делом. Это – дуло пистолета у виска каждого из нас, который выстрелит сразу, если встреча потерпит провал.
В тот вечер за ужином отец сказал:
- Расскажу вам о «струпьях»», - и мы все притихли. - Они - такие же люди, как и мы. Они – такие же рабочие. В штате Мэн также наступили тяжелые времена. Возможно, там еще хуже, потому что рабочие на фермах еще зависят не только от условий работы, но и от погоды. По крайней мере, нас погода волнует намного меньше. Когда забастовка закончится, то мы вернемся на наши рабочие места, будет дождь или ясная погода.
- А ты бы пошел в «струпья» для работы в штате Мэн? – спросил Арманд.
- Ты не можешь судить о другом человеке, пока сам являешься шнурком в его ботинке, - ответил ему отец.
- Но ты, отец, так не поступишь, не так ли? – настаивал Арманд.
- Наступили тяжелые времена, Арманд, – голос отца стал на удивление мягким. – Никто из нас ни плох и ни хорош. Мы все пытаемся заработать на жизнь. У каждого из нас есть семья, которую нужно кормить и одевать…
Встреча началась в четверг в семь вечера и продолжалась всю ночь и на следующее утро, затем лица, ведущие переговоры прервались на три часа, а затем в полдень возобновили переговоры.
Во Френчтауне эта встреча вызвала оптимизм. Неделями забастовщики безрезультатно собирались перед воротами фабрики. Хотя прибытие «струпьев» было неминуемо, эта встреча была первым вздохом надежды. Хозяева фабрики пожелали сесть за стол с рабочими и начать говорить. Таким образом, несмотря на присутствие «струпьев» в Монументе, энтузиазм заполнил воздух уже потому, что встреча началась.
