И вот я в Манхэттене, в квартире Мередит. Я уже третью неделю работаю в «Брум и Компания», вскрывая почту, отпечатывая контракты, отвечая на телефонные звонки, и находя это все очень захватывающим, не говоря уже о бесконечной суматохе самого города замечательным летом 1988 года.
Немного для затравки прежде, чем продолжить:
Одна из трагедий моей жизни состоит в том, что я никогда не видела этого своего кузена – известного романиста. Я всегда упоминала его именно так. В конце концов, он был очень известен, и, вместе с тем, моим кузеном. Он умер в 1967 году, ему было всего сорок два. Я еще не родилась. Я не преувеличиваю, когда говорю, что он оказал наибольшее влияние на ход моей жизни. Я упивалась его романами и короткими рассказами, и могу прочитать на память даже самые длинные отрывки из них. Я написала бесчисленное количество статей о его жизни и творчестве в последнем классе школы и на первых двух курсах Бостонского Университета, проследила разные статьи и обзоры, написанные им для маленьких и неизвестных журналов.
Причина, почему я решила поступить в Бостонский Университет - близость к Монументу, где он прожил всю свою жизнь. Я ходила по улицам, по которым ходил он, становилась на колени, чтобы помолиться в церкви Святого Джуда, останавливалась возле дома напротив церкви, где он жил на последнем этаже, будто ожидала, что его призрак будет блуждать где-то около и поприветствует меня улыбкой. (Интересно, улыбался ли он когда-нибудь - мой дедушка рассказывал, что он был серьезным, чувствительным человеком, он всегда казался немного грустным и задумчивым.) Мой дедушка, конечно, был очень хорошо знаком с этим моим известным родственником. Они были двоюродными братьями, росли вместе, получали аттестат в одном и том же классе средней школы Монумента. Всякий раз, когда я посещаю Монумент, я тут же иду в офис моего дедушки в полицейском управлении. Он терпеливо и кропотливо отвечает на все мои вопросы, и иногда мы садимся в его машину и едем по Френчтауну. Он показывает мне все достопримечательности и места, которые, лишь слегка замаскировавшись, попадаются в его романах и рассказах.
Наступает время истинных признаний:
Я должна признать, что часто мне кажется, что я совсем не писатель. Возможно, я ошибочно полагаю, что кровь известного писателя так и течет по моим венам. Может ли кровь дать мне какую-нибудь гарантию, что я тоже могу писать? Когда слова даются с трудом, когда они ложатся на бумагу не так гладко, как бы хотелось, то меня начинают мучить сомнения, усталость берет надо мной верх и разрушает меня. Вся дилемма в том, что все время мне приходится повсюду тащить за собой этот багаж.
Одна из причин (если не главная) – это поиск расположения ко мне Мередит Мартин в надежде на то, что смогу показать ей что-нибудь из своих работ, чтобы она смогла ответить на один ужасающий меня вопрос: кто я – состоявшийся писатель, или лишь пытаюсь им стать?
И еще кое в чем надо признаться. В главном. И почему я сижу здесь в агонии, когда это пишу – я все время сую нос в чужие дела и бесстыдно подслушиваю. Я не вскрываю чужих писем и не подслушиваю телефонные разговоры, но моему любопытству нет предела. Я стремлюсь к тому, чтобы стать писателем, в конце концов, и мне нужно как можно больше узнать о людях, что они делают и зачем они это делают. Ладно, могу допустить, что неделю тому назад я на самом деле сунула свой нос, куда не надо, когда обнаружила рукопись в одном из шкафчиков Мередит. Меня совсем не интересовали пачки писем в ее секретере из красного дерева. Я просто хотела узнать о ней как можно больше. Какие духи она предпочитает, какую бумагу использует для пишущей машинки, и все такое.
Мередит очень опрятна и организована. Дважды в неделю она наводит порядок у себя дома, хотя это не очень ей помогает. Правда, если в этой квартире наблюдается некоторый беспорядок, то он не выходит за рамки коробок. Синие королевские коробки размерами восемь с половиной дюймов. На каждой из них золоченое клеймо «БРУМ и КОМПАНИЯ», и они повсюду: в рядах на полках, в кучах на полу, в стопках по углам. В них лежат рукописи, которые Мередит должна читать всю свою сознательную жизнь.
Пытаясь хоть что-то узнать о Мередит, я выдвигала один за другим выдвижные ящички всех ее тумбочек и шкафов, я засматривалась на ярлыки на коробках от ее одежды: «Вьютон», «Хелстон», «Лаура Эшли». И больше всего у нее было головных уборов. Это были большие фетровые шляпы с широкими полями. («Я родилась не в то столетие», - сказала как-то она.) Один из ее шкафов содержал лишь только шляпы на всех полках.
Именно в этом шкафу я сделала свое открытие. На самой верхней полке в углу была припрятана обычная коробка, в которой продается бумага для пишущей машинки, кожаная отделка которой была сильно изношена. Металлические уголки были смяты и исцарапаны. Она отличалась от других коробок, на которых было клеймо «БРУМ и КОМПАНИЯ». Я встала на цыпочки и аккуратно сняла ее с верхней полки. Хотя Мередит и разрешала мне читать некоторые рукописи, лежащие в «брумовских» коробках, я начала колебаться. Нужно ли было открывать мне эту анонимную коробку? Дерьмо. Почему бы нет?
Я сняла крышку и затаила дыхание. Сверху лежало пожелтевшее письмо. Я начала читать:
К тому времени, когда вы это прочтете, дорогая Мередит, меня уже не будет, вероятно, много лет (видите, как я верю в вас, что ставлю все на то, что вы переживете меня, и будете жить еще очень долго?).
Долгих вам лет.
Моя благодарность за все.
Пол.
От удивления я аж опустилась на пол. Спустя какое-то время, я начала читать, забыв все и без остановок, начиная с загадочной фотографии, привезенной из Канады, и до тех самых грустных слов о смерти Бернарда.
Время пролетело. Я не знала, сколько прошло часов. Я пылала жаром, будто накурилась, была пьяна или под действием сильного наркотика. Я не могла остановиться в поисках, сама не знаю чего. Я, наконец, встала и прошла в гостиную, не осознавая своего движения по комнате. С жадностью и, не ощущая вкуса, я проглотила несколько шоколадок «Годива».
Боже мой. Я застряла над посмертно неизданной рукописью одного из самых известных писателей страны, в тайне хранимой здесь его агентом. И теперь я стала частью этой тайны.
Вот, что ты искала, малышка Сьюзен. Возможно, это тебя вылечит от гнилой привычки совать нос не в свои дела.
Диалог с моей совестью.
Большая проблема: что мне делать теперь?
И как, мне не надо было что-нибудь делать. Этим вечером Мередит вернулась домой, что было похоже на порыв ветра. Она бросила на столик в прихожей свою белую, из тонкой соломы шляпу и посмотрела на меня, посмотрела еще куда-то, и снова взглянув на меня, сказала: «Ты это нашла, не так ли?»
Я начала запинаться в извинениях, не зная, что делать с собственными руками и ногами.
«Ладно, Сьюзен, извиняться не надо», - сказала Мередит. – «Может быть, я хотела, чтобы ты это нашла. Я могла бы спрятать это намного лучше, куда-нибудь в менее доступное место. У меня в офисе есть старый большой сейф. Дай мне немного прийти в себя. Я просто разваливаюсь на части. Мы поговорим об этом. Позже».
Позже мы сидели друг напротив друга. Коробка с рукописью лежала на кофейном столике. Мередит сказала:
- Пол сказал мне однажды, что автору позволено одно главное совпадение в его романе, что также может быть чем-нибудь из его реальной жизни. Так или иначе, моим совпадением был тот день, когда я получила твое письмо, с просьбой о сотрудничестве. В тот день я принесла из офиса эту рукопись…
- И где она была все эти годы? – спросила я.
- Она была доставлена мне поверенным из Монумента. Лайонелом Дученесом, старым его другом. Он сказал, что Пол лично отдал ему рукопись несколькими неделями до своей смерти в 1967 году, проинструктировав его, чтобы она хранилась до 1988 года, а затем была доставлена мне, - она отклонилась назад, закрыв глаза. - Бедный Пол. Он никогда не выглядел счастливым. Всегда что-нибудь искал, расспрашивал. У меня в сердце для него было выделено особое место. «Ушибы в Раю» - это был первый его роман, это был также первый роман, который я продала как агент. Мы оба начинали вместе, я была застенчивой юной овечкой из штата Канзас, и он, Пол – такой же застенчивый писатель из Новой Англии…
Она открыла глаза, они заблестели. От слез?
- Почему вы так волнуетесь, Мередит? – спросила я.
- Меня так волнует эта рукопись, Сьюзен. Я не могу отделить это от своего сознания. Это нечто… - она сделала паузу, добровольно оставив место для вопроса. - Ты читала. Скажи мне, что ты об этом думаешь.
- Ладно, прежде всего, это - лишь фрагмент… неполный, но я была очень этим тронута…
Мередит сидела неподвижно, напоминая бронзовое пресс-папье в форме оленя, стоящее на столе рядом с рукописью.
