Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь "Змеиным". Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку "тупоголовый" Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в Олимпию.
Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: "Эргин? У-уу... Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила". Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное[42] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.
Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата нередко возникали с ним затруднения. Так уж получилось, что договариваться царским посланникам приходилось именно с Мономахом. Зеникет, сидящий на облаке, все реже интересовался происходящим у него под ногами.
Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским Псом. Эргин, как и критянин Ласфен, даже имел свой собственный стяг – белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.
Полемарх командовал пиратским флотом, когда вожди объединялись для совместных операций. С начала нынешней войны Эргин еще ни разу не вышел в море сам за себя. Митридат был очень щедр. Ни один государь до него не дружил с пиратами столь активно. Причем, для кое-кого из присутствующих это была дружба не за деньги.
Гераклеон-вифинец, по прозвищу Уголек, считался близким другом Неоптолема, старшего из навархов понтийского царя. Уж как они сошлись, на чем сблизились, все Братство гадало. Сложно было представить себе более разнящихся людей. Понтийский аристократ, довольно высокомерно относившийся к большинству пиратов, действительно дружил с одним из них. На полном серьезе. До такой степени, что даже подумывал выдать свою дочь за одного из сыновей страшного на вид Уголька. А более отталкивающую рожу, чем у Гераклеона, в Братстве еще поискать!
Угольком его прозвал, не лишенный чувства юмора Зеникет, еще лет двадцать назад, в самом начале продвижения вифинца от рядового гребца, дравшегося в своем первом бою дубиной, за неимением другого оружия, к педалиону[43] кормчего. Прозвал после того, как молодому тогда пирату опалили факелом лицо в одной из схваток. Хорошо так поджарили, Гераклеон едва не протянул ноги. Приобретенное уродство донельзя испортило его характер, но и способствовало быстрому восхождению, ибо мягкотелые в Братстве долго не живут, а ума Угольку было не занимать. Как, впрочем, и большинству пиратов, выбившихся "в люди". Был Уголек злобной, раздражительной скотиной, а случись совместный поход с митридатовым флотом – совсем другой человек. Вежлив, приветлив, по плечам друг друга с навархом хлопают, смеются чему-то. Что-то их сближало. И ведь молчали оба! А любопытство-то гложет, изнутри точит, как жук-древоядец, корабельная смерть. Чудно.
Эвдор с Аристидом, нацепив на себя самое лучшее из того, что нашлось в сундуках Филиппа, явились на совет с опозданием, сразу угодив в центр внимания уже разгоряченных вином пиратов.
Кроме Полиада, Эргина и Гераклеона собралась одна мелочь, из которой Эвдор никого не знал. То есть, может и встречал прежде, но не запомнил, не было нужды.
– Мышелов? – дернул уголком рта Эргин, возлежавший во главе стола, вернее столов, составленных вместе в форме буквы "Пи", – ты еще жив?
– Как видишь, – спокойно ответил Эвдор.
– Я огорчен.
– Тем, что я жив? – усмехнулся Эвдор. – И тебе доброго здоровья!
– Я огорчен тем, что меня ввели в заблуждение. А твои люди?
– Все давно уже переправились через Стикс. Теперь у меня новый корабль и команда.
Мономах перевел взгляд на Аристида.
– Вижу. Значит, этот пьяница теперь твоя команда?
Ни Эвдор, ни Аристид ответить не успели, как на вновь прибывших соблаговолил обратить внимание могучий Полиад, до этого сосредоточенно надевавшийся ртом на баранью ногу. Говорят, в Индии есть такие змеи, которые могут заглотить барана целиком. Драконтей в Индии никогда не бывал, но явно собирался проверить достоверность этих слухов.
– Ты посмотри, кто пожаловал! – Полиад сел на ложе, – это ты, Дурное Вино? Или мне мерещится?
– Не мерещится, почтенный Полиад, – улыбнулся Аристид, – радуйся!
– И ты радуйся, Эномай! Возляг с нами и осуши эту чашу, как в прежние времена! Эй, виночерпий, быстро подать вина моему дорогому другу! – потрясал огромным серебряным кубком Полиад.
Эвдор и Аристид-Эномай заняли было свободные места на дальнем от Эргина конце стола, но полемарх решил иначе.
– Эй ты. Да, ты, переляг в другое место. Мышелов, переместись поближе.
Пират, согнанный Мономахом с ложа, безропотно подчинился и уступил свое место Эвдору. Драконтей так же бесцеремонно освободил возле себя ложе для Аристида.
Эвдор смешал вино с водой в медном кратере, зачерпнул чашей-киафом и выпил.
– По какому поводу пир?
– Это не пир, – процедил Уголек, возлежавший по правую руку от полемарха, повернув к Эвдору наиболее изуродованную половину лица, – Змеиный не позавтракал, вот и догоняется.
Стол от яств не ломился, но потешить желудок было чем. Эвдор подцепил кусок мурены под соусом и отправил в рот. Покосился на Аристида и Полиада, возлежавших напротив. Драконтей, в бороде которого застряли хлебные крошки, задрав голову кверху и присосавшись к немалых размеров серебряному ритону, громко булькал, втягивая в себя его содержимое. Аристид старался не отстать.
– Так из-за чего собрание? – вновь спросил Эвдор.
– Митридат зовет, – ответил Эргин.
– Приперло, – добавил Гераклеон.
– А что с ним случилось?
Эргин подозрительно посмотрел на Эвдора.
– Ты, Мышелов, от спячки очнулся? Из какого болота вынырнул?
– Оттуда, откуда не выныривают.
– Ты что-то дерзок стал, – прошипел Уголек.
Полемарх выпад Эвдора не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
– Митридата сильно стали бить римляне. Вот и заскулил.
– А Неоптолем чего?
– А это не твоего собачьего ума дело! – окрысился Гераклеон.
– Неоптолем, по слухам, на севере, возле проливов. Если уйдет, Архелаю совсем каюк.
– Где царь-то?
– Сейчас в Пергаме. Пока. Может уже в Питану сбежал. Если римляне Пергам взяли.
– Римляне взяли Пергам?! – удивление Эвдора было неподдельным, – Сулла уже в Азию перешел?
– Не Сулла. Какой-то Фимбрий. Крепко бьет царя, сукин сын.
– Ты верно, Мышелов, как лягух после зимы растаял, – облизывая жирный палец, заявил Гераклеон.
Полиад и Аристид чему-то дружно заржали, им вторили пираты из свиты Драконтея. Эргин поморщился.
– Да, римляне в Азии. Царя побили. Половина вифинцев сразу к ним метнулась, радостно жопы растопырив.
– Да, припоминаю, слышал... – Эвдор вспомнил родосскую рыночную толкотню.
– Вот мы тут и судим, что делать.
– Как, что делать? – неожиданно рявкнул Полиад, обнаружив внимание к разговору, – идем в Питану, вывозим богоравного. Он нам за то – почет и уважение. Правильно я говорю?
– Фу, – скривился Аристид, – служить каким-то царям...
– А что такого? Суди сам, друг Эномай, вот у меня есть все. Ну, почти. Золото? Хоть жопой ешь. Вина – залейся. Бабы? – Драконтей почесал в паху, пострелял мутными глазами вокруг себя и нашарил волосатой ручищей флейтистку, сидевшую возле ложа на полу, – баб столько, что аж конец распух. Ну, вроде все, что душе угодно. Ан нет... Чего-то не хватает. Тоскливо.
Драконтей скорчил плаксивую гримасу.
