что?
— Ладно, я, пожалуй, пойду, — пятится к двери испуганный ангел. С чего бы это? Или он виноват? — Вы уж тут сами как-нибудь без меня справитесь. Еду я вам принес, в кухне на столе лежит пакет.
Мы провожаем его взглядами, не останавливаем, сил никаких нет, эмоции закончились, вопросы иссякли. Пайель уже берется за ручку двери и снова бросается в комнату. Он прячет медальоны в кулаке.
— Это оставь, — шагаю к нему я.
— Не могу. Директриса доверила их мне. Должен контролировать процесс возврата душ.
— А как же мы?
— Я сообщу, если все будет плохо. По телефону.
Ангел быстро отпирает дверь и выскальзывает на лестничную клетку. Мы остаемся одни. Уля сидит на диване в полной прострации. Кажется, она уже дошла до точки невозврата.
— Есть будешь? — спрашиваю ее. — Я приготовлю.
Она молчит. Я иду в кухню, вытаскиваю из пакета яйца, ветчину, сыр, полуфабрикаты. Быстро разогреваю жареную курицу, режу овощи. Уля по-прежнему не двигается. Вытаскиваю из холодильника виски. Придется приводить ее в чувство. Делаю целый стакан убийственного коктейля. Моему большому телу пару глотков, как слону дробина.
Она удивленно разглядывает протянутый стакан.
— Что это?
— Лекарство.
— После анестезии нельзя.
— Кто сказал?
— Доктора.
— Они сами закладывают, дай бог каждому! Держи.
Уля берет в руку стакан, смотрит на него, на меня, принюхивается.
— Крепкое. Я такое не пью.
— Слушай, не ломайся! Нам нужно стать ближе, без хорошей дозы ничего не выйдет. Хочешь, выпьем на брудершафт.
— Спятил? — она крутит пальцем у виска.
— А как мы спать вместе будем? Прижмемся, обнимемся, поцелуемся и… вернемся в свои тела.
— А-а-а…— она замолкает, обдумывая предложение. — Руки распускать не будешь?
— Зуб даю!
— Поехали!
Она делает глоток, выдыхает, откашливается, потом залпом выпивает весь стакан почти неразбавленного виски. Я сую ей в рот дольку лимона. Седых вздрагивает, передергивается, краснеет, слезы брызжут из глаз.
— Закуси, — теперь сую в рот куриную ножку.
Она хватает ее в горсть и вгрызается в аппетитную мякоть. Чувствую, что и мой желудок поет романсы, не до брудершафта. Опрокидываю в себя алкоголь и тоже закусываю.
С дивана мы перебираемся в кухню. Только сейчас понимаю, что не ел целый день и теперь готов сожрать слона. Кажется, Уля чувствует то же самое. Мы жадно поедаем все, что притащил Пайель.
Вытаскиваю из шкафа ароматическую свечку, зажигаю.
— Зачем это? — спрашивает Уля.
— Для атмосферы. Да и успокаивает.
— Согласна.
У меня шумит в голове и немного штормит: не рассчитал дозу. Тело Ульяны почти в два раза меньше моего.
«Ничего, зато спать будем без задних ног и без мыслей», — думаю удовлетворенно.
— Фу, больше не могу, — хихикает вдруг девушка и проводит ладонью над огоньком.
Дергаюсь: ожог получить не хочется.
— И я. Наелся, — убираю подсвечник подальше от расшалившейся Седых.
Смотрю на нее, на себя, и мне становится смешно. Она сидит, аккуратно сложив ноги, как настоящая леди, я же развалился, расставил бедра так, что все исподнее, как говорила моя бабушка, наружу. Если учесть, что наши тела ведут себя не соответственно гендеру, то и вообще рехнуться можно. Посторонний может решить, что огромное тело качка жаждет мужской ласки, а хрупкая девушка — чистой воды лесбиянка.
— Я хочу…
Ульяна с трудом встает и чуть не падает. Я подставляю ей плечо и сгибаюсь под тяжестью восьмидесяти килограммов.
— Идем спать.
— Угу, вместе?
— А как же! Не будем нарушать правила.
— Плевать! Кем эти правила придуманы?
— Не знаю, — хватаю ее за торс, талии у меня отродясь не было. — Переставляй копыта.
— Копыта? Хи-хи. Где копыта? Не пей из этой лужицы, братец Иванушка, козленочком станешь! — хихикает Ульяна.
Она показывает большую ступню и крутит, а вместе с ней разворачивает меня и толкает к дивану. Я падаю на спину и барахтаюсь, придавленный большим телом засыпающего мужика.
— Эй! Барышня, приди в себя!
Хлопаю Улю по щекам. Она приоткрывает глаза и смотрит мутным взглядом больного человека.
— Чего надо?
— В спальню. Идем в спальню.
— Сам иди!
— Да, пошла ты!
Кое-как сползаю на пол и сижу так, приходя в себя. Теперь понимаю, как тяжело девушкам, когда их дружок напивается. Врагу не пожелаю такого счастья! Бреду к кровати и падаю на нее плашмя. Все, больше не могу! Пусть все провалится в тартарары.
Незаметно отключаюсь, и мне снится ангел и его тонкая шейка, которую я сжимаю жесткими пальцами. А крылышки трепещут, бьют меня по лицу, и чей-то голос кричит:
— Макар, просыпайся! Горим!
Глава 21. Пожар! О боже!
Просыпаюсь от того, что кто-то скачет по груди. Жесткий язык лижет нос, в ухо льются звуки заливистого лая. Я с трудом продираю глаза, резко сажусь, не понимая, где нахожусь и что со мной. Комната заполнена дымом, глубоко вдохнуть невозможно, сразу горло начинает першить, и тошнота поднимается из желудка.
Вскакиваю, ощупываю себя, все на месте: я снова в своем теле, только лежу в спальне на кровати. Руки-ноги двигаются свободно, боли нет. Сколько будут продолжаться эти пляски с бубном, неизвестно, поэтому радуюсь даже такому маленькому сюрпризу.
Сэми, заметив, что я проснулась, хватает меня зубами за джинсы и тянет вон из комнаты. В холле останавливаюсь. Здесь дышать вообще невозможно, футболкой закрываю нос, пытаюсь рассмотреть, где горит. Из кухни вырываются густые клубы дыма, сквозь них виднеются редкие всполохи пламени.
— Пожар! О боже! Пожар! — кричу что есть силы от ужаса.
Несусь к мажору, который лежит на диване и не шевелится. Сердце уходит в пятки. Умер? Неужели? Потому я и вернулась в свое тело?
Наклоняюсь, слышу слабое дыхание, трясу его, хлопаю по щекам.
— Макар! Макар! Пожар! Просыпайся!
Нет реакции.
Я бегу в ванную. Набираю ведро воды и выплескиваю ее в кухню, туда, где вижу огонь. Он чихает, вспыхивает еще пару раз и гаснет. Зато дым поднимается столбом. Глаза слезятся, кашель рвется из груди, разглядеть ничего невозможно.
И тут на счастье срабатывает пожарная сигнализация. С потолка разбрызгиватели льют на голову потоки воды. В подъезде хлопают двери, люди выскакивают из квартир, только Макар не двигается.
Я распахиваю двери, Сэми вылетает на лестничную клетку. В прихожую заглядывает сосед.
— Это у вас горит?
