Я тоже знала все эти способы и презирала их с гордостью весталки, взирающей на ряженых словоохотливых блудниц.
– Как часто ты обращалась к нам за помощью? – спросила Ася.
– Примерно с той же частотой, с которой в наших широтах можно увидеть жирафа на улице, – ответила за меня Инка.
– И каждый раз просьба окружается таким количеством реверансов, словно ты просишь об услуге по меньшей мере папу римского, – добавила Анечка.
– Женщина, которая не умеет просить о помощи, рано или поздно либо становится мужчиной, либо – сверхновой, взорвавшейся в самый неподходящий момент. И я не знаю, какой вариант безопаснее, – задумчиво проговорила Ася.
Мне это было известно. Но одно дело – знать, а другое – перестроить свое сознание на новый лад.
– Ты ведешь себя так, словно ты богачка и можешь щедро разбрасываться своими богатствами, а все остальные вокруг тебя – нищие и убогие, и им нечего тебе дать, – Инка не поскупилась на метафоры. – К слову, раз в сто лет и бурундук может спасти жизнь медведя.
И она была права.
Я закрыла лицо руками, но слезы сочилась сквозь пальцы – неизбежные как роса в преддверье рассвета. Я опустилась на пол, отгородившись от всего мира коленями, но девочки сползли вслед за мной. И было еще пятнадцать минут молчания, связавшего нас крепкой невидимой нитью, которую некоторые называют душевным родством или другими ненужно-пафосными словами. За окном пологом на город спускались дымчатые облака, подсвеченные изнутри закатом, как домашней лампой. Небо цвета тающего сердолика застилало окна.
– Что же мне делать, девочки? – наконец спросила я, открыв этим вопросом новый раздел своей истории.
– Мы думаем, тебе пора отдохнуть, – ответила за всех Ася.
Мы ничего не записали в Золотую тетрадь, оставив это дело до моего возвращения из короткого внепланового отпуска.
Стамбульские каникулы
Внеплановый отдых – страх всех трудоголиков. Поступок, невозможный по определению. Выход за грань разумного и осязаемого мира, сопоставимый с прыжком в астрал.
Внезапно, без видимых причин, скатать в трубочку длинный список неотложных дел и убрать его в дальний ящик, договориться об отгулах с редактором, купить с ходу билеты на самолет – эти деяния для меня уже были равносильны подвигу. Сама, как завзятый трудоголик, я бы на него не решилась до тех пор, пока мое тело не развалилось бы прямо в рабочем кресле. Но после разговора о неумении просить помощь в моем сознании щелкнул некий тумблер: ракурс взгляда на себя и свое болотце внезапно изменился. Уже несколько месяцев я пыталась решить дилемму с Тимом своими силами. Но они истощились, не принеся желаемого разрешения ситуации. Не пора ли, Ангел, воспользоваться чужими?
Этот вопрос стал ключом, которым девочки вскрыли броню моей заржавевшей самостоятельности.
По их совокупному мнению, мне необходимо было несколько дней отдохнуть – от Москвы, работы, выяснения отношений с Тимом, от себя самой, в конце концов.
Но грядущий отдых таил в себе еще одну задачу.
– Есть у меня ощущение, что тебе не помешает побыть наедине с собой, – сказала Ася.
– Это случается с завидной регулярностью. Так что собственная компания мне уже изрядно надоела.
– Ну-ну, только мне не стоит пускать пыль в глаза. – Асин взгляд в очередной раз пронзил меня насквозь. – Здесь ты постоянно убегаешь от себя. Прячешься в работу или в разборки с Тимом, ныряешь с головой в монитор или телефонную трубку. Если видишь вещи такими, какие они есть, ты ни на минуту не остаешься наедине с собой. Твоя аура поблекла, Ангел. В этой борьбе ты почти утратила саму себя. Каждый новый день ты проживаешь как схватку с жизнью, разве нет? Ты без конца борешься. За свой брак, за любовь Тима, за репутацию профессионала, за самолюбие, за уважение коллег… Ты вся целиком – от кончиков крыльев до пяток – погружена в эту борьбу. Где здесь место для тебя не воинственной? Где живет Ангел, опустивший меч? Чем дышит его сердце? Чем заняты его мысли вне войны? Почему ты плачешь? Да, понимаю. Я развеяла твой миф о собственном миролюбии. Но так часто бывает и не только с Ангелами. То, что кажется мирной жизнью, на деле – военная тактика. Для кого-то цель – просто выживание, для другого – карьера, для третьего – замужество, для четвертого – самоутверждение… И время уходит на борьбу с жизнью, окружающими и собой. Вместо того чтобы ловить течение и слушать шепот ветра, готового подхватить нашу лодку, мы рвемся против них. Мы сами отворачиваемся от маяков, а потом жалуемся на непреходящую темноту.
Где ты здесь, Ангел? Ты ездишь по замкнутым в кольцо рельсам, даже не замечая своей несвободы. И еще, Ангел, признайся: ты ужасно боишься одиночества…
Признание это далось мне не легко. Несколько лет подряд как до замужества, так и после оного я проповедовала философию самодостаточности «по Ошо» с таким же воодушевлением, с каким свидетели Иеговы суют в руки прохожим свои душеспасительные брошюры.
На деле, когда одиночество дохнуло холодом в мою сторону, выстудив нашу квартиру, я оказалась против него беззащитна. Я впервые признала этот страх в тот вечер, когда мы сгрудились вокруг свечей на полу, в уютных домашних сумерках, время от времени проливая на ковер то вино, то чай.
– Я не боюсь самого одиночества. Возможно, потому, что знаю, что никогда не буду одна… Но я боюсь вновь пережить это дурное до тошноты чувство отверженности… Иногда, когда я одна дома, а за окном гудит заполночный ветер – сильный ветер всегда ввергает меня в состояние, близкое к панике! – мне достаточно закрыть глаза, и я чувствую себя ребенком, стоящим посреди пустыни. А точнее, девочкой, бредущей по школьному стадиону и протыкающей палкой сугробы…
– Геля, почему ты опять одна? – так некстати задают вопрос эти взрослые.
– А мне нравится! – гордо отвечаю, уходя со своей палкой.
И не скажешь, не объяснишь, что одна – потому что не с кем. Потому что друзья-мальчишки так неудачно и быстро взрослеют и предают – теперь им стыдно играть с девчонкой, даже той, которая любому из них даст фору по количеству синяков. А девчонки… с девчонками каши не сваришь, ракету не построишь.
И я бреду по сугробам, ломая тонкую ледяную корочку, которой снег покрыт как глазурью.
Как можно считать себя нужной, с завидным постоянством чувствуя себя отвергнутой? Эти два ощущения плохо уживаются рядом. Трудно долго поддерживать веру в собственный профессионализм, переживая одно увольнение за другим. Именно поэтому я точно знаю, что я – хороший специалист, и совершенно ничего не знаю о том, что я – красивая женщина….
Первый приступ паники я испытала в Стамбульском аэропорту, взяв в руки карту города. Я не любила карты, испытывая к ним патологическое недоверие, потому что всегда с трудом соотносила реальные улицы, дома и перекрестки с подписанными линиями на листе бумаги. Это Тим обожал карты, и в наших поездках, куда бы мы ни забредали, всегда безошибочно выходил к месту назначения.
