– Вкусно. Ещё возьму, две возьму.
Я нервно рассмеялась и разрешила:
– Хоть три.
– Ну три так три, меня уговаривать не надо, – он придвинул к себе три, ко мне придвинул свою чашку и пачку денег, я взяла чашку, выпила воды, посмотрела на деньги. Папа сказал: – Бери, мы с мамой у тебя много занимали, надо когда-то и отдавать.
– Вы у меня не столько занимали.
– Ну остальное на день рождения, значит.
– Мама мне на день рождения дарит потолок.
– Мама... – он помолчал, вздохнул и выразился фигурально, как он всегда выражался в таких случаях: – Мама хочет, чтобы было красиво. А я подарки выбирать не умею, так что выберешь себе сама, что тебе понравится, а мне потом фотографию пришлёшь, скажем всем, что я подарил, так удачно угадал, весь молодец. Бери, не стесняйся, я ещё заработаю, руки есть, голова на месте, как-нибудь решим.
Я молчала и смотрела на деньги. Я знала, что папину зарплатную карту мама давно держала у себя, и выдавала ему на расходы столько, сколько считала нужным. А он постоянно работал где-то помимо основной работы, зарабатывая деньги, о которых говорил неохотно и маме не отдавал, они постоянно ругались из-за этих денег, но папа держался, а мама до победного не упиралась, потому что тратил папа эти деньги на подарки ей и нам с Кариной, но про нас мама не знала. Ещё он как-то признался, что копит на новую машину, но я тогда не приняла это всерьёз, потому что не могла всерьёз представить, что можно накопить на целую машину, на такие покупки у нас никогда не было денег, я была уверена, что никогда и не будет.
"Это его деньги, отложенные на машину. Он никому не скажет. И машину не купит. Мама будет думать, что я просто ушла, потому что захотела, на шею богатому любовнику. Она и про Карину так думает."
– Карине ты тоже помогал, когда она уехала?
Папа загадочно улыбнулся и пожал плечами:
– Это наш с Кариной секрет. А это – наш с тобой, – он придвинул деньги ещё ближе ко мне, сказал серьёзнее: – Давай бери, не выделывайся. Захочешь – вернёшь, когда-нибудь, когда станешь миллионершей. Карина вернула, хотела даже с процентами, но я проценты не взял, я не банк. А своё обратно взял, я конечно не жадный, но у меня кроме Карины ещё двое детей. Антоше ещё не скоро переезжать, успеешь разбогатеть. А не успеешь – ничего страшного, что-нибудь придумаем. Бери. И спать приходи на диван, я с Антошей на кровати посплю. Мама устала от него, мне сказала его укладывать.
– Он уже взрослый, сам может себя уложить.
– И я так сказал, – рассмеялся папа, – сказал ему – иди, почитай себе сказку, я через пять минут приду. Пришёл – он спит. Нормально, пошёл за компом ещё посидел, без проблем.
Я смотрела на него, и как будто в первый раз видела. Я не могла понять, в какой момент он стал таким седым. Мы практически не общались уже много лет, потому что при маме пообщаться не получалось, она в любой разговор вставляла свои пять копеек, умудряясь любую тему свести к тому, что кто-то неправильно живёт, особенно я, или Карина, или тётя Вика, или папа, или папина мама. Мы обсуждали только новости, и те осторожно, чаще всего выбирая зарубежные, про каких-нибудь индусов, чтобы мама могла сказать, что у них там в Индии все больные, хорошо, что у нас не так. Когда хоть что-то было хорошо, это был уже почти праздник.
Папа допил воду, взял свои конфеты и встал:
– Ну, я пойду, спать хочется. И ты допивай и приходи, на диване удобно, там подушка есть красивая, мама когда-то Карине дарила, я всегда на ней сплю, она удобная, шея не болит. Давай, приходи.
– Спокойной ночи.
Папа ушёл, я аккуратно, как хрусталь, взяла пачку денег, положила в пакет из-под конфет, спрятала в косметичку, косметичку завернула в футболку и затолкала на дно сумки, прикрыв сверху другими вещами. Взяла сумку, взяла коробки у входа, тихонько открыла дверь и ушла.
* * *
Я понятия не имела, куда идти, поэтому решила идти к метро, хотя до открытия оставалось ещё больше двух часов. Было ужасно страшно, что меня ограбят, или я упаду в воду, или потеряю сумку, или что-то случится такое, после чего мне придётся идти к папе и говорить, что я всё испортила, потому что это не я зарабатывала эти деньги много лет по копейке, и не умею из-за этого их ценить как следует. Меня так трясло, что я даже шла с трудом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Коробки казались совсем не тяжёлыми, когда я подхватывала их у входной двери, но стоило спуститься на первый этаж, как я поняла, что далеко их не унесу, что-то одно придётся бросить, либо одежду, либо плакаты. Я поставила обе коробки на нижнюю ступеньку, стала перестёгивать ремень сумки, чтобы её можно было надеть через голову, освободив руки, смотрела на коробки, думала, выбирала.
"Пусть будет одежда. Я уже давно ношу только то, что в сумке, эти джинсы вообще вечные, им лет пять, они практически не изменились, ещё пару лет отходят. И рубашка отличная, быстро сохнет, гладить не надо. Две смены белья у меня в сумке есть, до зарплаты проживу. А потом куплю себе новую одежду, наконец-то пойду в магазин, а не на рынок, и куплю то, что понравится, а не то, что «так красиво, прям невеста, берите не пожалеете, весь Париж в таком ходит», а я стою на картонке и мечтаю, чтобы мы просто ушли поскорее, поэтому соглашаюсь на то, что выбрала мама. Хватит."
От похода в магазин с Карининой картой у меня осталось впечатление "ого, а так бывает?", хотя это был не пафосный бутик, а обычный магазин в торговом центре, где было много обычных покупателей и много простых вещей, и цены были точно такие же, как на рынке, что привело меня в шок. Я не могла понять, почему рынки вообще всё ещё существуют, по логике, они должны были давно закрыться, не выдержав конкуренции с местами, где всё точно так же, но лучше.
"Наверное, люди просто о них не знают. Или думают, что это не для них, как моя мама."
Она много разных интересных мест обходила стороной, даже не пытаясь узнать, что там, просто говорила: "Это для тех, кому деньги девать некуда". Карина когда-то на это ответила, что если собрать все мамины ремонты на кухне за последние десять лет, можно обклеить стены купюрами вместо обоев, мама тогда так на неё посмотрела, как будто вцепилась бы в глотку зубами, если бы мы не были в людном месте.
"При свидетелях она сама доброта. Просто посылает такой особый взгляд, от которого понимаешь, что как только мы придём домой, будет скандал. И ходишь с этим ощущением весь день, а она изображает святую и спрашивает, почему ты ничего не хочешь купить и не веселишься вместе со всеми, ужас какая бука. А потом шёпотом: «Улыбайся, не позорь мать! Ты специально рожу кислую скорчила? Как дать бы по физиономии, чтоб знала.».
Интересно, Карина теперь «знает»? Надо у неё спросить, вдруг там вселенская мудрость, а я пока духовно не доросла, поэтому мне и не «дали», а когда дорасту, то мигом всё пойму и стану благодарна, и ценить научусь, и кислую рожу буду корчить исключительно специально, по собственному желанию."
На самом деле, надо отдать маме должное – улыбаться и не быть букой я научилась очень качественно, на работе все считали меня из-за этого лёгким и позитивным человеком.
"Вы, главное, в омут не смотрите, там черти с кислыми рожами, сидят позорят мать."
Перестегнуть ремень сумки оказалось неожиданно сложно, её нужно было либо держать двумя руками и одновременно этими же руками перестёгивать, либо куда-то поставить, а я не хотела ставить её на пол, а больше было некуда – у коробок не было верха, из них криво торчали вещи, которые сумка может помять или уронить. Я промучилась несколько бесконечных минут, сломала ноготь, плюнула и надела сумку как обычно, на одно плечо. Посмотрела на коробки, почтила их минутой молчания, развернулась и вышла из подъезда.
И увидела грязный джип с чистым стеклом, на том же месте, где он стоял, когда я из него выходила.
