— Сможешь ли ты простить меня, сын?
— Ты не нуждаешься в моем прощении.
Мэбэт склонил голову, в груди его появилась боль, будто вновь вернулась стая и завыла.
— Нет, ты не можешь, — проговорил он обреченно, — не можешь простить меня.
— Поверь мне, отец, не от зла, не от старой обиды мой голос говорит эти слова. Зло и обиды остались там, и уже не вернутся больше. Ни камню, ни дереву, ни птице, ни зверю нет нужды в прощении — в нем нуждается только человек. Он дальше всех от истины, он один знает, что такое страдание. Он один жаждет прощения и оправдания. Но ты не человек, как все люди — это ясно, как солнце. Не твоя воля сделала тебя таким, каким ты был, ведь быть таким как ты выше сил человека. Если кому и нужно прощение, так это тому, кто сделал тебя любимцем божьим.
— Я знаю. Я расскажу тебе…
— Не надо. Это ничего не изменит. Береги силы, отец, не размышляй о ненужном. Теперь, когда ты стал человеком, как все люди, ты не сделал ничего дурного. Ты страдаешь сейчас, и впереди тебя ждет много страданий. Я знаю, каждая из этих дощечек — год твоей жизни в мире. Ты сам согласился страдать, чтобы мой сын, светлоглазый Сэвсэр, моя мать и моя жена не ели сиротского куска, чтобы людская злоба не обглодала их души. Поэтому тебе не нужно мое прощение. Что бы ты ни сделал — ты уже прощен. Только иди, прошу тебя, не сворачивая с Тропы. Собери все силы, какие есть в тебе, и каких нет — только иди. Ты, Войпель, брат мой, верный товарищ, помощник и слуга, помоги своему хозяину, чем можешь, и чем не можешь — помоги… Поднимайся, Мэбэт, тебе пора. Я чувствую, скоро меня позовут и прежде, чем я услышу голос с высшего неба, хочу видеть, что ты идешь. Тогда сердце мое будет покойно и радостно.
Мэбэт поднялся, взял пальму и связку подаренных лет. Он твердо стоял на ногах и чувствовал, что в тело его влили новую душу.
— Иди, — повторил Хадко.
— Мы еще увидимся, сын?
— Не нам решать.
Вдруг показалось Мэбэту, что образ умершего сына прояснился на мгновение и будто улыбнулся сын.
— Пусть у меня не такие, как у тебя глаза и скулы широки, но, думаю, не ты один любимец божий, — сказал Хадко. — Прощай.
— Подожди, — крикнул Мэбэт, — не уходи. Я обещаю выдержать все на что хватит моих сил, и на что не хватит — тоже выдержу. Скажи мне только… Правда ли, что с каждым человеком рождается мера его страданий? И, если правда, то кем придумано такое зло?
Дух Хадко расплывался в воздухе, становился плоским и колыхался волнами, будто скорбный флаг войны под тяжелым ветром.
— Будь я последним из живших на земле людей, наверное, боги открыли бы мне истину, — сказал он. — Я не последний, и не знаю, но верю что в конце времен — а может быть и раньше — эта истина откроется нам. А сейчас главное — идти. Иди, отец. Не трать сил на преждевременные размышления. Береги себя.
Сказав это, дух Хадко исчез.
Седьмой чум: мертвое войско
Маленького роста, согбенно и тихо, шел за Мэбэтом человек. Он не приближался к нему, не пытался догнать и заговорить, но останавливался, если останавливался Мэбэт, и чего-то ждал.
— Кто ты и зачем идешь за мной?
Человечек не ответил, только прикрыл лицо рукавом изношенной малицы, слишком большой для него, видно с чужого плеча. Оружия при нем не было.
— Чего тебе надо? — снова спросил Мэбэт. Он не чувствовал опасности.
Наконец человечек приоткрыл лицо, такое же размытое, как у других здешних обитателей. Чтобы узнать человека, нужно было хорошо запомнить его в жизни. Но этого парня Мэбэт не знал, хотя, несомненно, встречался с ним.
Человечек переминался с ноги на ногу, будто набирался смелости заговорить, и, наконец, спросил:
— У тебя есть гребешок?
Вопрос показался Мэбэту не столько глупым, сколько странным.
— Зачем мне такая вещь? Ведь я не женщина.
— Жаль, — глубоко и горько вздохнул человечек. — Жаль, что у тебя нет гребешка. У меня очень болят волосы. Я слышал, если причесать их гребешком, особенно серебряным или из белой кости морского зверя, будут болеть не так сильно…
Из ровдужьего мешка на поясе он достал волосы, снятые вместе с кожей и показал Мэбэту:
— Вот — болят, а причесать нечем…
Любимец божий вздрогнул — это был тот самый разведчик Вайнотов, которому он содрал кожу с головы, потом убил и спрятал под упавшим деревом. Мэбэт вспомнил его, хотя видел человечка совсем недолго. Выследить и убить разведчика не составило труда, к тому же этот юнец был нестоящий противник. Поймать, убить и спрятать тело — все это уместилось в несколько мгновений. После чудесной победы над Вайнотами это малое военное дело осталось в памяти лишь кратким удовольствием от хорошо сделанной работы.
Но сейчас именно это воспоминание стало главным для Мэбэта, и ударило в сердце, когда человечек, угадал его мысли:
— А ловко ты это сделал, — сказал он, и размытое лицо подернулось чем-то напоминающим улыбку. — Где только научился такому? Мне бы так… Ты не бойся, я ничего не попрошу. Разве что гребень, но у тебя его нет.
Человечек снял капюшон малицы, показал оголенную кость головы.
— Я даже не в обиде на тебя, ведь ты поступил по закону войны. Окажись ты на моем месте, и я бы срезал тебе макушку… если б дотянулся. Уж больно ты высок.
Он рассмеялся, довольный своей шуткой, но скоро погрустнел, сказал: «Жалко», — помолчал немного и вновь оживился:
— Но я доволен. Знаешь, чем я доволен? Тем, что даже не вскрикнул, когда ты свежевал мою голову. Я вел себя как настоящий воин. Ты согласен?
— Да, ты вел себя, как настоящий воин, — глухо, почти подавленно ответил Мэбэт. — Только настоящий, опытный воин умеет терпеть боль так, как терпел ты. Хотя ты совсем молод. Как твое имя?
Собеседник, казалось, не услышал вопроса: его занимало другое:
— Ты кому-нибудь сказал, что я вел себя, как настоящий воин? Кто-нибудь знает? Скажи, это самое главное для меня.
Мэбэт понимал: единственное, чего не стоило говорить этому человеку, была правда о нем. Но солгать любимец божий не мог. Он замолк, подбирая слова.
— Только я был свидетелем твоей храбрости, кроме меня о ней не знает никто.
Человечек поник.
— Жаль, — он едва не плакал. — Я ведь сам напросился в разведку, хотел, чтобы все знали — пусть я приемыш, сирота, не своим очагом живущий, но от меня есть толк и польза, даже большая, чем от своих.
Сунув волосы в мешок, он повернулся, чтобы уйти.
— Стой, не уходи — крикнул Мэбэт. — Я вернусь в мир и расскажу всем о твоей храбрости. Как твое имя?
— Ты говоришь правду?
— Да… Если, конечно, мне хватит сил дойти до конца.
— Я помогу тебе. Пойдем вместе, я замолвлю за тебя перед моими родичами, они ждут впереди. Там много народу.
Они пошли рядом и маленький разведчик рассказывал свою жизнь.
Звали его Сусой, что значит Немощный.
— Плохое у меня прозвище, — говорил Сусой, — и самое главное, что неправильное. Какой же я немощный, если и дрова рубить, и нарты тащить, и оленя заарканить — все могу. А они — Сусой… Я потому и напросился тебя выследить, чтобы мне другое прозвище дали. Какое-нибудь красивое, чтобы боялись.
Родичами, о которых говорил маленький разведчик, оказалось истребленное войско Вайнотов. Во главе его был Няруй, который не вынес позора и сам себя убил.
Вожак сидел на снегу, скрестив ноги, и будто пел песню сам себе, раскачиваясь в такт словам:
— Разве может один человек противостоять войску? — спросил он как бы сам себя, и сам себе ответил: — Нет, не может. Но Мэбэт, его сын и еще одна женщина победили меня — меня, от которого мой род не ведал убытка и не слышал о поражении. Может такое быть? Нет, не может. Сохатый велик, но куда ему одному против волчьей стаи? Медведь страшен, когда поднимут его из логова, но и он гибнет неминуемо, если охотников много, они храбрые и правильно расставлены на месте охоты… Я Няруй, ходил против татуированных тунгусов, энцев, селькупов, аринов, нганасан, против других племен и родов, которые хотели нашей земли. Я водил людей с оружием, когда мы хотели чужой земли. Я выходил против войска вдвое и втрое больше собственного и никогда род мой не слышал о поражении и не ведал убытка. Потому что бог войны любил меня и дал мне, Нярую, кроме храбрости, безошибочное знание делать засады и правильно расставить людей перед боем соразмерно их способностям и силе. Но Мэбэт, его сын и еще одна женщина победили мое войско — целое войско храбрых людей. Почему так? Почему разум мой помутился? Почему я послал в разведку глупого мальчика, а не опытного мужа? Почему поддался страху трусливых? Почему уступил глупости глупых, жадности жадных, сам пришел в петлю и лег на ней?
Вильчатая Стрела поднял голову, будто искал в пустоте ответа и оправдания.
— Но ведь я все сделал правильно. Я послал в разведку самого незаметного человечка, похожего на бродячего дурачка. Я сам пошел на становище врага, чтобы опередить его. Я не позволял трусости и жадности, я должен был победить, ибо не нарушал законов войны, и мой бог войны должен был и в этот раз помочь мне. Но победил Мэбэт… Горько мне… Скажи, Мэбэт, почему ты, презирающий все законы и не гнушающийся пользоваться даже предательством женщины — почему победил ты? Почему не я, от которого род мой не слышал о поражении? Почему бог войны послал мне эту странную битву и отвернулся от меня? Я поднимаю полог, гляжу в свою жизнь, как в светлый чум, в котором все на виду, и не нахожу, чем прогневил я своего бога? Может быть, ты мне скажешь?
