Огромный леану стоял на задних лапах недалеко от монаха. Шатаются они здесь и часто подходят к общине. Монах простёр руки, и леану зарычал, пошёл к нему. Монах принял зверя в свои объятия и утонул в золотых лапах.
И Мена видела: обе фигуры – и гора золотого меха, и маленькая чёрная фигура монаха, стали двоиться и блёкнуть, дрожать, точно изображение в неналаженном Мегамире. Они исчезли и появились, и разошлись в разные стороны.
Леану затрусил к западу, к роще. Монах, патетично ступая, улещивая землю прикосновениями ступней, – поплыл к востоку, к деревушке, к озеру.
Когда он увидел плоскую клубящуюся в дымке зноя поверхность овального озера, и дымок над кухонькой у дальней хижины, к нему, кланяясь, вышел молодой аннунак.
Он сообщил, что событие произошло. Монах кивнул без скорби и без радости. Он пошёл к наскоро выстроенному навесу и посмотрел на лежащего леану. Расправил, склоняясь, гриву на плече леану. Потом направился в одну из хижин, где уже собрались все его дети.
Они расступились, и он долго смотрел на покоящегося на боку нибирийца – аннунаком он так и не стал, этот беглец из каменоломни. Монах сел возле него, подбирая полы одеяния, и погладил мертвеца, незадачливого охотника, по руке с полустёртым номером – то был зэк, мечтавший сократить свой срок, что и сделал.
Он вышел, кивнув, что означало свершить всё, как подобает. Задержался и вымолвил:
– Похороните их вместе.
Голос его был почти страшен – говорил не он: тот, кто сидел как в колодце, в хрупком, хотя и выносливом теле.
Энки остановился. Инженер, настигнув его, показывал ему в воздухе макет. Здание разрослось и закрывало беседующих. Энки отвлекался и выглядывал сквозь какие-то станки и окна. С места в карьер он покинул инженера на такой скорости, что стало понятно, кто занимался воспитанием Сфинкса.
– Грузовичок славный какой.
Приехали военные на грузовичке. К ним шёл широкими шагами на коротковатых ногах массивный человек.
– О. О. Я узнаю этот подбородок, из которого выпал адский уголёк войны. – Заорал Энки.
И распростёр руки. Краем скошенного рта бормотнул:
– Это наше местное воплощение ужасов войны. Домашний бог разрушений.
Он снова проорал, складывая руки:
– Арестуете вы, наконец, меня? Когда уж вы меня в ведро-то поокунаете, родной вы мой?
Последовало объятие.
Военный проговорил неожиданно простодушным, хотя и, несомненно, созданным из смеха голосом
– Не дождётесь, дружище. Вёдра все учтены.
Энки, когда ритуал обхлопывания благополучно завершился, оторвался от военной груди, и сказал
– Милый, запомните, будете детям на Нибиру рассказывать, что видели собственными глазами, – Энки растопырил пальцы в собственные вытаращенные глаза, потом прошёлся пальцами по своей ладони, – самую разумную шагающую установку в этой звёздной системе.
Инженер смутился. Он видел когда-то легенду мельком, в ту пору являя собой почтительного стройного мальчика. Двенадцать тысяч лет или три года с хвостом прошло. Будто в другой жизни – они тогда только обустроились. Шёл дождь. Он не был женат. Они танцевали.
Полновесный, почти толстяк, с виду добродушный и симпатичный. Военные штаны, натурально. Золотистая вьющаяся борода на широчайшей груди без единой отличительной полосочки, купол лысеющей башки, ёрнические глаза. Тело мощное, родился в мундире и сапогах.
Большие плотно прижатые уши шевельнулись, когда маршал оглядывал окрестности.
– Я слышу ваши мысли. – Громко сказал Энки, напомнив пропагандистский слоган времён гражданской.
Наклонился к инженеру и прошептал:
– Он про всех невоеннообязанных говорит, что они обязаны в год рожать по мальчику. Кошмар, правда?
Энки передёрнул плечами. Инженер подумал, что обязательно перескажет все, что видел и слышал, жене. Тут же подумал – нет, не перескажет. Большую часть увиденного и услышанного следует оставлять при себе. Тогда, в конце концов, произнесённые слова становятся особо точными, единственно верными.
– А как на личном фронте, таарищч енерал? – Приставал Энки.
Инженер вздрогнул.
– Эта сексуальная бомба ещё не взорвалась, а? – Подмигивая, прошипел Энки.
Инженер тронул угол рта.
– Его замутило от вашей откровенной манеры изъясняться. – Добродушно прошептал Хатор-кровник. – Отпустите аннунака, пусть идёт.
Инженер, мечтая о чашке холодного вонючего кофе и ободряющих словах десятника в дежурке, подумал об этих трёх годах. Погоны жены, которую он видел редко и обожал, всегда напоминали ему о том, что он гражданский тихий парень.
Тип, возвышающийся над ним, из другой породы. От него исходил дух тайны, запах сгустившейся крови. Лоб и нос соединены почти прямой линией, характерной для семейства Алан.
Когда инженер, избежав, благодаря совместному окрику маршала и хозяина, встречи с каким-то сельскохозяйственным прибором, ушёл в сторону холмов, Хатор-кровник спросил:
– Нутес, как вы узнали, что у меня ямочка на подбородке?
– У вас… там? – Энки изумился. – Я сказал про ямочку?
– А про уголёк-то…
– Не знал. Интуиция.
– Гхм…
Энки с размаху хлопнул его по руке у плеча, представлявшей бочонок, засунутый, очевидно, в рукав.
– Кто по вашему не видал портретов Чжу Ба Цзе в юные лета?
– Это где же?
– Да вас уже в учебниках пропечатали, милейший. Уже старшеклассницы поколение за поколением задумчиво чертят пальчиком по вашей страничке. Что вы, ну вот. Скромнейший вы аннунак.
Приятнейшая беседа вышла.
Упоминание открытия одного парня из династии Хорс, что выродилась, как и вы, – поклон в сторону гостя, как и мы (удар в собственную грудь, кого не так крепко, как Энки сложённого, сваливший бы) заставило гостя крепко призадуматься.
– Ну, ну. Ну. – Сказал Энки. – Неужели вы ничего нового не узнали?
– Хорошее открытие.
– Сильно хорошее?
– Короче…
– Даже так? А пол мести надо будет?
– Можно и обойтись. Военные учёные, они чистюлечки.
Он снял что-то с плеча Энки. Энки кивнул.
– Летают тут. Так папаша сказали, когда встречали наместника с одного сильно интеллектуального материка. Схожу-ка я в зернохранилище, а вы тут осмотритесь, с чего бомбить начинать.
Инженер замедлил шаг. От неё, жены, веяло той же тайной. От неё тоже пахло кровью. Она всегда готова попробовать, как это, на вкус.
Что-то кольнуло его, и он поднял голову. Но в жёлтом, начинающем белеть к вечеру, небе не увидел ничего. Луна? Не следует так злоупотреблять кофием, сударь.
Энки и Энлиль ушли далеко в рощицу, которая поставила перед собой цель бороться до последней капли ржавой и тёплой воды из оросительной цистерны. Оба с интересом проводили взглядами слишком высоко летевший шатунок с неизвестным опознавательным знаком. Энлиль зачем-то взгляд продлил, задирая выбритый, будто там сроду ничего не произрастало – вот чёрт, как ему это удаётся – подбородок. Взгляд его был странный – ну да не страннее неба.
– Шпион какой-то.
– Кто? – Спросил Энлиль.
Энки уже забыл, о чём говорил, и непонимающе уставился на брата.
– Он неофициальный лидер забастовки. – Сказал Энки. – Чтоб ты знал.
Энки старательно делал вид, что не понимает смысла грузовичка.
– Есть те, кто ложится спать, как в могилу – основательно, знаешь. – Энки сложил ладони и сунул под склонённую щёку. – Одеяло подоткнут и всё такое. Таких не буди. А другие вроде стражей – ну, как дельфины. Их Нин вывела. Они почти не спят, так одним глазком. Или северонибирийские партизаны. Сядет, ножки в сапогах на ветку положит. Ножки – бум.
Энлиль весь этот зубной заговор выслушал без тени нетерпения на красивом безбурном лице. Скобка золотых волос, глаза неподвижны, взгляд в направлении, неучтённом в географии – вперед и внутрь себя.
Руки сложены на колене – другое чуть в стороне свободное. Оружие на ветке сбоку.
Трудно было бы предположить, что он получает удовольствие от такой массы полезных сведений.
Когда Энки договорил и в повисшей знойной тишине продолжал смотреть на брата, поводя руками из стороны и в сторону, Энлиль молчал, что-то обдумывая.
– К чему ты клонишь? – Вежливо спросил он.
– Ну. Ну. Эти парни, братишка, – жест назад, – жаждут стабильности.
– То есть могилы.
– Шутник. Они хотят уверенности в завтрашнем дне за свой, поверь, нелёгкий труд и всё такое.
– Я так понимаю, суть в том, что есть те, кто не спит, и это ты.
Энки смущённо потупился.
– …Северонибирийский партизан. Они, кстати, кладут ноги на пулемёт.
– Я буду на ведро класть. – Пообещал Энки. – Пойдёт?
– Спроси у дельфинов, дружище.
Энки принахмурил рыжие изрядно выцветшие брови.
– Ты вроде как серчаешь, масик?
– Да ничуточки, дорогуша.
Энлиль поднялся. Оба посмотрели на пистолет.
