«Двадцать секунд до…», — сообщил неугомонный автомат, и Лютфэн-Бе решился. Он развернулся назад, ухватил жутко дышащего раненого за плечи и рванул на себя. Где-то что-то застряло. А! Несчастный штурман уперся коленями.
— Тащи! — хрипло крикнул изнутри капсулы Баньолу-Су.
Третий пилот потянул тело на себя с новым усилием. В отверстии появились руки, туловище, вот уже и ноги.
«Десять секунд до…», — поведали динамики, когда рядом с ногами появилось бледное, будто он сам был ранен, лицо штурмана-навигатора.
«…самоликвидации», — договорил фразу автомат и тут же заглох. Что-то было не так. Видимо, это почувствовали все.
Бюрос-Ут был все еще на четвереньках более чем в десяти метрах от сцены, то есть попросту наблюдателем. Он хорошо видел, как третий пилот бросил раненого как есть и повернулся для бега. Видел, как штурман-навигатор тоже рванулся вперед, прямо через ноги свесившегося вниз штурмана-бомбардира. Он просунул руки, уперся ими в края комингса и уже даже вдохнул, предваряя усилие…
Автомат отсчета «окончательного засекречивания» обманул, умыкнул куда-то добрый десяток секунд.
Неожиданное свечение ударило Бюроса по глазам, а сразу же вырвавшийся звук оглушил. Но он все же находился в стороне и далеко, и потому так и остался в роли свидетеля происшествия — не более.
Там внутри испарились или сплющились взрывом, или прогорели насквозь, или все это сразу и одновременно все — живые и мертвые тела. Предметы исходно неживые тоже, видимо, исчезли. Каждые по-своему. Те, которые умели возгораться — пластмассы и поролоны, — тут же выгорели. Те, кои исходно умели лишь плавиться, — расплавились, потеряли форму и растеклись. Только все это произошло где-то внутри и не могло наблюдаться.
Здесь же откупоренный люк сработал наподобие гигантской паяльной лампы. Изнутри ударила жуткая, в тысячу градусов, не меньше, струя огня. Ни тело несчастного штурмана-навигатора, ни ноги штурмана-бомбардира не могли служить преградой. Их мало того что в момент обратило в пепел, так еще и вытолкнуло взрывом прочь — распылило по ветру. Несчастный третий пилот оказался на пути струи. Голова, рука и верхняя часть туловища вспыхнули, и тут же тело отбросило на десяток метров прочь.
Струя пламени убавилась, может, даже захлебнулась. Похоже, внутрь всосался встречный поток воздуха. Ведь горение в кабине требовало кислородной подпитки снаружи. Пламя било из отверстия еще некоторое время. Потом неожиданно, рывком, стихло, хотя дым продолжал струиться.
Бюросу показалось, что спасательная капсула несколько изменила форму. Почему бы нет? Ведь главной составляющей летной кабины значился свинец, а его температура плавления куда ниже, чем у свершившегося внутри катаклизма. Бюрос-Ут смотрел на отголоски этого катаклизма снаружи. От капсулы пыхало жаром. Ниже почерневшего люка валялось человеческое тело без ног. Похоже, от него тоже шел жар. А еще от него наверняка распространялся запах жареной человечины. Или он был покуда надежно забит запахом подпаленного скафандра? Убеждаться ни в том ни в другом не хотелось. Хотя получалось запросто. Не требовалось даже приближаться к опасно нагретой кабине «Принцессы Кардо». Другое странно вывернутое тело неполной комплектации покоилось почти рядом. Бюросу показалось, что оно издало стон. Волосы на голове шевельнулись — или спешащий остудить капсулу ветерок всполошил волосы? Может ли быть, что у мертвого неожиданно выдавился из легких остаток воздуха? Не через рот — голова то ли и вправду сгорела, то ли ее оторвало и выбросило далеко в кусты, — а через горло, спекшееся от огня? Ладно, это дело для судмедэкспертов; таковых тут не наличествовало. Внезапно Бюрос-Ут вздрогнул и чуть не заорал в голос. Он мгновенно вспотел.
Массаракш! Это всего лишь инженер Чирини-Ук. Спец по переводу атомных боеголовок в боевое положение. Просто тронул за плечо. Бюрос совсем забыл, что спасся не один. Да не потухнет Мировой Свет! Их всего двое живых из целого экипажа. Все остальные мертвы однозначно, и тут никаких сомнений.
Двое живых, причем на чужой враждебной территории. У которых при этом нет совершенно ничего. Ни пистолетов — отстреливаться от людей, ни злосчастного четырехствольного «батыра» — отбиваться от чего-то более дикого. Ни пайков, ни воды, ни даже обеззараживающих воду таблеток. Ни рации, ни сигнальных ракет, ни спичек, в конце концов. У них даже нет удобной, годной хоть для чего-нибудь, кроме восседания в боевом кресле, одежды и обуви. Сколько километров можно пройти в скафандре высокого давления?
Специалист по оружию, которого у них тем более нет, явно пытался что-то сказать. А, это Бюрос, находящийся ближе к взрыву, попросту немножечко оглох.
— Надо сваливать, радист! — наконец различил он то ли по губам, то ли и вправду по звуку.
Мастер по атомным бомбам называл его «радистом», видимо, потому, что совершенно не помнил имени. Оно и понятно. Зачем столь большой птице запоминать имя случайного члена экипажа какой-то мелкой, мало нужной для настоящего дела должности? Правда, сейчас они в равных условиях. У Бюроса тоже нет ни радиостанции, с помощью которой он может создать в эфире точки-тире, ни тяжелой пулеметной машинки, обороняющей заднюю полусферу, с помощью коей он способен сделать любому противнику «а-та-та». Чирини-Ук совершенно прав. Им надо валить и как можно быстрее. Красивую посадку капсулы наблюдала, наверное, вся провинция. Отстрел парашютов перед посадкой — уже только те, кто глядел в их сторону километров с десяти. Взрыв, вероятно, тоже был слышен за несколько километров.
Бюрос посмотрел в небо. Как странно. Над ними не выписывают кренделя скоростные истребители. Надо действительно пользоваться моментом — валить. Впрочем, есть один нюанс.
— Надо… — Бюрос прокашлялся: в горле почему-то все пересохло. — Надо сбросить нашу одежду.
— Некогда возиться, пулеметчик! Некогда! — убедительно растолковал инженер-атомщик. «Пулеметчик», видимо, более низкое «звание», чем «радист», и Бюрос-Ут обозван так потому, что ни черта не понимает в происходящем. Хотя это спорный аргумент.
— Одежда слишком яркая, — пояснил Бюрос. — Нас видно за километры. К тому же в этой обуви мы много не пройдем?
— А босыми? А если тут радиация? — Чирини-Ук не иронизировал. Но области мозга, ответственные за специализацию, явно доминировали над другими отделами.
— Наша кабина — самое радиоактивное тело в округе, — выдал Бюрос абсолютно непроверенный факт и, не теряя времени, начал отстегивать обувь, а также раскупоривать застежки скафандра. — Может, наши преследователи решат, что все погибли при взрыве. Надо сбросить куда-нибудь одежду. — Он обвел взором окрестности. — Запихнем их в кабину.
— К ней нельзя — она радиоактивна, — потряс головой физик-ядерщик.
— Снимайте бегом, господин инженер! — цыкнул на него Бюрос-Ут. — Как там ваше звание? Я заброшу одежду. Не волнуйтесь.
— Что ж мы, голые пойдем? — инженер, похоже, был возмущен столь лихим перехватом командования. Он-то думал, что он главный. Однако тоже занялся отстежкой хлястиков и расстегиванием молний.
— Оставим нательное, — кивнул сам себе Бюрос-Ут. — И ноги, ноги отсюда.
Спорить тут более не о чем. Да и не тот момент. Минуту назад они лишились товарищей и вообще-то всего десяток минут назад своего лихого атомного бомбовоза.
17
«Ноль-первая» «Медуза» ходит по кругу уже неделю. Лучше бы им, конечно, зависнуть на одном месте и не шуметь винтами, но в «передвижную ракетную шахту» напихали столько железа, что ее плавательные возможности балансируют в районе нуля. Если «Медуза» остановится, то тут же пойдет ко дну. Здесь, в преддверье материка, не слишком глубоко, но проблема, как подняться со дна, останется. Мало того что «ноль-первая» выдает себя винтами, она еще барражирует на совсем малой глубине: с пролетающего противолодочного бомбовоза-разведчика ее вполне получится разглядеть. Всё для того, чтобы на поверхность была постоянно высунута антенна. Это астральная пуповина, связывающая не только подводное царство с миром воздуха и Мирового Света, но еще и ниточка, соединяющая «Медузу» с далеким штабом военно-морских сил. В любой миг, днем или ночью, без разницы, на лодку может прийти приказ. Потому она и ждет.
А ныне все еще более обострилось. По сути, приказ уже пришел. Неясен исключительно сам момент. Все в командном отсеке ждут этого окончательного «фас!» адмиралтейства. Офицеры вокруг пытаются вести себя как ни в чем не бывало. У них не очень получается. Один цунами-коммандер спокоен как тяжелый танк, занявший удобную позицию для расстрела деревеньки экваториальных туземцев. Только он в курсе, что приказ из вышестоящего штаба не придет. Точнее, он придет совершенно не оттуда. Очень-очень давно, еще в сухопутной стадии жизни, шторм-адмирал Таззар кое о чем проговорился. Явно преднамеренно.
